год 1960

Скоро в стране во всех областях человеческой деятельности начнут творить представители нового поколения "шестидесятников", а мы, "сорока и пятидесятники", начнем переходить в старшее поколение "ретроградов", о которых особо и вспоминать-то было нечего, кроме, как о "винтиках" существующей государственной системы.

Я и был "винтиком" этой системы и в "торпедной жизни", которая была смыслом моей государственной деятельности, ничего, кроме схем торпедных приборов, меня не волновало.

Судя по жизни в прошлом году, да и по тому, как она пошла в новом 60-ом, казалось, что судьба перестает меня "пикировать" из одних занятий в другие, с севера на юг, из Азии в Европу и, вообще, на работе у меня все "устаканивается" - я есть конструктор торпедных приборов управления.

В этом деле у меня появился определенный, свой, стиль работы, накопился опыт, и удалось кое-что создать.

В этом году я продолжал "сотворять" конструкции и схемы приборов управления, причем не только для торпеды, но и для других управляемых подводных устройств.

В этом году группой систем креновыравнивания под моим руководством была разработана техническая документация для трехпозиционной рулевой машинки, для стартового гироскопического прибора, гироскопический датчик для мины-ракеты.

С В.А. Калитаевым в нашей группе обсуждались пути создания конструктивной схемы управления перекладками торпедных рулей, путем использования электромеханических порошковых муфт, причем для выполнения поворотов рулей предполагалось использовать мощность главного двигателя торпеды, снимаемую с наружного вала-привода гребных винтов, а управлять переключениями муфты должны были сигналы от приборов управления.

Эту идею в 1960 году воплотить в конструкцию мы не успели.

Конструктивные схемы, инструкции по эксплуатации, технические условия, обычно разрабатывались лично мной, кроме того я проработал схему системы управления движением мины-ракеты, объекта для нас нового и непривычного.

В этом году, после окончания ЛКИ, в нашу группу был направлен молодой специалист В.А. КУТУЗОВ, которому и была поручена разработка чертежей трехпозиционной рулевой машинки.

У всех рулевых релейного типа, которые я спроектировал до этого момента, после подачи к рулевой "рабочего тела" в виде сжатого воздуха или жидкости под давлением, поршень рулевой мог находиться только в каком-либо крайнем положении и, следовательно, только в одном из крайних положений могли находиться и рули торпеды, жестко связанные с поршнем рулевой.

Крайнее положение рулей совершенно недопустимо на начальном участке перемещения торпеды в воде, например после ее выхода из трубы торпедного аппарата ПЛ. На этом участке движения торпеда еще не управляется и ее рули должны быть установлены в среднее, или примерно среднее, но строго определенное, положение, так, чтобы обеспечить в воде на несколько секунд ее устойчивое неуправляемое движение. Такое положение рулей "на стопоре" обычно обеспечивается специальным устройством.

Вновь проектируемая трехпозиционная РМ обеспечивала среднее положение поршня в рулевой, а, следовательно, и рулей торпеды, до подачи сигнала на перекладку, поступающего с прибора управления.

В процессе работы Виктор Алексеевич Кутузов проявил недюжинные способности и знания и, через какое-то время, он станет руководить отделом, разрабатывающим приборы управления для некоторых специальных объектов, перемещающихся под водой.

В 60-х годах я буду составлять отзыв отдела по разработанной им диссертации.

Стартовый гироскопический прибор предназначался для запоминания направления выстреливания торпедой также на начальном неуправляемом участке ее движения, с тем, чтобы затем, после начала функционирования всей торпедной энергетической системы, передать управление на торпедный прибор курса.

Он представлял собой простейший гироскопический прибор курса, с "мгновенным" ( за 0,3 - 0,4 секунды ) разгоном ротора, без какого-либо его "поддува " и с электрическим съемом сигнала.

Конструкция "стартового прибора" находила применение в некоторых опытных образцах (по теме "Вьюга", например).

По-видимому, это были мои последние конструкции торпедных приборов.

Я их выполнял с 1952 года по 1960 год включительно, либо по заданиям старших, либо по собственной инициативе, самостоятельно, или обеспечивая руководство разработкой. Некоторые разработки находили применение только в опытных образцах торпед, в процессе их натурных отработок, другие были установлены и в серийно выпускавшиеся образцы торпед, либо в том виде, в котором я их "рисовал" на чертежах, либо, в последующих образцах, в некоторых случаях, от них использовался принцип конструкции.

Этот период моей деятельности отмечен в книге О.П. Рекшана "Торпеды и их создатели", там, где он пишет, что "Разработка новых приборов и методик измерения связаны с именами: В.А. Калитаева, ..., А.Б. Александрова, ..".

Фамилии, перечисленные при этом Ольгердом Петровичем, относятся к сотрудникам, которые в секторе приборов управления В.А. Калитаева, в отделе №14, никогда не работали в вышеуказанный период, когда создавалось поколение электромеханических приборов управления (за исключением Г.И. Лазовского, молодого специалиста, начинающего работать в секторе с 1958 года). Большинство перечисленных сотрудников в указанный период создавали приборы в секторе регистрирующих приборов, где я никогда не работал.

В период своей конструкторской деятельности, наряду с другими торпедными узлами, я разрабатывал только приборы систем управления, но не регистрации, причем в период с 1956 года под общим руководством В.А. Калитаева.

Я это здесь сообщаю в порядке уточнения информации о периоде создания второго поколения торпедных приборов - электромеханических приборов для противолодочных и других торпед.

В 1960 году в отдел часто поступали задания на разработку систем управления и регистрации для вновь проектируемых образцов подводного оружия.

Обычно новые темы обсуждались в кабинете начальника отдела И.Т. Шестопалова с начальниками секторов, - с В.А. Калитаевым, С.Г. Полеско, Б.П. Шефтелем и с Р.В. Исаковым. Мне-подобные работники низшей иерархии обычно эту информацию получали уже в процессе непосредственной работы.

Я почему-то запомнил один из разговоров на эту тему, который в моем присутствии вел начальник лаборатории Р.В. Исаков с одним из своих ближайших, в то время, друзей и соратников, с Сашей Гуревичем, который недавно сменил С.Г. Полеско на посту начальника сектора приборов управления по глубине (в вертикальной плоскости).

При обсуждении сложностей в разработке какого-то нового объекта Радий изрек буквально следующее: "На этом объекте орденов не заработаешь, а сломать себе шею очень даже возможно"!

Именно эта фраза привлекла мое любопытство и внимание и, при этом, возникла мысль, что этот объект меня не минует!

Буквально через неделю, В.А. поручил мне продумать схему и принцип конструкции для системы управления движением по направлению и дифференту, вновь проектируемой мины-ракеты!

Мина это, или торпеда, мне сперва было это все равно: дело привычное - следует разрабатывать очередную новую конструктивную схему системы управления, а то, что это не для торпеды, а для мины, так разницы в принципе нет никакой - система управления она и есть система управления, даже все выглядит гораздо проще, чем у торпед.

На ум сразу пришел стартовый гироскоп, который я недавно спроектировал для применения в торпеде. Я - инженер-конструктор!

Обычно мины устанавливаются в подводном положении на якоре, и остаются в таком состоянии пока вблизи не пройдет какое-либо плавсредство, что вызовет срабатывание взрывателя мины, контактного или неконтактного (НВ), и тогда происходит подрыв и потопление этого плавсредства.

Вновь проектируемая мина также была должна неподвижно стоять под водой на якоре, но, в отличие от прежних мин, она была снабжена также "ушами", которые прослушивали довольно большой район акватории над этой миной и, если в этот район заходило чье-либо судно, то, по информации от "ушей" мины, ее "мозги" быстро-быстро рассчитывали и определяли координаты этого судна и включали реактивный двигатель мины, одновременно отделяя ее от якоря, с тем, чтобы она двинулась бы со страшной скоростью к этому судну, настигла бы его, и утопила бы.

Определение координат расчетной точки встречи мины и цели называлось автоприцеливанием мины.

Моя задача состояла в том, чтобы спроектировать систему, которая автоматически бы обеспечивала движение мины по наикратчайшей траектории, от места ее постановки в расчетную точку встречи мины с судном.

"Ухом" мины являлся акустический гидролокатор, который прослушивал шум корабля-цели в моменты, когда последний, при своем движении, пересекал по очереди как бы две концентрические окружности, расположенные в горизонтальной плоскости - в плоскости движения цели. Эти окружности создавались импульсными излучениями гидролокатора, который также принимал отраженный от цели акустический сигнал.

Мой проект, который был вчерне сформулирован через неделю - другую, выглядел следующим образом:

Если мысленно провести вертикальную плоскость, в которой бы располагались расчетная точка встречи и точка, в которой была расположена неподвижная мина, то можно представить, что именно в этой плоскости размещение траектории движения мины будет являться оптимальным. Определенной таким образом плоскости я присвоил название "плоскость стрельбы миной".

Минами собрались стрелять!

Теперь задача состояла в том, как эту плоскость стрельбы создать не мысленно, а физически.

Мина с автоприцеливанием должна была перемещаться в воде, поэтому конструкторы-минеры сразу проектировали ее не в привычной "минной форме", в виде шара, а в форме торпедной: она представляла собой цилиндрическое тело калибра 53 см., с оперением и с соответствующими обтекающими обводами, длина мины составляла, порядка 6 метров. На якоре эта мина стояла вертикально.

Для физического определения плоскости стрельбы, решил применить в мине поворотную платформу, которая должна была для своего поворота использовать электрический сигнал от счетно-решающего устройства - "мозгов" системы автоприцеливания.

Ось вращения этой платформы должна была совпадать с продольной осью корпуса мины и располагаться по земной вертикали, когда мина стояла на якоре.

"Нулем" для следящей системы, управляющей поворотной платформой, являлось электрическое напряжение "мозгов", соответствующее напряжению, определяющему расчетную точку встречи.

Нулевому сигналу "мозгов" соответствовало положение "нуля" платформы, совпадающее с плоскостью оперения корпуса мины, которое, по аналогии с торпедой, назвали "вертикальным" оперением. Перпендикулярно ему на корпусе также было установлено "горизонтальное" оперение.

( При эксплуатации мины, устанавливаемой вертикально, понятия "горизонтального" и "вертикального" оперений - вещи условные. )

На этой поворотной платформе устанавливались два гироскопических датчика:

- Датчик управления по "углу курса" (опять же понятие здесь условное), который был предназначен для выдачи сигнала на рули мины при ее отклонении от плоскости стрельбы;

- Датчик управления по углу дифферента относительно задаваемого угла, зависящего от разницы глубин между целью и поставленной миной (по информации от "мозгов").

В проекте также было предусмотрено, что рули мины-ракеты, при их расположении в плоскостях, соответственно, "вертикального" и "горизонтального" оперений, не устанавливаются в плоскость стрельбы вместе с поворотами платформы.

Запуск гироскопов, от подачи к ним сжатого воздуха, намечалось производить в момент окончания разворота платформы в плоскость стрельбы.

С этого момента плоскость стрельбы становилась фактом вещественным, а не мысленным, в том смысле, что любое отклонение управляемой мины от этой плоскости вызывало немедленную реакцию рулей мины, которые возвращали ее в эту плоскость.

Сигнал, поступающий от гироскопов, об их запуске, являлся сигналом на включение реактивного двигателя мины и отделения ее от якоря.

Таким был первоначальный проект системы управления ждущей мины-ракеты с автоприцеливанием, которая у нас, как пишут, была создана раньше, чем у американцев аналог этой системы, известный "Кэптор" .

По этому проекту, практически без изменений, была создана система управления для опытных образцов проектируемой мины-ракеты.

Представленный вчерне проект этой системы управления мной был предварительно обсужден с моими начальниками, В.А. Калитаевым и И.Т. Шестопаловым, а также с главным конструктором и основным идеологом системы автоприцеливания А.П. БУДЫЛИНОМ и с его заместителем по корпусно-механической части мины К. ЧУНИНЫМ.

Было согласовано, что саму поворотную платформу  проектирует К. Чунин в отделе № 63, а управление поворотом платформы, гироскопические приборы управления и рулевые машинки разрабатывает приборный отдел № 14.

Мне дали команду приступить к разработке конструкции гироскопических приборов для этой мины-ракеты.

Покачто я не ощущал, что становлюсь минером - просто я приступал к разработке очередной конструкции прибора и за основу его принял, недавно разработанный мной, торпедный стартовый прибор. Дело в том, что как для этого торпедного прибора, так и для разрабатываемого минного, не требовалось сохранять точность своего "нуля" в течение длительного (относительно) времени. В отличие от прибора курса торпед, у которого требовалось точность сохранять в течение десятков минут, у стартового и минного приборов требовалось точность сохранять несколько секунд.

Движение мины-ракеты от места ее установки до точки встречи с целью продолжалось не более 10 секунд.

Снижение точностных требований позволило мне существенно упростить конструкцию гироскопического прибора: после импульсной подачи к ротору гироскопа, для его разгона, сжатого воздуха под давлением его дальнейшее вращение происходило по инерции, съем сигнала был электрический - (+27 В) снимались простейшей конструкцией, контакт-ламель, как в приборе МКВП. За время работы мины "уход" гироскопа не превышал величины нескольких угловых минут, несмотря на то, что диаметр ротора гироскопа я также уменьшил, чуть ли не до 20 мм, точно уже, конечно не вспомнить.

Для управления рулями были применены пневматические рулевые машинки релейного типа с электромагнитом - те же самые, что применялись в торпедах и были моими старыми знакомыми, поскольку я же их и создавал.

В результате применения подобных конструкций электрическая система мины и система воздушных магистралей получались простейшими, однако существовали опасения, что будет сложно сохранить в мине воздух нужного давления ( 200 кГ/см² ) в то время, когда она, возможно в течение многих месяцев и даже, возможно, не один год, будет находиться в боевом положении под водой, или храниться на складе в ожидании боевого применения.

Однако, пока-что альтернативы использования воздуха высокого давления не было.

Кроме разработки конструкции прибора, что для меня представлялось делом совершенно обычным, и разработки общей схемы системы управления миной, что также было естественно, В.А. Калитаев поручил мне составить техническое задание на разработку системы управления поворотом платформы, а также техническое задание на разработку самой платформы.

Система управления поворотом платформы представляла собой электрическую следящую систему, которая обеспечивала слежение угла поворота платформы за величиной электрического сигнала от аппаратуры автоприцеливания мины.

Задание на проектирование этой следящей системы выдавалось и согласовывалось с, вновь образованном в нашем отделе, сектором проектирования электронных и электрических элементов управления под руководством, как помнится, БОРИСА НИКОЛАЕВИЧА МАЙОРОВА. (Точное название этого сектора сейчас не помню). В этот сектор начинали собирать специалистов электриков и электронщиков, которых в отделе раньше, как я уже про это говорил, в отделе не было. ( Позже в этом секторе станет главным Л.Г. Манусевич ).

Задание на разработку самой поворотной платформы я составлял для отдела № 63. (Возможно, он тогда был еще просто - отдел № 3.)

Разработка технических заданий на узлы системы управления для других секторов и отделов отличалась от привычной для меня работы по разработке всевозможных технических схем и конструированию узлов систем управления.

Поскольку отдел № 14 стал участником разработки не только торпед, но также еще и мин, то он стал также отвечать за обеспечение всего комплекса работ по проектированию этих образцов, включая организацию и обеспечение испытаний мины-ракеты.

Кроме разработок определенной чертежной и другой конструкторской документации, потребовалась организация изготовления узлов системы по этой документации, согласование процессов испытаний опытного образца на различных стадиях испытаний, организация систем регистрации движения мины-ракеты, обеспечения подготовки приборов специальными стендами для их подготовки, обеспечения испытаний инженерно-техническими специалистами, и решение многих других подобных вопросов.

Решение всех подобных вопросов требует разработки многочисленных организационных и технических документов, что в отделе, до поры до времени, выполнялось начальниками секторов с привлечением помощников-инженеров.

Первое время отдел участвовал в проектировании двух - трех торпед (МГТ-1, ДБСТ), но затем их число возрастало (появлялись СЭТ-40, АТ-1, и др.) и требуемое количество разработок организационной и другой документации увеличивалось. Значительная часть специалистов привлекалась именно к этой работе, а доля чисто конструкторской занятости специалистов при этом уменьшалась.

Разработка конструкции гироприбора для мины-ракеты, наверное, была моей последней конструкторской разработкой.

Чисто конструкторской работой, с карандашом и логарифмической линейкой в руках, сидя за кульманом, я занимался непрерывно, за исключением времени пребывания в командировках, с1952 года, а может даже и раньше.

Разработку конструкций для торпед я закончил еще перед началом проектирования системы управления для мины-ракеты, а разработку конструктивных узлов непосредственно для системы креновыравнивания торпед закончил, по-видимому, с разработкой креновыравнивающего прибора МКВП, еще в прошлом году.

С тех пор о моей конструкторской деятельности, вообще, и о разработке узлов системы креновыравнивания, в частности, народ постепенно начинал забывать, лишь в 1987 году, когда меня провожали на "заслуженный отдых", коллектив отдела № 74 вспомнил, кто создал торпедный прибор МКВП!

Правда, еще в этом, 1960 году, мне было предложено руководство дипломным проектом студентки ЛКИ, ГОХБЕРГ НОНЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ, также по системе креновыравнивания.

С окончанием конструкторских разработок, моя деятельность в торпедизме не окончилась, но, тем не менее, очередное крутое пикирование в "торпедной жизни" в 1960 году у меня произошло - меня неожиданно "перевели" из торпедистов в минеры!

В 1960 году по институту был отдан Приказ: назначить меня "исполняющим обязанности заместителя главного конструктора" по теме Б-IX-30 - это был шифр проектируемой мины-ракеты с системой автоприцеливания.

"Исполняющим обязанности" - поскольку с должности старшего научного сотрудника меня, при назначении на замглавгого, не уволили.

Этим приказом я был выведен из подчинения В.А. Калитаева и в отделе подчинялся непосредственно начальнику отдела, ну а по технической части у меня появился другой начальник - я подчинялся непосредственно главному конструктору мины-ракеты Анатолию Петровичу Будылину, который в своем деле был корифеем не меньше, чем Владислав Александрович Калитаев в своем.

А.П. Будылин являлся автором и главным конструктором ряда образцов минного оружия, в результате разработки которых и эффективного применения в боевых действиях он был удостоен многочисленных правительственных наград, был лауреатом государственных премий. В своей деятельности ему довелось сотрудничать с виднейшими деятелями отечественной науки и техники, вплоть до нашего президента Академии Наук, его двойного тезки, А.П. Александрова.

В описываемый период времени он являлся сотрудником отдела № 9 (или 69), в котором проектировали различную минную электрическую и электронную технику: неконтактные взрыватели, приборы кратности и другие хитроумные устройства, в том числе и систему автоприцеливания, идеологом и автором которой и был А.П. Будылин, а я, с его согласия, стал его замом по системе управления движением мины-ракеты.

В то время А.П. Будылину уже шел шестой десяток лет.

Естественно, в отделе № 14 мое руководство конструкторской группой прекратилось. Теперь я в отделе № 14, поначалу, занялся разработкой и многообразным согласованием многочисленных организационно-технических документов по проектированию нового образца подводного оружия, - мины-ракеты с системой автоприцеливания.

Таким образом, в отделе № 14 начинала производиться разгрузка начальников производственных секторов отдела от организационно-технической работы по проектированию новых образцов оружия. В дальнейшем, через год - другой, в отделе создадут даже специальное подразделение, сперва при начальнике отдела, а затем как отдельный сектор со своим начальником, сотрудники которого не будут вести каких-либо самостоятельных разработок и работ, но на их плечи ляжет ответственный груз по организационно-технической подготовке проектирования, и не только. Для ведения такой работы по каждому виду образца оружия будет назначен свой специалист с должностью заместителя главного конструктора по системе управления движением данного образца.

Таким образом, я опять оказался "в передовых". С меня "есть пошел" в нашем отделе "институт заместителей главных конструкторов".

Меня-то на такую должность назначили, поскольку, моим начальникам, Калитаеву и Шестопалову, заниматься минной тематикой было "не с руки", они и так были загружены по торпедным проблемам, а минные ... были для них делом второстепенным и лишней нагрузкой. Вот, как это уже повелось, меня и бросили решать эти "второстепенные" проблемы.

А как показал в отделе опыт работы со мной в качестве "зама", такая практика была полезной для производства и довольно удобной для начальства.

Для начальства отдела и даже института, в случае появления каких-либо производственных проблем, всегда можно было указать на зама, как на "крайнего" - ведь он же заместитель главного конструктора! А не "хухры-мухры"! А кто там будет разбираться, что этот " главный" наделен правами только давать необязательные советы, а все решают, как слушать эти советы, его многочисленные начальники подразделений предприятия.

Правда дать квалифицированный совет тоже многого стоит!

Я уже писал здесь, что моя деятельность в качестве зама главного началась, по сути дела, с разработок и согласования технических заданий, одним из которых было ТЗ на разработку электрической следящей системы, управляющей разворотом приборной платформы, выданное новому сектору отдела, в котором собирались специалисты-электронщики, которых раньше в отделе не было.

Для чего конструкторскому отделу, уже несколько лет создающему только конструкции электромеханических приборов управления и регистрации движения торпеды, понадобилось еще и специальное электронное подразделение?

Казалось бы, что задачи, для которых в 1955 году создавался отдел, уже достигнуты, или почти достигнуты, но это только казалось, а если смотреть шире, то становилось ясно, что развитие торпедного приборостроения заключается теперь, в 1960 году, не столько в создании новых конструкций электромеханических приборов, сколько во внедрении в системы управления торпедами передовых достижений техники, в особенности достижений электронной промышленности.

Думаю, что так, или примерно так, рассуждало руководство отдела в лице начальника лаборатории Р.В. Исакова, который вскоре будет переведен на должность начальника отдела вместо Ивана Трофимовича Шестопалова, который займет должность начальника сектора, конструирующего приборы регистрации движения торпеды.

Конечно, новый электронный сектор был создан не для проектирования следящей системы для мины, которая также была электромеханическим, а не электронным узлом.

Как мне представляется, новый сектор был создан, в основном, для проработки конструкций и принципов неконтактного ввода стрельбавых данных, что позволило бы избавиться в торпедах от хитроумных механических конструкций установочных головок приборов курса, подобных разработанной мною трехшпиндельной установочной головки, описанной выше в разделе 1957 года.

Во главе молодых специалистов-электронщиков был поставлен опытный радиолюбитель Боря Майоров, окончивший Ленинградский Политехнический институт по специальности теплофизика.

Б.Н. Майоров является Ветераном Великой Отечественной. Войну он прошел от первых и до последних дней, имеет офицерское звание, награды. Б.Н. старше меня года на четыре, институт он закончил на год позже моего, я помню его еще по своему пребыванию в "изоляторе".

Вместе с Борисом мы работали еще в отделе № 5, проектирующем торпеду ТАН-53, только он работал там в секторе, которым руководил Шушпанов В.Ф., военный моряк, конструирующий планирующий вариант авиационной торпеды.

После расформирования отдела № 5 Б.Н., был определен в лабораторию отдела № 14.

Б.Н. Майоров продолжает успешно трудиться в ЦНИИ " Гидроприбор" по настоящее время, разрабатывая новые электронные системы.

Непосредственную разработку следящей системы для поворота минной платформы вели молодые специалисты ЖОРА КОРСАКОВ и ЛЮДА ВАСЮКОВА. ( Упоминаемый мной Жора Корсаков был однофамильцем и тезкой будущего директора (с 1983 года) нашего НПО - Георгия Пименовича Корсакова.)

Основным вопросом, который мне пришлось решать, как заместителю главного конструктора, пожалуй, был вопрос организации и проведения натурных испытаний мины-ракеты.

В соответствии с уже принятым к тому времени планом и графиком проведения работ, планировалось на первом, предварительном этапе работы, управляемое движение мины-ракеты отрабатывать: в 1961 году на севере Ладожского Озера в районе города Лахденпохья, а затем, к концу года, перенести эти испытания на Черное Море, где они будут продолжаться и в следующем 1962 году, и далее, до момента передачи образца на флот.

С главным конструктором А.П. Будылином и с его замом по корпусно-механической части К. Чуниным согласовывались программы испытаний на каждом этапе работ.

На испытаниях 1961 года в городе Лахденпохья планировалось отработать выход мины-ракеты с глубину в несколько сот метров, во-первых, с целью выбора типа рулей мины-ракеты: газодинамических, размещаемых в сопле реактивного двигателя, или гидродинамических, размещаемых как у торпеды, снаружи корпуса на хвостовой части мины.

При применении рулей расположенных в сопле реактивного двигателя ракеты, ее повороты обеспечивались бы за счет отклонений струи продуктов сгорания двигателя, вылетающих из сопла.

Предстояло проверить разницу в движении мины с застопоренными рулями, то есть без управления, и под управлением от гироскопических приборов, при вертикальной траектории движения мины.

Надлежало отработать регистрацию траектории движения ракеты, путем записи ее угловых и других параметров на пленку шлейфного осциллографа.

Применение в мине гироскопов и других элементов системы управления, а также использование этих приборов для регистрации положения мины было в те времена для конструкторов минеров делом совершенно непривычным. Ведь до сих пор у них не управлялись ни какие движения и способы регистрации положения мины были совершенно другие. Поэтому очень многие мои инициативы встречались минерами с недоверием и даже с каким-то подозрением.

Кстати, в качестве датчиков углов отклонения ракеты от вертикали я запланировал применение гировертикали, той же самой, на основе которой были спроектированы, и теперь уже изготавливались, креновыравнивающие приборы для торпед ДБСТ, ССТ и других, калибра 53 см и более. Для этого следовало выполнить небольшую переработку в, уже упоминаемом мной выше, авиационном приборе АГБ, для съема электрических сигналов (+27 В) с внутреннего и наружного колец гиросистемы, с целью подачи их на шлейфный осциллограф. Соответствующее техническое задание было составлено и выдано сектору регистрирующих приборов отдела.

Наверное, летчики и прочие деятели авиационной промышленности и не подозревают, что их прибор, для визуального контроля за положением самолета, нашел также широкое применение в конструкциях подводного оружия.

Проверка системы автоприцеливания на ладожских испытаниях еще не планировалась.

Вот для обеспечения выполнения все этих, вкратце перечисленных, работ мне и надлежало подготавливать массу всевозможных бумажных документов, содержащих всевозможные распоряжения, указания, технически задания на изготовление, или поставку чего-либо, и т.п. Нужно было ничего не упустить и все предусмотреть.

Конечно, все бумаги проходили через подпись начальника отдела, тогда еще И.Т. Шестопалова, и основные документы согласовывались с А.П. Будылином и многие с К. Чуниным. ( Виноват, но как его звали по отчеству - уже забыл!) Одним словом, возни с документами была масса.

Не забыл я, при этом, также составить техническое задание для лаборатории отдела, на проведение математического моделирования управляемого движения мины-ракеты на АВМ.

Очень мне помог сектор приборов регистрации. Из него мне для помощи был выделен толковый инженер ВАЛЯ ПАВЛОВ.

                                                                 

В. Павлов также окончил ЛКИ, года через 3 - 4 после меня. Мы с ним уже давно были знакомы, но особенно подружились в Крыму в конце 1957 года, в командировке. Вместе с ним мы дружно работали и в следующем, 1961 году, на испытаниях, и в дальнейшем у нас с ним поддерживались дружеские отношения, хотя мы стали работать и на разных объектах.

Небольшого роста, стройный молодой человек. Музыкальный, хорошо играл на гитаре, был человеком очень коммуникабельным, но очень не повезло ему в семейной жизни.

Хоть он давно уже работал не со мной, но очень часто приходил ко мне, чтобы рассказать что-нибудь забавное, или просто поделиться мыслями. В 1961 году в городе Лахденпохья мы с ним долго жили в одной комнате.

По-моему это случилось в 1965 году: еще летом его командировали в Крым и он, перед отъездом, зашел ко мне, что-то рассказал и попрощался, как-то так, что мне стало грустновато. Прошло лето, осень и сразу после нового года в отдел пришло сообщение, что Вали нет.

В последний день года, в шторм, он вошел в море, как он, всем на удивление, делал это последние месяцы регулярно. Из моря он на этот раз не вышел. Причем говорили, что у него уже был взят билет на отъезд домой.

Мне ото всей этой истории было не по себе еще и потому, что я знал Валю Павлова, как совершенного не любителя купаний: в то время, когда мы с ним жили рядом, купались все, кроме Павлова!

Вот тебе и "торпедная жизнь"!

Собственно говоря, испытания мины-ракеты по теме Б-IX-30 под руководством А.П. Будылина уже начались в данном 1960 году и в них от нашего отдела участвовал Валя Павлов и слесарь-регулировщик ВАЛЕНТИН ИВАНОВ.

На Черном Море, на специально оборудованном новом полигоне в Абхазии, неподалеку от города Гагра, испытывался неуправляемый выход мины-ракеты с глубины в несколько сот метров на поверхность моря.

В море, между двумя плавсредствами, производили установку образца на заданное углубление, минеры это делать умеют хорошо.

Затем, с одного плавсредства, по специальному кабелю, к установленной мине-ракете подавался электрический сигнал, от которого происходило включение твердотопливного реактивного двигателя, ракета отделялась от удерживающего ее якоря и устремлялась по вертикали вверх, к поверхности воды. Расчет был таким, что, при приближении к поверхности, все топливо в ракете выгорит, и она спокойно выскочит на поверхность моря, где будет затралена со специального корабля и доставлена на берег для изучения своего поведения.

Место для полигона специально выбирали заранее, под руководством самого А.П. Будылина, затем его огородили, сделали минимум необходимых построек и вот, в 1960 году, дошла очередь до его опробования в деле.

Но однажды при этих испытаниях случился конфуз: сигнал на включение случайно был дан, когда мину успели заглубить всего лишь на десяток метров, вместо положенных двух - трех сотен!

Вода между испуганными плавсредствами неожиданно забурлила и из нее начало медленно выползать сигарообразное стальное тело, сперва, как бы нехотя, а затем со страшным ревом, изрыгая из себя пламя и жар, все быстрее полезло вверх и умчалось куда-то в поднебесье, превратившись там как бы в небольшой карандаш!

Оттуда, когда в ракете выгорело топливо, она начала падать, упала на некотором расстоянии, от точки своего выхода, в море, там разбилась и затонула.

Непонятно, почему она не ушла в космос и не превратилась в очередного спутника Земли? Ведь плотность воздуха в1000 раз меньше, чем плотность воды!

Рассказывали, что А.П. Будылин всю эту картину наблюдал с берега, возбужденно прыгал, всем при этом, показывая, как его ракета будет двигаться с глубины!

Правда потом, подумав, решили, все-таки, это испытание не афишировать: в трех - пяти километрах отсюда была всем известная Пицунда, а там находилась дача Н.С. Хрущева.

Как бы чего не вышло!

Так, без особых "путешествий", прошел еще один год, но, в отличие от прошлого года, тоже от "путешествий" свободного, в этом году моя "торпедная жизнь" "круто спикировала" и превратилась в "минную жизнь"!

С другой стороны, в конце этого года произошло событие, которое во всей этой "жизни" начало меня самого "ставить на якорь", причем, если не на "мертвый якорь", то все-таки на довольно крепкий якорь.

Дело в том, что несмотря даже на приличную зарплату, я все эти годы, особенно последние, был настроен со своей службой и со всей этой "жизнью", как говорят, "завязать", причем был решительно готов "завязать" даже с Ленинградом.

В комнате, которую в годы своей молодости "приобрела" моя мама, в настоящее время, в коммунальной квартире на жилплощади 13,75 м ² были прописаны 5 человек, трое взрослых и двое детей.

Чтобы всем устроиться на ночь приходилось регулярно стелить на полу, а на день постель убирать, чтобы было можно передвигаться по комнате. В таких условиях, для сохранения моей семьи, моя мама была вынуждена надолго уезжать жить в другие населенные пункты и, все равно, жить в таких условиях с детьми, которые к тому же подрастали, было очень и очень сложно.

Я был готов бежать хоть "на край земли" и, с этой целью, уже вел соответствующие переписки. Похоже, и жена не возражала.

В те годы в Ленинграде в вопросе улучшения жилья был, как говорят, "полный беспредел", а слухи о том, что, где-то, какие-то люди живут в отдельных квартирах, воспринимались как сладкие "рождественские" сказки.

Конечно, я винил только себя самого, что создал в квартире такую обстановку для близких, но такова "торпедная жизнь"!

И вдруг в конце года мне сообщают, что в новой "хрущевке", вводимой в строй в начале следующего года, для меня на 5-ом этаже выделяют квар-ти-ру!!!

Тут уже все!

В этой "торпедной-минной жизни" я "бросаю якорь"!

А дело обстояло так, что было запланировано в новом доме выделить от города 15 квартир для НИИ-400, с тем, чтобы он сам заселил их, кем считает нужно.

Сначала НИИ не посчитал, что Александрова, то есть меня, следует заселять, а выбрал 15 других, счастливчиков, в числе которых оказался и Радий Исаков, но мой Ангел-Хранитель подсказал ему, что он имеет в недалекой перспективе нечто более красивое, чем 5-ый этаж в "хрущобе". Радий этого Ангела послушался и, тогда-то, НИИ-400 решил меня заселять в новый дом, о чем мне вскоре и было объявлено.

Год 1961

Окончилось первое десятилетие моей торпедной жизни и началось второе десятилетие моей минно-торпедной жизни.

За первые десять лет, хоть и немного, но кое-что мне удалось сделать.

Думаю, что если только каждый человек создаст хотя бы одно устройство пригодное для «человеков» и при этом больше ничего вредного не сотворит, то тогда человечество наверняка сможет оправдать свое существование на этом свете.

В таком рассуждении вижу суть гуманизма и отсюда нахожу моральное удовлетворение в том, что за прошедшие 10 лет сделал несколько нужных устройств, принятых на вооружение.

.Мне удалось немножко укрепить «Щит Родины», о чем потихоньку думалось еще с 1941 года.

В этом году начальником нашего приборного отдела №14 вместо И.Т. Шестопалова назначается Р.В. Исаков.

Бывший начальник отдела переводится в начальники сектора регистрирующих приборов в том же 14-ом отделе, а через какое-то небольшое время этот сектор, вместе с его новым начальником И.Т. Шестопаловым, переводится в другой отдел НИИ-400, №12, который вел в НИИ контроль использования и разработку различной измерительной аппаратуры.

С Иваном Трофимовичем я много и хорошо потрудился вместе, не один год и с самого начала своей трудовой деятельности, когда я, можно так сказать, только-только начал взрослеть. Да и он был тогда тоже очень еще молодым человеком.

Именно под руководством и наблюдением И.Т. Шестопалова и В.А. Калитаева мной были созданы агрегаты системы креновыравнивания противолодочных и противокорабельных торпед, предназначенных для использования с морских и авиационных носителей.

Электромеханические торпедные системы управления с применением активного креновыравнивания являлись новым поколением торпедных систем управления.

В книге О.П. Рекшана «Торпеды и их создатели» содержится замечание о том, что «Разработка новых приборов и методик измерений связаны с именами: …», в числе других и с моим также.

В отношении ко мне данное замечание Ольгерда Петровича может быть связано только с торпедными приборами о которых я выше упоминал, в основном по системам креновыравнивания торпед.

Разработкой поколения электромеханических приборов киевляне в эти годы еще не занимались, а позже в своих разработках новых конструкций они использовали также и конструкции нашей разработки.

Ивана Трофимовича я как-то встретил в метро – он возвращался вечером из НИИ домой после работы. Ему было уже лет 85, и перемещался он с трудом. Он мне сообщил, что вот-вот уйдет с работы на заслуженный отдых!

Ну, а в 1961 году вместо И.Т. Шестопалова моим непосредственным начальником уже второй раз становится мой недавний соратник по началу нашей общей с ним «торпедной жизни» Р.В. Исаков.

Надо сказать, что до поры, до времени, я со стороны начальника отдела никакого командования не ощущал: необходимые документы по обеспечению предстоящих испытаний мины-ракеты я при составлении согласовывал с главным конструктором А.П. Будылином и с его замом по корпусно-механической части К. Чуниным, я их также подписывал как зам. главного по управляемости. Изредка некоторые документы требовали также согласования с начальником 14-го отдела и, при этом, не возникало никаких проблем.

Контроль и приемку изготавливаемых приборов для мины-ракеты я вел самостоятельно, если это были агрегаты системы управления, или это выполняли, для приборов регистрации, сотрудники сектора регистрирующих приборов отдела.

1961 год начался с того, что решилась основная моя проблема того времени – я въехал в новое жилье.

В прежнем жилище на Васильевском острове, где я родился, в маленькой комнате коммунальной квартиры тесно было даже смотреть из окна: взгляд упирался в серую стенку производственного цеха завода «Электроаппарат», возвышающуюся на расстоянии десятка метров от моего окна. Там временами, чаще всего по ночам, воздух содрогался от грохота, возникающего при испытаниях какой-то аппаратуры.

И вот, наконец, в марте 1961 года я проснулся, лежа на полу в новой комнате, открыл глаза, и они увидели через широкое окно чистое голубое небо!

В квартире было непривычно тихо, поскольку это была отдельная квартира на пятом этаже дома – «хрущевки».

Блаженство!

В 15 квартирах этого дома поселилось кроме меня еще 14 семей ведущих сотрудников НИИ –400 . Среди них были семьи: Скоробогатова А.Т., Беляева А.П., Рекшана О.П., Макарова М., Когана И.Д., Клыкова А.Н., и других известных деятелей НИИ. Среди них должен бы присутствовать и Радий Васильевич, но здесь его заменил я.

В те годы в улучшении жилищных условий нуждалось очень большое количество людей – почти все люди не жили а задыхались в условиях перенаселенных коммуналок. Мне повезло отчасти и благодаря моему творчеству по системам креновыравнивания торпед, по конструированию минно-ракетных приборов и прочему.

Так что вопрос о побеге из родного Питера отпал, и я только переехал из родных пенат на Васильевском Острове в «хрущевку» на улице Федосеенко в Калининском районе, в то время – на край города.

Новую квартиру мы обставили элементарной мебелью, и вскоре нас посетил Р.В. Исаков с женой Лидой: решили посмотреть на свое возможное жилье. Попили чайку, поговорили немного.

Ну а на работе все это время я готовил матчасть, документацию и себя к полигонным испытаниям мины – ракеты.

В этом году планировался этап экспериментальных испытаний на Ладожском Озере, на базе в/ч, расположенной в городе Лахденпохья, а затем в осенне-зимний период планировали начинать этап заводских испытаний на новом полигоне, созданном на Черном Море недалеко от города Гагра.

Кроме экспериментальных испытаний мины-ракеты, в Лахденпохья в том году было также намечено проведение экспериментальных испытаний противолодочных торпед СЭТ-40 и ПЛАТ-1.

Намечалось, что подготовка всех приборов управления и регистрации, как для торпед, так и для мины, будет производиться на едином приборном участке, оборудование которого, а также дальнейшее управление было возложено на меня. Председателем комиссии по испытаниям торпед был назначен незнакомый мне и уже пожилой (по моим тогдашним представлениям) инженер Муравьев. (Позднее я с ним не сталкивался).

Председателем комиссии по испытаниям мины-ракеты был назначен кто-то из сотрудников отдела №63 (то ли К. Чунин, то ли М.Л. БАЛАБАНОВ).

Помимо приемки приборов и разработки обычных документов в обеспечение испытаний, я составил также задание на исследование управляемости моей мины-ракеты, для вновь созданного в отделе сектора управляемости.

Этот сектор был преобразован из группы в составе лаборатории отдела, после того, как начальник лаборатории Р.В. Исаков стал начальником отдела. Вскоре руководителем этого сектора стал Ю.В. Саунин.

Хотя в лаборатории отдела под руководством ее начальника исследования по управляемости уже наверняка проводились, это задание, на исследование управляемости моей мины-ракеты, для нового сектора управляемости, насколько я помню, было первым.

Согласно техническому заданию исследование управляемого движения мины-ракеты должно было проводиться путем математического моделирования на аналоговой вычислительной машине (АВМ).

От сектора управляемости (а может эти испытания проводились еще в составе лаборатории – не суть важно) руководить моделированием был назначен инженер С.С. Аникин - сподвижник Р.В. Исакова по их совместной работе в отделе №8, где проектировали торпеду, снабженную атомным зарядным отделением. Я с Сережей Аникиным познакомился еще во время командировки в Киев в 1953 году.

Техническую работу по набору на машине дифференциальных уравнений выполняли инженеры-операторы Валя Смирнова (Тихонова) и Лена Шудель (Шиткова), когда-то начинавшие такие работы в отделе №11 на первых электронных вычислительных машинах.

Уравнения движения объекта, перемещающегося в водной среде, к этому времени уже были хорошо известны, гидродинамические коэффициенты и другие характеристик мины-ракеты к этому времени тоже были подготовлены, математическое описание работы приборов управления я выдал сектору в ТЗ на проведение работы.

Еще со времен работы над диссертацией я мечтал о самостоятельном проведении моделирования управляемости на АВМ и поэтому старался освоить все приемы набора уравнений и другую специфику моделирования. Девушки операторы научили меня многому.

В процессе этого моделирования я впервые мог еще до проведения натурных испытаний в Лахденпохья, или в Гаграх, наблюдать, как перемещается мина-ракета на заданной траектории: за какое время и с какими выбросами она выходит на заданную траекторию после старта, с какими параметрами автоколебаний идет вдоль траектории, как на эти и другие характеристики влияют коэффициенты передач в системе управления, тип установленных рулей, и многие другие параметры системы.

Стрелки вольтметров АВМ и записи на лентах осциллографов, состыкованных с АВМ, мне давали информацию по всем упомянутым, и многим другим подобным вопросам.

По результатам данного моделирования были выданы соответствующие рекомендации, которые помогли грамотно составить программы экспериментальных испытаний мины-ракеты, а также были полезны в процессе проведения самих натурных испытаний.

Был выпущен специальный отчет по теме Б-IХ-30.

В конце апреля – начале мая наступил момент оформления моей первой командировки в

город ЛАХДЕНПОХЬЯ!

В составе небольшой группы инженеров отправился, чтобы сначала осмотреть и подготовить на территории морской воинской части помещения для подготовки приборов управления и регистрации движения выстреливаемых торпед и мины-ракеты.

В один из весенних вечеров (как только сошел снег, и Ладога освободилась ото льда) мы заняли полки в вагоне паровичка, отправляющегося в путь с Финляндского вокзала, и утром проснулись уже в Карелии.

В вагон вошли пограничники в зеленых фуражках и тщательно проверили наши документы – мы въехали в пограничную зону.

А вскоре мы вышли из вагона и ступили на перрон маленького вокзала городка Лахденпохья. По ниточке рельсов, уходящих в сосновый лес на скалистых холмах, поезд покатил уже без нас, к городу Сортавала и дальше, на Петрозаводск.

Первым делом, с чемоданами в руках, мы направились в местную гостиницу, где нам предоставили койки с бельем в большой комнате, примерно на 10 человек. Свои чемоданы мы сдали в камеру хранения гостиницы и сразу же отправились на место своей работы в воинскую часть, которая была расположена на берегу Ладожского озера, в глубине одной из многочисленных шхер на севере озера.

Центральная улица города, по которой мы шли с небольшим уклоном вниз, вела нас на берег озера в в/ч.

По пути заглянули в городскую столовую, в которой плотно и вкусно позавтракали.

В в/ч нам быстренько оформили командировочные документы, и мы приступили к работе, каждый по своей части.

В течение трех – четырех дней вместе с офицером – инженером от в/ч, я согласовывал план приборного участка. Мы наметили, какое оборудование, в каком месте должно быть установлено, куда и как должно быть подведено электричество, виды электрического питания, где устанавливать воздушные разделители и прокладывать трубопроводы, подводящие воздух требуемого давления, согласовали ряд других подобных вопросов.

Далее в течение одного – полутора месяцев силами матросов в/ч требуемый перечень работ следовало выполнить, после чего сюда явятся члены рабочих групп и комиссий НИИ-400, для проведения испытаний торпед и подводных ракет согласно намеченных программ испытаний. Натурные испытания должны были обеспечивать корабли ВМФ, базирующиеся здесь в в/ч, а также опытное судно (ОС) НИИ-400.

Но все это в недалеком будущем, а сейчас, в свободное от работы время, я с большим любопытством знакомился с этим приятным городком.

В недалеком прошлом, до 1944 года. здесь была, можно сказать тыловая, военно-морская база Финляндии. Она располагалась на территории нашей в/ч.

Для финнов это был, конечно, крупный военный стратегический центр, а для нас постоянная угроза главным артериям, питающим Ленинград, Мурманск и все Заполярье.

После войны вся Ладога стала Российской и я уверен, что так оно справедливее исторически и спокойнее не только для нас, но и для финнов и, конечно же, для коренного населения этих мест.

На территории в/ч еще сохранялись остатки огромного пирса и других строений, а в небольшой бухточке догнивал черный корпус какой-то подводной лодки.

Отсюда на штурм нашей «дороги жизни» отправлялись «корыта» с вооруженной фашистской и шюцкоровской солдатней!

Если отсюда посмотреть на юг в сторону озера, то видно, как в многокилометровой шхере-заливе там и сям поднимаются небольшие острова с гранитными, обрывистыми берегами, поросшими сосновым лесом.

Вдалеке видно, как залив превращается в открытое безбрежное озеро. В этих районах его глубины достигают нескольких сотен метров.

                                                           

По берегу залива и озера на каменистых, иногда довольно крутых, холмах растут сосны.

Город Лахденпохья, расположенный на берегу озера, со всех других сторон окружен могучим сосновым лесом. В некоторых его местах лесистые скалы возвышаются прямо между городских построек.

 

                              

Городок чисто и аккуратно застроен в основном двух, а на окраинах одноэтажными деревянными домиками. Но среди них есть и, не очень большущие, каменные строения, в которых, как правило, размещаются различные административные учреждения: больница, ресторан, почта, и т.п.

 

 

Архитектура и устройства строений для нас несколько

необычны: кто-то мне рассказывал, что в тридцатых годах город Лахденпохья, как и другие городки в Финляндии, застраивали американцы. Возможно здесь следы их стиля построек.

Иногда городок напоминает красивую сказочную декорацию, установленную на берегу озера, сошедшего сюда с полотен Рериха. Особенно это ощущается во время восходов и заходов солнца в светлую летнюю ночь.

Занятость населения проживающего в этом городке обеспечивал, в основном, лесопильный завод, также расположенный в черте города. Рыбалка летом и зимой, охота, грибы и ягоды – основные увлечения горожан. Ну, также и «питие», в значительной степени.

Жизнь местного населения, особенно зимой, когда город и всю природу засыпает на несколько метров снегом, становится похожей на жизнь медведей в берлоге. В таких условиях некоторые индивидуумы иногда дичают. Десяток лет тому назад пресса сообщала о бессмысленном и зверском убийстве видного питерского чиновника Курникова с друзьями, совершенного жителями Лахденпохья. Курников – это бывший сотрудник ЦНИИ «Гидроприбор» и я его немножко знал.

Как всегда и как везде, наступил приятный момент окончания командировки.

Собрав и проверив все документы, я пошел за чемоданом, который дня три тому назад оставил в камере хранения гостиницы, месте нашего ночлега в эти дни. Предъявил хранителю соответствующую квитанцию, но … вместо чемодана получил устную информацию, что его нет!

Хотя у этого чемодана была полуоторваная ручка, и в нем ничего не было, кроме электрической бритвы и пары белья, мне очень захотелось, чтобы мой чемодан был бы у меня!

Куда из камеры хранения он мог исчезнуть?

Растерянный хранитель чемоданов сообщил, что, скорее всего мой он отдал вместе с другими чемоданами некой геологической группе, которая, примерно час тому назад, грузила свои (и чужие) вещи в грузовик, после чего отбыла в никому не известном направлении. По результатам анализа ряда признаков я решил (!), что эту геологическую партию с моим чемоданом смогу перехватить в соседнем городе Сортавала, если только успею попасть на идущий туда поезд.

Через десяток минут я уже смотрел на окрестности из окна этого поезда.

До города Сортавала езды было порядка 30 минут. Но!

Мою спокойную «торпедную жизнь» грубо нарушил пограничный наряд!

В погранзоне, какой является этот участок Карелии, ездить, куда тебе захочется было не положено!

Мои пояснения о пропавшем чемодане наряд посчитал шпионской уловкой и

в СОРТАВАЛА

я вышел из поезда под конвоем двух маленьких свирепых пограничников с «Калашниковыми» наготове.

Минут через 15 –20 приехала легковая машина с офицером-пограничником, и меня поместили в нее на заднем сидении, а с обеих сторон уселись вооруженные солдаты.

Пока я стоял под охраной в ожидании приехавшего за мной офицера, местный народ рассматривал меня с любопытством и делал всевозможные замечания по поводу моей шпионской внешности.

Везли меня куда-то минут 20 и после маленького допроса поместили в отдельную комнатку без окон, но, чтобы не скучал, дали почитать журнал «Огонек».

Прошло еще несколько часов и офицер вернул мне документы, извинился, и посоветовал постараться по погранзоне больше не гулять.

Мою личность они устанавливали через «Большой Дом» в Питере.

Меня подвезли к вокзалу в Сортавала и там пустили на свободу. Я как раз успел к поезду на Ленинград.

До Лахденпохья ехал с опаской, как бы меня в этот день второй раз не приняли бы за шпиона, но когда поезд остановился на станции, то я вновь вспомнил о своем чемодане. В голову пришла мысль пожаловаться в милицию о произошедшем горестном событии, что и сделал, набрав в будке телефона-автомата соответствующий номер. Затем я успокоился, а поезд повез меня дальше

к ЛЕНИНГРАДУ.

Велико же было мое удивление, когда, примерно через месяц, получил письмо из милиции города Лахденпохья, в котором они просили меня их посетить, чтобы принять обнаруженный пропавший чемодан!

На основании этого письма мне предстояло снова через «Большой Дом» оформлять пропуск в эту самую погранзону, делать какие-то объяснения на работе по поводу невыхода в течение какого-то времени на службу, брать железнодорожные билеты. Хлопоты и расходы больше, чем этот чемодан стоит!

Однако мне вскоре на работе снова выписали командировку

В город ЛАХДЕНПОРХЬЯ

теперь на длительный срок.

Вместе с Валей Павловым мы отправились туда, на испытания.

Началась наша торпедная страда – сезон испытаний матчасти, готовящейся для этого в зимний период.

Маленький город мгновенно принял в свое чрево дополнение из нескольких сотен молодых, веселых людей.

Мне-то уже исполнилось 34 года, и я среди них был одним из самых старших. Прошло быстро то время, когда окружавшие меня люди, в основном, были старше, чем я.

Не очень-то легко удалось нам с Валей снять маленькую комнату на 2-м этаже дома в центре городка.

После небольшого отдыха в этой « новой квартире» я, конечно, отправился в Лахденпохское отделение милиции за своим чемоданом, и мне его там предъявили! Затем сличили содержимое чемодана с описанием, которое я им выдал перед этим, после чего, как водится, составили протокол, «все стороны» в нем расписались, и, только после этого, меня окончательно признали владельцем чемодана с оторванной ручкой, старенькой электробритвы «Нева», и пары мужских трусов и майки, которые в этом чемодане находились. Кстати, теперь, после возвращения ко мне, ручка у чемодана была очень аккуратно починена и поставлена на положенное ей место.

Я поинтересовался: «Как же это удалось Лахденпохской милиции раскрыть такое «слепое» дело и обнаружить мой чемодан?», и получил исчерпывающие разъяснения.

Оказывается, для этого одному из милицейских сыщиков было выдано специальное Техническое задание на проведение спецоперации и выписана соответствующая командировка в леса Карелии, где, предположительно, действовали геологи с моим чемоданом.

Сыщик установил место расположения данной геологической партии и, почти месяц, по лесам и болотам следовал за ними на некотором отдалении, так, чтобы не выдать свое присутствие в лесу. При этом, методом наблюдения издали, днем и ночью, сыщик изучал, как состав самой геологической партии, так и их имущество. Среди этого имущества он вычислил один, как бы ничей чемодан. Вероятнее всего, решил он, это был тот самый, о котором я сообщал в милицию со станции города Лахденпохья.

В какой-то момент, когда все геологи были в сборе и пели ночью у костра свои лирические песни, милиционер вышел к ним из темного леса и предъявил свое удостоверение личности. После этого он задал им вопрос: «Чей вон тот чемодан с починенной ручкой?», но геологи, все как один, не сознались, кому этот чемодан принадлежит. Тогда милиционер прихватил этот, почти пустой, чемодан и доставил его в отделение милиции города Лахденпохья, о чем мне тотчас же сообщили в мою новую квартиру в городе Ленинграде.

Я, как мог, благодарил весь состав Лахденпохской милиции и просил поощрить сыщика за профессионализм и старательность.

Вот ведь, достойный пример для нашей милиции, как следует оберегать граждан всех Российских городов и селений!

Как бы то ни было, но мой походный чемодан вновь был со мной.

Хозяином квартиры, в которой мы сняли комнату, был долговязый дед, еще не очень старый знаменитый местный хулиган.

Нас он не беспокоил, поскольку основным местом его деятельности был район пивного ларька, около которого вся их компания обычно и «тусовалась».

Особенно в этой компании бросалась в глаза колоритная фигурка маленького старичка с огромными усами под козырьком морской фуражки. Он постоянно матерился, размахивал руками и лихо орал:

«Аллюр – три креста»!

Он-то и был там главарем, а наш только его первым помощником!

Около этого пивного ларька частенько в живописных позах на земле отдыхало несколько упившихся горожан.

Иногда среди них появлялся милиционер с фотоаппаратом. Он подходил к очередному упившемуся, переворачивал его вверх лицом и щелкал затвором фотоаппарата. После этого он вновь переворачивал пьяного, обязательно лицом вниз, и приступал к аналогичной операции со следующим.

Обычно стайка местных ребятишек с живым интересом наблюдала за происходящим и задавала милиционеру множество вопросов: « Почему и зачем он все так делает?»

На это милиционер давал обстоятельные ответы:

o         Фотографирую – чтобы потом эти их фотографии повесить вон на той доске: «Они позорят наш город!»;

o         Поворачиваю лицом к земле, чтобы случаем не захлебнулись!;

o         И т.п.

Вот какими были внимание и забота о человеке!

На втором этаже дома, в котором мы сняли комнату, жил еще один «интересный» человек, который обратил на себя мое внимание. Это был молодой человек, примерно нашего возраста.

Держался он скромно, похоже, и подруги у него не было. Казалось, что он все время наблюдает за нами так, как будто мы сюда явились с Марса!

Я решил с ним познакомиться поближе. Для этого я, как-то, пригласил его вместе со мной поужинать, и, для смелости, предложил ему перед этим слегка выпить. (Немного спирта для «медицинских целей» у меня всегда имелось.)

Он возражать не стал, и мы начали знакомство.

Сначала все шло как в таких случаях и бывает обычно, но вдруг мой собеседник ударился в слезы. Я тоже забеспокоился и спросил его: «В чем дело? Почему эти слезы?».

И он мне ответил, что в Войну, В Блокаду, он жил в Ленинграде, остался один, и выжить ему помогло людоедство!!!

Я тут же стал окончательно трезвым и стал ему говорить, что если что-то похожее и было, то следует забыть! Просил его поплотнее закусывать тем, что на столе было, и успокоиться!

Он мне говорил, что и в город Лахденпохья его из Ленинграда в конце Войны отправили, чтобы он все забыл!

Прошедшая Война, принесшая людям тяготы и лишения, зачастую исключительные, наверное, у всех повлияла на психику и многим довелось по этой части пережить неописуемое!

Этот, возможно не всегда очень заметный, след Войны нашему поколению суждено нести в себе всю оставшуюся. Да и последующие поколения это, надо думать, затронет.

Про себя я также отметил, что мне довелось пить водку с людоедом!

Такова «торпедная жизнь»!

Но, может быть, все это было сочинением? Кто знает!

Конечно, в городке жизнь кипела не только у пивного ларька.

Здесь были прекрасный стадион, старинный парк с танцплощадкой, и еще один - небольшой городской сад, аккуратный и ухоженный со скульптурой Вождя в центре, ресторан с красивыми официантками, кинотеатр, и другое подобное.

Мест для цивилизованного времяпровождения в городе хватало.

В теплые летние вечера и до глубокой осени в парке на танцплощадке играл духовой оркестр, и под его музыку танцевали и кружились пары. Местная молодежь была разбавлена испытателями, молодыми лейтенантами в морской и сухопутной форме, геологами и народом всяческих других сортов.

В этом маленьком городке организованно и активно отмечались всевозможные красные дни календаря.

Например, мне не приходилось видеть, чтобы где-нибудь еще с таким энтузиазмом и столь дружно отмечался бы Всесоюзный День Физкультурника.

Утром, когда я проснулся и выглянул на улицу, то там увидел, что на обширной городской площади, недалеко от нашего дома, были выстроены стройные колоны тружеников различных предприятий и организаций, прибывших сюда заранее.

Здесь по отдельности стояли колоны тружеников лесопильного завода, городской пожарной части, медперсонал поликлиники и больницы, отделения милиции, сберкассы, представители общепита (ресторана и столовой), школьники с учителями, старушки из лахденпохского дома престарелых, все в белых платочках и темных платьицах, и кажется даже старшая группа из детского садика.

С небольшой, специально сооруженной трибуны, глава города произнес соответствующую речь, после чего с трибуны сошел и пешком отправился к пивному ларьку, который был расположен невдалеке. Тут он демократично выпил большую кружку пива и это, как бы, явилось сигналом к началу всенародного торжества по случаю Дня Физкультурника.

По главной улице города снизу – вверх промчалось несколько мотоциклистов в пожарных касках, затем был дан старт участникам легкоатлетического забега, потом центр спортивных мероприятий переместился на стадион, а на улицах города продолжалось народное гуляние.

Из ресторана вывалилась группа молодых капитанов в парадной форме, с картинно подвешенными кортиками. Вольным порядком они направились куда-то вниз по главной улице с громкой песней:

«На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы …».

В то время не было сомнений, что первыми следами там - будут наши.

Вечером, когда я уже пытался заснуть, под нашими окнами начали греметь выстрелы праздничного салюта. Это десяток охотников из местного общества вразнобой полчаса палили в воздух из охотничьих ружей.

Канонада получилась отличной!

Поскольку в город прибыло много молодых командировочных, то в общественной жизни города их роль также становиться очень заметной.

Еще в прошлом году, когда здесь впервые организовывались испытания малогабаритных торпед, в составе большой группы испытателей здесь находился мой соратник по работе и школьный знакомый – Валя Некрасов. Тогда ему и пришла в голову идея организовать «городские» футбольные соревнования.

В этом году В. Некрасова здесь не было, но идея подобных состязаний уже владела массами, и, уже другие, молодые инициаторы организовали проведение на городском стадионе серии футбольных матчей между «знаменитыми футбольными клубами «СНОП» и «СНАП»», (или с какими-то похожими наименованиями). Для посвященных это означало, что на футбольном поле будут состязаться команды прибористов и акустиков.

О предстоящих футбольных матчах было заранее оповещено все население города Лахденпохья.

Для этого наши умельцы сделали несколько десятков красочных плакатов – объявлений, которые были установлены во всех, даже самых удаленных частях городка.

Все желающие приглашались (совершенно бесплатно!) в определенное время посетить указанные соревнования «знаменитых» футболистов и поболеть за любимые команды.

Одним словом футбол на полном серьезе и без дураков!

Как правило, за 20 – 30 минут до назначенного времени трибуны стадиона заполнялись до отказа командировочными и местными любителями спорта.

Через специально установленный мощный динамик транслировалась музыка, и тренированный диктор делал по стадиону необходимые объявления.

Обычно судьёй на матч назначали уважаемого и заслуженного человека, имевшего за плечами спортивный опыт. Чаще других это был многоуважаемый Саша (Александр Трофимович) Зиновьев.

А.Т. ЗИНОВЬЕВ был один из самых заслуженных слесарей-торпедистов.

Еще до Войны он собирал и рационализировал парогазовые торпеды различных типов, работал с ними и в военное время, и сейчас, сборку и отработку новых малогабаритных противолодочных торпед рабочий коллектив производил при его участии и под его чутким руководством.

К тому же перед войной он был известен, как игрок ленинградских футбольных команд.

Навряд-ли кто-нибудь сделал больше, рацпредложений и усовершенствований различных торпедных конструкций, чем Александр Трофимович.

Саша Зиновьев был также неистощимым изобретателем всевозможных шуток и розыгрышей, которые привлекали к нему коллектив, и которых как огня опасались халтурщики, тупицы, бюрократы, и другая недобросовестная публика.

И погиб-то он, как-то весело – наверное, уже на шестом десятке лет, демонстрировал небольшой акробатический трюк. Оступился.

Бывало, что какое-то время А.Т. Зиновьев проводил на футбольном поле также как игрок, вместе с молодыми.

Все события на футбольном поле мастерски комментировал один из наших инженеров, не уступая в этом искусстве самым знаменитым спортивным радиокомментаторам.

Обычно право первого удара по мячу в начале матча предоставлялась какому-нибудь пожилому-заслуженному, главному конструктору или другой известной личности.

На трибунах среди болельщиков, и вокруг стадиона, пьяных не было, но «болели» зрители очень активно.

Пару раз меня тоже ставили в состав команды прибористов, хотя в резвости и мастерстве я, конечно, уступал молодым футболистам, многие из которых футболом занимались систематически.

Когда мне предложили сыграть в команде, я вспомнил свое футбольное детство, до 1939 года, когда я всегда играл на поле «беком» (защитником). Мою просьбу удовлетворили, и я играл в защите, пока мастерски не забил гол в ворота, которые был должен защищать. После этого меня поставили подальше от своих ворот, в полузащиту.

Молодежный состав испытателей (в основном до 30 лет) предопределил в свободное от работы время увлечение различными видами спорта. Кроме футбола, увлекались люди баскетболом, многие тренировали себя легкоатлетическими кроссами, бегая по холмам и окрестностям города, с удовольствием ныряли и плавали в прохладных ладожских водах. Даже время обеденного перерыва, которое по традиции в морских частях занимает 2 часа, частенько вместо сладкого сна посвящалось спорту.

Одним из инициаторов спортивных занятий в обеденный перерыв была, работавшая на моем участке статная молодая блондинка НЕЛЯ Т..

Неля ведала подготовкой к испытаниям приборов управления по глубине для одной из противолодочных торпед, а ее муж Орик командовал одним из боевых кораблей, базировавшихся на территории той же воинской части, где мы готовили матчасть к испытаниям.

Так вот, этот Орик, его Неля и я в обеденный перерыв часто с футбольным мячом отправлялись на стадион вместе с другими любителями и там, разбившись на две команды, устраивали футбольное сражение в одни ворота. Обычно мы с Ориком возглавляли разные команды, а на ворота, при этом, всегда ставилась Неля, но если я забивал ей гол, то Орик начинал обвинять свою жену в нечестном сговоре.

Как бы в обязанность этой Нели также входило определение температуры воды в Ладоге: Неля с пирса ныряла в озеро и оттуда сообщала, как, наблюдающим за ней мужикам, следует себя вести – тоже нырять, или лучше подождать, когда солнышко поднимется выше и подсогреет водичку.

Частенько, находясь не очень далеко от пирса, можно было услышать, усиленный динамиком голос Орика: «Команде по местам стоять! Якоря поднять! Отдать швартовы!» - после чего большая «посудина», бурля воду винтами, начинала движение в сторону Озера по своим делам.

Через какое-то время, иногда довольно-таки продолжительное, корабль с Ориком и со всей командой возвращался. На хорошей скорости он подлетал, почти вплотную к стенке, но в последний момент машине давали «задний ход», и корабельные винты останавливали его в метре-другом, не доходя до стенки.

Вслед за этим Орик появлялся на моем участке и, если его Нели там не было, то он спрашивал с меня, куда я дел его супругу?

Будто у меня на участке других задач и обязанностей не было!

К сожалению, не запомнил – кто в этой командировке занимался организацией быта командировочных?

 В отличие от других выездов в командировки, в 1961 году в Лахденпохья отдых проходил не самостийно, а явно кто–то об этом заботился.

 По выходным организовывались выезды на остров Валаам, или в другие места севера Ладожского Озера, устраивались коллективные выезды за грибами и ягодами, поездки на отдаленное (сравнительно) большое, пограничное с Финляндией, озеро Ярви.

На Валааме в те времена монастырь еще не действовал, там было пристанище для тяжелых инвалидов Войны, так что единичные посещения острова нельзя называть экскурсией.                                            

Выезды на природу отмечались обильными сборами грибов и ягод – режим пограничной зоны обеспечил хорошее экологическое состояние флоры и фауны этих мест.

Незабываемыми были выезды на озеро Ярви – щуки там глотали блесны, когда они летели еще в воздухе!

                         

Первый раз в жизни я там увидел, как ночью человек в маске с трубкой и с фонарем нырял с камня в воду и минут за 15 – 20 натаскал из озера столько раков, что потом их долго ели человек 20 или 30!

Этим человеком был молодой специалист, закончивший в этом году ЛКИ и направленный на работу в наш отдел в сектор приборов регистрации движения торпеды - ОЛЕГ ПАРХОМЕНКО.                                               

О.И. Пархоменко лет через 15 займет пост начальника 5-го отделения ЦНИИ, станет обладателем многих правительственных знаков отличий. К такому результату его приведет главным образом деятельность по созданию систем регистрации торпеды, являющейся частью ракетного комплекса.

К великому сожалению тяжелая болезнь сократит годы его жизни, но он у всех оставит память, как чуткий человек, отличный специалист и товарищ.

Итак, после обнаружения пропавшего чемодана и решения квартирного вопроса мы с Валей Павловым занялись подготовкой к испытаниям в здешних водах нового грозного вида подводного оружия – ждущей мины-ракеты.

Валя отвечал за подготовку приборов регистрации положения корпуса мины после ее установки на глубине нескольких сотен метров и в процессе ее движения к поверхности, после включения реактивного двигателя. Для этого использовались регистрирующие гироскопические приборы, сконструированные на основе авиационной гировертикали АГБ, о чем я уже упоминал раньше, а также сильфонный датчик давления. Насколько помню, применялись также устройства съема сигналов, позволяющие контролировать перекладку рулей мины-ракеты.

Валя также контролировал функционирование приборов регистрации, после их установки в корпусе объекта.

В помощь ему, для подготовки установки и регулировки приборов, придавался слесарь-регулировщик Валентин Иванов.

Этот Валентин, наш ровесник, до НИИ трудился в каком-то цирке и там научился множеству фокусов, умел жонглировать и исполнять разные другие цирковые номера.

Валя Павлов являлся моим помощником по отработке системы управления движением проектируемой мины-ракеты.

Насколько я помню на этом этапе испытаний планировалось первоначально отработать функционирование регистрирующей аппаратуры при неуправляемом вертикальном движении мины от действия ее реактивного двигателя, затем проверить и отработать ее управляемое вертикальное движение и, наконец движение к водной поверхности под заданным углом дифферента.

При этом в процессе стрельб и испытаний свои задачи решали конструкторы реактивного двигателя мины и корпусно-механической части, а также специалисты по гидродинамческой компановке конструкции.

Председателем комиссии по данным испытаниям мины-ракеты по моему был сотрудник отдела №3 МАРК ЛЮБИМОВИЧ БАЛАБАНОВ, гидромеханик, кандидат технических наук. В комиссии по испытаниям также состоял Чунин, ответственный за корпусно-механическую часть, и я – по системе управления.

Акустику на этом этапе испытаний не трогали, и поэтому представителей А.П. Будылина сейчас здесь не было.

Работа с этой системой была основной моей задачей в настоящей командировке. Однако, помимо указанного, на мне лежала задача по руководству и организации работ приборного участка, на котором, кроме подготовки агрегатов для мины-ракеты, велась подготовка приборов управления и регистрации движения противолодочной торпеды.

Какой тип противолодочной торпеды участвовал на тех испытаниях, сейчас вспомнить не могу, да, думаю, это здесь и не очень важно.

Для обеспечения этих работ с торпедой у меня на участке работал старший инженер (а может он был ведущим?) Б.Б. Назаров, а я себя в 1961 году ощущал уже минером больше, чем торпедистом.

Еще недавно Боря, тогда единственный в отделе электрик-приборист, прорабатывал электрические связи между блоками приборов, которые создавались в секторах отдела №14 для нового поколения торпед – для малогабаритных противолодочных торпед с электромеханическими системами управления. Поэтому на приборном участке он сейчас был моим помощником по подготовке торпедных блоков.

Помимо В. Павлова и Б. Назарова, на участке трудились и другие молодые инженеры, обеспечивающие торпеду приборами управления и регистрации: автоматами хода по глубине и дифференту, по направлению, и, возможно, здесь уже готовился и мой МКВП. (точно не помню).

Кроме инженеров (некоторых я здесь уже вспоминал выше) на участке трудился и рабочий коллектив, слесари и электромонтажники, а также в отдельном помещении работали инженеры и техники занятые обработкой и расшифровкой записей приборов регистрации.

Одним словом хозяйство у меня было не малое!

Между прочим, на этих испытаниях я впервые встретился с тем, что для записи различных параметров торпеды при ее движении стали использоваться шлейфные осциллографы, к которым от соответствующих датчиков подавались электрические сигналы. Шлейфы оставляли на пленке шириной 35 мм, (которая протаскивалась электромоторчиком), линии или другие отметки, которые после проявления пленки, аналогично обычной фотографической, являлись информацией о поведении торпеды.

До этого регистрация торпедных параметров производилась только на электромеханических лентопротяжных механизмах, стыкуемых с различными приборами.

Правда исторический прибор с записью на лентопротяжный механизм - «автограф глубины и крена» применялся, по- моему, как раньше – так и позже.

Итак, впервые в истории начинаются испытания мины-ракеты с регистрацией ее положения в процессе движения к поверхности посредством установленных в эту мину гироскопических приборов.

Применение в мине гироскопов?

Это для «правоверных» минеров, каковыми являлись сотрудники отдела №3, еще долго представлялось какой-то блажью и «выпендриванием» работников, которые должны были как-то обеспечить их мине конкретную траекторию перемещения в воде, все эти гироскоппы, гировертикали и прочая муть.

Им было привычны операции по постановке мин, якорных и донных, с различных носителей, с кораблей и самолетов, привычно было использование в мине различного типа взрывателей и предохранителей, сахарных рвушек, «в минном деле как нигде, вся загвоздка в щеколде», ударных и неконтактных взрывателей, хитроумных приборов срочности, и другой аппаратуры, механической, электронной, акустической, и прочей, но с таким «зверем» как гироскоп они столкнулись впервые и сначала не могли себе представить точно его назначение в мине.

В соответствии с заранее согласованной документацией корпусники закончили свои предусмотренные операции и выдали мину для дальнейших операций по ее подготовке прибористам, мне и В. Павлову. Дальше они без любопытства, но с нетерпением, дождались, когда мы перестанем включать свои приборы и рассматривать отклонения стрелок на подключенных вольтметрах. Затем на корпусе задраили все горловины (чтобы наших приборов не коснуться!), выполнили все дальнейшие операции по ее подготовке, вплоть до снаряжения реактивного двигателя, погрузили на опытное судно и ушли с ней в Озеро. Для выполнения намеченного эксперимента.

Когда намеченный эксперимент выполнили и мину привезли «домой», то первым делом из нее вынули осциллограф и отправили его на участок, где этот осциллограф разоружали, извлекали из него фотопленку и проявляли ее.

Осциллограф был тем самым «черным ящиком», о котором в последние годы так часто вспоминают в прессе.

Проявленную пленку сразу после этого торжественно вручали мне, чтобы я как колдун глядя на всякие линии, изгибы и точки на этой пленке объяснил бы, как эта мина стояла под водой, куда и в какую сторону она там наклонялась, как она восприняла включение двигателя и как, затем, шла к поверхности.

Я давал подробное описание поведения мины–ракеты во всех этих ситуациях и записывал их в карту выстрела, а пленку отдавал техникам для ее дальнейшей обработки и построения необходимых графиков, поясняющих поведение мины в процессе выполненного эксперимента.

Обычно, как только пленка попадала в мои руки, около меня собиралась толпа сотрудников, начальников и рядовых, всем было интересно выслушать мои комментарии, причем при первых экспериментах меня выслушивали с большим недоверием: откуда я могу иметь столь подробную информацию?

Зачастую моя информация противоречила представлению о происходящем под водой, которое складывалось у М. Балабанова и у другого руководства.

Все эти конструкторы-минеры, математики-гидромеханики, и другие специалисты, сначала не могли себе представить, что на фотопленке осциллографа не может быть никаких случайных, неведомо откуда появившихся, линий и точек, что любая отметка это есть сигнал от гироскопа, или другого датчика, реагирующего однозначным образом на тот или иной поворот корпуса мины.

Это недоверие удалось вскоре полностью устранить с помощью специального эксперимента, выполненного в цеху. Для этого, полностью подготовленная, но без двигателя, мина-ракета, с помощью тельфера была установлена вертикально. Далее, по команде извне, в мине включались автономные источники электрического питания, и начиналась ее работа, как на глубине, после включения реактивного двигателя. Но в цеху-то мина стояла на месте, и могла куда-нибудь отклониться только, если ее кто-то будет поворачивать.

Повороты корпуса производил кто-то из рабочих только по командам М.Л. Балабанова, который все это тщательно фиксировал в специальной тетрадке. Затем, как после обычного выстрела, мне вручили пленку из черного ящика и предложили прокомментировать, что с миной происходило.

К удивлению всего общества я сделал точную копию записей в тетради М. Балабанова!

Эксперимент повторяли еще раз или два, и затем все успокоились.

Испытания мины-ракеты по программе проводились все лето и окончились уже осенью, где-то в средине октября.

Отработка функционирования систем управления и регистрации никаких проблем не создавала. Этому способствовала тщательная подготовка испытаний в прошлом году и в начале этого года. Не последнею роль, при этом, сыграло математическое моделирование системы управления, проведенное на АВМ.

Я полагаю, что основным результатом этих испытаний являлось определение типа и параметров системы управления подводным объектом подобной гидродинамической компоновки, перемещающегося под водой со скоростью порядка 70 – 100 узлов.

Такие объекты на таких скоростях раньше нигде не использовались, и поэтому я был очень внимателен к результатам проводимых экспериментов.

В процессе испытаний системы управления при вертикальном движении мины-ракеты был окончательно установлен тип рулей для подводных объектов данного типа.

Для сравнительных испытаний были предусмотрены два типа рулей: газодинамические, расположенные в сопле реактивного двигателя, и гидродинамические, установленные снаружи корпуса, на его кормавой части.

При использовании рулей, установленных в сопле реактивного двигателя, их поворот вызывает отклонение струи газа, вылетающего из сопла, что и создает поворот самого корпуса управляемой мины-ракеты. Идея, конечно, интересная, но в случае конкретного исполнения конструкций, идея использования обычных гидродинамических рулей победила.

Гидродинамические рули действовали значительно эффективнее, чем газодинамические.

Ну и наконец, данные испытания подтвердили работоспособность принципа управления ждущими минами-ракетами, когда один гироскоп удерживает ее движение в заданной плоскости стрельбы, а другой стабилизирует движение в этой плоскости под требуемым углом дифферента. При этом этими же гироскопами стабилизируется движение мины-ракеты с нулевым креном. Для управления по крену использовалось рассогласование рулей.

Это был также принципиальный результат этих испытаний, тем более что испытывались конструкции, разработанные в деталях мной лично, и изготовленные в опытных цехах нашего НИИ.

В дальнейшем для всех мин-ракет сохранится указанный принцип управления, и в основе конструкции гироскопов, рулевых машинок и прочих элементов системы управления, будет принята указанная разработка для мины-ракеты по теме Б-IX-30.

Таким-то вот образом я из торпедиста превращался в минера.

В процессе указанных превращений ко мне в командировку в город Лахденпохья прибыла моя супруга, причем приехала она сюда не как праздно путешествующая дама, а, также как и я - по долгу службы!

Нина уже несколько лет работала в нашем отделе в секторе регистрирующих приборов. Основным направлением ее работы там были вопросы использования автографов глубины и крена в различных типах создаваемых торпед.

Для приемки этих приборов ей приходилось ездить в командировку в Киев, организовывать работу с ними на испытаниях торпед в Феодосии, и вот теперь, с этими же вопросами и приборами, она появилась там же, где находился и я.

Приятная неожиданность! «Такова торпедная жизнь»!

Побыла здесь Нина не очень долго, меньше месяца, но, тем не менее, жизнь с Валей Павловым в нашей холостяцкой комнате мне следовало прекратить, и следовало найти для себя и для жены новое, семейное жилье.

Однако, в разгар «командировочной страды» это сделать оказалось очень непросто. Целыми днями мы слонялись по городу в поисках жилья, но все было бесполезно. Городок был до отказа насыщен постояльцами, и никто не хотел теперь их к себе пускать!

Но все-таки мы, в конце концов, нашли себе пристанище. В конце первого (или второго) дня поисков на одной из окраинных улочек, через распахнутое настежь окошко, я увидел аккуратного усатого старичка, сидящего в чистенькой комнате с газетой в руках, и изучающего ее через очки, висящие на кончике его носа.

Я немедленно отворил калитку в заборе, и мы с Ниной вошли во двор этого дама, где что-то делала его хозяйка, в окружении множества детей, различного, но уже школьного, возраста.

Она и ее «старичок» любезно согласились сдать нам одну из комнат в их доме.

Ночью, когда мы уже крепко и сладко заснули, пришлось просыпаться, так как в доме из соседней комнаты раздавались душераздирающие вопли и призывы о помощи!

Пришлось срочно вставать и разбираться в обстановке!

Я открыл дверь в соседнюю комнату, заглянул туда, и остолбенел от ужаса!

Наш хозяин, тихий и аккуратный старичок, каким-то образом мгновенно преобразился в знаменитого городского хулигана «аллюра-три креста»!

Оказывается, они были одним и тем же лицом!

Мне пришлось не менее получаса возиться с ним, чтобы как-то утихомирить!

Все обошлось, но об отдыхе уже речи не было!

И так продолжалось почти каждую ночь, пока мы там жили.

Еще в какой-то момент времени меня на моем рабочем месте в приборной лаборатории навестил сам Р.В. Исаков.

Здесь он, пожалуй впервые после назначения на должность начальника отдела, вел со мной разговор не как раньше, как принято бывало обсуждать технические проблемы между сотрудниками–соратниками, а как принято у «настоящих начальников» - «Я начальник – ты дурак, …»!

Он совершенно не обсуждал ход испытаний мины-ракеты и получаемые, при этом, результаты, а только лишь сделал «ценное указание» по поводу того, что не по всем испытаниям мы строили, так называемые, «совмещенные» графики показаний регистрирующих приборов.

Конечно, никаких возражений по этому поводу с моей стороны не последовало, хотя я считал такое требование только некоторым усложнением работы девочек-техников. Я им раньше давал команду по таким построениям только в особых случаях, когда требовалось объяснять какой-либо нюанс перемещения мины-ракеты.

Да, мой соратник по изолятору и по работе с торпедой ТАН-53, которому я не так еще и давно пояснял суть карданной ошибки гироскопа, и вообще, что это за зверь такой «торпеда», теперь стал важным обладателем ученой степени, начальником крупного отдела НИИ и моим непосредственным начальником! Но и это все были мелочи, по сравнению с той блестящей карьерой, которую ему еще предстояло пройти!

На этом фоне становилось еще более заметным трагическое жизненное падение других молодых людей, еще недавно, представляющих собой саму молодость с безоблачной перспективой, а ныне превращающихся в «бичей» - в отброс общества!

Одним из них был Боря Назаров.

В создание нового поколения малогабаритных противолодочных торпед с электромеханическими приборами управления и регистрации Борис внес значительный вклад, проектируя электрические связи между этими приборами и пуско-регулирующей аппаратурой торпед, аналогов чему до этого не имелось. Его разработки, в определенной мере, являлись основой для работы, недавно созданного в НИИ специально для выполнения подобных работ, отдела по электрической связи агрегатов торпеды. (Начальник отдела – ГРИГОРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ВАСИЛЬЕВ).

Вообще-то заметно опускаться Боря начал еще несколько лет тому назад. Это стало заметно на юге в 57 – 58 годах, когда он там был в командировке, и где ему было доверено самостоятельное руководство приборным участком. Об этом мне рассказывали рабочие, которые тогда с ним там работали.

Рассказывали, что раньше « с иголочки одетый и отутюженный», Борис стал одеваться неряшливо, на выходные уединялся в каком-нибудь ресторане ни с кем не общаясь, а когда уходил с работы, то брал себе флягу со спиртом, на прощание всем бросал высокомерное «соответствуй!», и уходил.

Перед той командировкой он разошелся с женой.

Сейчас, на данных испытаниях, Боря руководил инженерами, обеспечивающими подготовку торпедных приборов управления и проверку их функционирования в торпеде.

В жизни он уже достиг степени настоящего бомжа. В Ленинграде он потерял жилплощадь, семью и остался без родных, снимал угол где-то в Ольгино и оттуда аккуратно ездил на работу.

На работе, особенно после того, как отдел №14 перестал вести самостоятельные конструкторские разработки, ему заняться особенно было нечем, тем более, что сам он утратил былую активность в работе, без чего тоже нельзя трудиться.

Здесь, на приборном участке, он особенно не напрягался, но делал все, что было необходимо. Если я был свободен, то Боря любил со мной о чем-нибудь поболтать, по-моему, и после работы он, кроме меня другого общества не искал – ведь мы с ним начинали работать вместе, еще, когда мы были такими же молодыми, как большинство сейчас нас окружавших ребят.

Боря после работы любил выпить, для этого ему и никакая компания не была нужна.

До средины – конца октября, пока на участке он работал со мной, ничего особенного с ним не происходило. Ходил себе человек с доброй улыбкой и потихоньку насвистывал мотивы из классической музыки (следы детского музыкального воспитания). Однако, после моего отъезда, когда он на участке остался один для консервации матчасти после окончания испытаний, Боря запил. Запил так, что из в/ч в НИИ передали просьбу о помощи своему сотруднику, поскольку сам он стал полностью недееспособным!

Спасать Борю Р.В. Исаков поручил Б.Н. Майорову, поскольку в те времена он среди нас был единственным обладателем автомобиля.

Боря Майоров поручение начальника выполнил, но рассказывал потом об этом с омерзением: такое впечатление стал производить на окружающих, некогда блестящий инженер, Борис Назаров, и его жилье в Лахденпохья также.

Не знаю, каким образом Б. Майоров уладил все формальности, но из Лахденпохья Борис Назаров был доставлен прямо в больницу на улице Комсомола.

Примерно через год его там вылечили, и он вновь появился на работе в нашем отделе. Но это было уже жалкое подобие прежнего Назарова. В сектор управляющих приборов (СУП), в котором теперь под управлением В.А. Калитаева сосредоточили, после передачи разработок Киеву, как бы курирование разрабатываемых конструкций, его не взяли – делать ему там было совершенно нечего.

Определили Борю в лабораторию, которой теперь, после ухода Р.В. Исакова в начальники отдела, вновь стал командовать П.М. Трошин. Положение в лаборатории у Бориса было неопределенным – слонялся целыми днями из угла в угол и ни к чему не стремился.

По-прежнему оставался бомжом и ездил на работу из какой-то конуры в поселке Ольгино.

Другим примером погибающего человека являлся работавший недолго на моем участке электромонтажник КРАСНОСЛАВ (покороче – Слава) КАМИНСКИЙ.

Мой ровесник – он еще два – три года тому назад командовал на Балтике боевым кораблем. Слава окончил училище им. Фрунзе и моряком был потомственным, но он не рассчитал своих сил и возможностей в борьбе с «национальным злом», за что и был списан с флота.

Он честно старался начинать новую жизнь с «чистого листа».

Обремененный семьей он заочно старался получить штатское высшее образование и специальность, а чтобы все-таки быть поближе к родному ему флоту, он трудоустроился в нашем НИИ по рабочей сетке.

В результате такой жизненной перемены для своей жены и домочадцев он стал ненужным человеком. Домашние скандалы «по поводу и без повода» его провоцировали постоянно.

Я его знал уже пару лет.

В Ленинграде на работе к нему не было никаких претензий никогда. Также запомнилось его увлечение рисованием маслеными красками.

Однако к быту в наших командировочных условиях Слава приспособиться не смог.

Я здесь уже говорил, что городок приезжим людом был основательно переполнен, но все-таки ни с кем таких вещей не происходило: однажды утром меня вызвали с работы в городское отделение милиции, чтобы там предъявить мне нашего Краснослава. Бывший офицер-моряк был ночью обнаружен спящим на камушке в городском садике.

В милиции меня в официальном порядке попросили принять меры, чтобы мои подчиненные спали бы под крышей, как людям полагается, а не на камушках под открытым небом. (Дикие какие-то взгляды на жизнь и на права человека раньше были в милиции!)

С трудом вместе со Славой мы ему нашли какую-то конуру, но пожил он в ней совсем недолго: через день вечерком слегка расслабился и после стакана вина (много ли бывшему алкашу надо) он спустился вниз по лестнице со второго этажа со сломанными ребрами.

Пришлось его командировку прекратить, а дальше, вследствие бытовых скандалов, у Славы закончилась и служба в НИИ-400.

Очень много у нас неплохих людей погибает от собственной слабости, от нашего неумения поддержать их в трудную минуту!

Ближе к ноябрю произошел массовый и практически одновременный отъезд командировочных домой

в ЛЕНИНГРАД

на постоянное место работы.

Испытания по всем темам, и по моей мине-ракете также, закончились одновременно. Небольшой контингент остался в городке для завершения работ уже во второй половине ноября.

В один из дней посторонние пассажиры состава, направляющегося к Питеру, были удивлены и даже несколько испуганы. Весь состав на станции Лахденпохья заняла масса из нескольких сотен молодых людей, которые всю дорогу громко болтали, пели, клялись друг другу в любви и дружбе, рассказывали диковинные истории, и т.п.

Почти все были слегка пьяны, то ли от вина, то ли просто от завершения большой совместной работы и дружного возвращения домой. В отлучке от Питера народ, в основном, был порядка 5 месяцев. За это время многие породнились и даже навсегда. Совместная работа и жизнь в командировке сближали людей и молодых и старых так, что со стороны их иногда можно было принять за родственников.

В тот год эта железнодорожная ветка была электрифицирована от Ленинграда уже до станции Сосново. Когда наш состав добрался до этой станции и народ там увидел столбы с электрической линией, то пришел в экстаз, воспринимая эти столбы, как признак приближения к цивилизации и к домашнему очагу. Один здоровенный электрик тут же оказался на верхушке столба с гитарой в руках, вызвав этим дополнительные восторги публики.

От Соснова до Ленинграда было уже совсем близко, и на другой день я снова явился на службу в свой отдел в НИИ.

Буквально через неделю – другую мне предстояла новая командировка через всю страну, с севера на юг, на полигон испытаний мин-ракет вблизи абхазского города Гагра.

Сразу по прибытию в отдел я начал в срочном порядке отчитываться по прошедшей командировке в Лахденпохья и оформлять новое Техническое задание и Командировочное удостоверение, а также получать денежное довольствие для новой командировки.

Кроме того, было необходимо еще раз проверить материально-техническое обеспечение новых испытаний, уточнить программу испытаний мины-ракеты, документальное обеспечение, состав рабочей группы, и многое другое подобное.

А главное, в первый же день по прибытию в Питер мне очень захотелось посетить свою Ленинградскую баню и там хорошенько попариться и помыться.

Конечно, и в Лахденпохья я такое заведение навещал регулярно, но и тут откладывать дело в долгий ящик совсем не хотелось.

Вечером, сразу после работы, я отправился в баню, которая тогда действовала рядом с кинотеатром «Гигант». Дома, на улице Федосеенко, оставалась теща с двумя детьми.

Только с веником я добрался до парилки, как вдруг из мыльного отделения услышал крик:

«Кто тут такой Александров? Срочно на выход!»

Что за черт!?

Сначала решил, что ко мне это относиться не может - мало ли на свете Александровых!

Однако кричали все настойчивее:

«Нам известно, что ты здесь! Немедленно выходи, требует Первый отдел! Машина ждет на улице!»

Но тут на мою защиту встал полупьяный банщик:

«Трах-та-ра-рах! (нецензурно) Дай человеку домыться, трах-та-ра-рах! У меня, трах-та-ра-рах, из бани еще никто не уходил, трах-та-ра-рах!»

После перепалки посыльный занял место у выхода из мыльной, а я, получив временную свободу, пошел в парилку продолжать начатое дело.

Голый народ от меня стал держаться подальше, кроме одного татуированного как индеец. Он мне предлагал всякие банные услуги и при этом успокаивал: «Не дрейфь! Скоро будет амнистия!»

«Дрейфить» я не «дрейфил», но мне было любопытно, что такое в НИИ произошло?

На выходе из мужской раздевалки нас встретила заместитель начальника первого отдела ЛИДИЯ ИВАНОВНА ЗАНЧЕВСКАЯ, женщина высокого роста, простая в обращении и очень приятная.

Она мне объяснила, что они приехали за мной ко мне домой, и теща навела их сюда в баню. А приехали они за мной, поскольку в НИИ исчез совершенно секретный материал, который, как они там вычислили, брал именно я! И там сейчас меня ждет директор НИИ А.М. Борушко, который лично отвечает за такие материалы и не имеет права покидать службу, пока не обнаружат местонахождение данного материала!

Чепуха какая-то! Не было за мной такой вины!

Время было уже позднее, что-то около 10 часов вечера. Когда мы с Л.И. Занчевской поднялись на третий этаж, то там я увидел директора, который быстро шагал в разные стороны, как это делает обычно лев в своей клетке, когда он хочет есть! Его, тогда еще огненная, шевелюра пылала сильнее обычного! Увидев нас, он буквально бросился в мою сторону!

И в этот момент спасительная догадка осенила мою голову!

Я вдруг вспомнил, что в тральном отделе №4 работает мой однофамилец, у которого цвет волос точно такой же, как у нашего директора А.М. Борушко!

Я тут же заорал радостно:

«Посмотрите, пожалуйста, что находится в спецчемодане у Александрова из 4-го отдела»!

Л.И. Занчевская охнула и исчезла! Через минуту она вернулась и заявила директору, что пропавший материал обнаружен, все без нарушений, все «о-кей», и все могут идти по своим домам.

Конечно, никому из них не пришло в голову приносить мне какие-нибудь извинения!

Домой с веником и бельишком я добирался на городских трамваях в 11-ом часу ночи.

Главное - попарился и помылся нормально!

Об этой истории дня через 3 все в отделе узнали и мне долго по этому поводу не давали прохода. Сама же Л. И. обо всем происшествии и разболтала.

Между тем, прошли ноябрьские праздники и, почти сразу за этим, я взял в руки чемодан, поцеловал жену и детей и отправился на Московский вокзал.

Недавно от Московского до Финляндского вокзала провели новую линию метро и это меня чуть было не подвело – понадеялся на новую технику и вышел из дома всего за 20 минут до отхода поезда, а на вокзале еще и подходы усложнили, в связи с прибытием в Питер неких персон. Короче, на платформе я увидел на приличном расстоянии удаляющийся от меня задний фонарь поезда, в котором было мое место. Пришлось развить скорость, и в самом конце платформы я вскочил на уходящий поезд, не потеряв при этом чемодана. Еще минут через 20 пробрался на свое место в начале состава.

Вскоре, без каких-либо происшествий, сошел на перрон вокзала в городе

ГАГРА.

 

Тут я оказался уже во второй половине дня и сразу же пошел на автобусную остановку, занял место в одном из автобусов и доехал в нем до центра мандариновых плантаций Грузии – до поселка

АЛАХАДЗЕ.

Дорога от Гагр до Алахадзе составила 14 километров по равнине с посадками мандариновых и лавровых деревьев, и прочих разных пальм. Кое-где попадались небольшие бамбуковые рощи. Справа от дороги в десятке-другом километров начинались отроги кавказских гор. В район Гагр выходило знаменитое, и раньше и в будущем, Кадорское ущелье.

 

                                 

Автобус вез народ из Гагр до различных поселков и населенных пунктов, расположенных вдоль побережья Черного моря. Он быстро заполнялся веселыми и говорливыми брюнетами с усами и большими носами. Ехали в основном мужики. У каждого в другом конце автобуса находился знакомый, и они между собой, через весь автобус на ходу, обменивались впечатлениями громкими гортанными голосами.

Дорогу каждый, и я также, оплачивал шоферу непосредственно. Про билеты за проезд, по-видимому, здесь ничего не слышали, а сколько нужно платить все и так хорошо знали.

Правильно говорило «армянское радио», что у нас ‘коммунизм не за горами’!

Поселок Алахадзе был расположен на восточном берегу Черного моря вдоль морского берега.  

                               

С юга он ограничивался небольшой горной речкой Бзыбь, мутной и холодной.

А еще южнее, через 2 – 3 километра начинался знаменитый курортный поселок Пицунда, с реликтовыми сосновыми рощами, шикарными морскими пляжами, и с правительственной дачей самого высокого уровня.

Сам поселок Алахадзе занимал вдоль берега моря равнинный участок, размером примерно 4 х 4 км., на котором среди фруктовых садов стояли двухэтажные виллы и одноэтажные дома. В этих домах проживали люди разных национальностей: в основном армяне, а также грузины и даже, прижившиеся здесь немногочисленные русские.

                                 

Почти все они были работниками местного цитрусового совхоза. Вообще-то, как я понял, местные жители работали главным образом в своих приусадебных садах, а на цитрусовых плантациях совхоза в основном трудились приезжие из России «батраки и негры», в основном женщины. Однако каждый приусадебный участок должен был сдать совхозу какое-то количество своего урожая.

Свободная торговля мандаринами, на базарах и в других местах, не разрешалась до определенного момента, пока совхоз не выполнит план по сбору цитрусовых. Эти мандарины были одной из основ экономики Грузинской ССР.

Однако я с любопытством наблюдал, как еще до разрешения торговли, по сходням с берега на НИИ-шный опытный корабль, перед его отходом в Крым, в Феодосию, возвращались на борт матросы, и каждый тащил на себе огромный мешок. Это означало, что завтра – послезавтра на Феодосийском базаре появятся в продаже абхазские мандарины!

Кстати, механиком на этом корабле работал мой бывший соратник по работе в группе И.Т. Шестопалова, в отделе №5, Слава Тупицын. Не захотел тогда Слава превращаться в инженера–прибориста, и «ковыряться» в чертежах и схемах, а пленила Славу корабельная жизнь и морская романтика!

«Такова торпедная жизнь»!

Конечно, население в своих садах, кроме мандаринов выращивало и всякие другие южные плоды и фрукты.

В здешних обычаях было вполне допустимым среди ночи разбудить хозяев в любом доме и попросить у них продать виноградное вино домашнего производства. На такую просьбу хозяйка-армянка в ночной рубашке тут же спустится в подвал, распложенный рядом с ее домом, засунет в рот один конец резиновой трубки, а другой опустит в емкость с вином (его обычно хранится несколько сотен литров). Затем она потянет в себя воздух из трубки, отчего, по законам физики, из трубки начинает выходить струя вина, которую она направляет в вашу емкость. Вы ей отдаете 1 рубль за литр и уходите с приобретенным, таким образом, вином.

Как правило, вино было вполне приличным.

В любом месте поселка, особенно по ночам и поближе к берегу моря, бывает слышно, как прибойная волна гремит донными камнями. Здесь прибойная волна выше и круче, чем в Крыму, поскольку глубины моря вблизи берега более значительные.

По совету встретившихся сослуживцев я направился снимать жилье в одну из двухэтажных вилл. При входе во двор этого дома меня радостно встретили знакомые, которых совсем недавно я видел на севере в городе Лахденпохья! Это была неожиданность, которую, конечно, следовало ожидать. Дом был уже заселен нашими сотрудниками. Хоть я всегда в командировке стремился к уединенным условиям существования – получалось это плохо. На сей раз я договорился с хозяевами, что у меня будет маленькая отдельная комнатуха (5-6 кв. метров) на первом этаже дома. Койка, тумбочка – больше мне здесь ничего не нужно!

«Удобства» - гальюн и рукомойник, естественно располагались на улице, во дворе.

Эта огромная двухэтажная вилла принадлежала главному инженеру цитрусового совхоза. В ней они жили вдвоем с женой. Кажется, у них были уже взрослые дети, которые жили где-то в России, и конечно им одним было скучновато. Вот они и пустили к себе нашу бродячую орду, думали, наверное, что так им будет повеселее. Люди они были воспитанные и очень приятные. Наверное, мы им все-таки беспокойств доставили немало.

Когда я сюда въезжал, то погода еще была отличной – сухо и не холодно. Однако я заметил, что в моей комнате стена вблизи пола, сантиметров 5, темная от сырости. С начала декабря, когда температура воздуха стала не превышать10°С, и начались непрерывные дожди, это сырое пятно начало по стене расползаться. Стоило слегка надавить на стену, как из нее начинала сочиться вода. В комнате все было влажным, в том числе постельное белье и одежда.

«Такова торпедная жизнь»!

На морском побережье часть территории поселка, метров 500 в ширину и с километр вдоль берега, была отгорожена высоким забором. За этим забором располагался филиал НИИ-400, являющийся испытательной базой для вновь проектируемых мин-ракет. Функционировать эта база начала еще в прошлом году, в этом году здесь предстояло освоить испытания управляемого движения мин-ракет, начатые в Лахденпохья.

Место для этой базы, судя по документам, было выбрано, еще чуть раньше, группой специалистов-минеров во главе с главным конструктором Будылином А.П.

Строительство здесь еще продолжалось, но основные строения на берегу, а также отличный пирс для швартовки морских кораблей были уже сделаны.

Пирс был рассчитан для приемки кораблей с осадкой до 10 метров.

Летом в следующем году я несколько раз производил «инспекцию» этой глубины, ныряя с пирса, или просто так – подплывал к пирсу и «заныривая» достигал морского дна. Но это в будущем году, а в этом – брр! Холодно и мокро!

Было построено несколько деревянных зданий, в которых размещался цех общей сборки мин-ракет, помещения для работы и сборки электронной акустической аппаратуры, для обработки фотопленок и подготовки осциллографов, для проверки и подготовки гироскопических регистрирующих приборов, для подготовки кабельной системы мины-ракеты, и другие необходимые производственные помещения.

Были предусмотрены отдельные помещения для хранения секретной и другой технической литературы и документации, помещения для заседания комиссии по испытаниям и другие необходимые.

Производственные помещения были оборудованы необходимыми стендами для проверки аппаратуры, куда следовало было подведено электропитание с необходимыми параметрами питающих напряжений.

Обо всем этом я побеспокоился, по своей части еще в Питере, когда готовил там проведение этих испытаний.

Что здесь оказалось подготовить невозможно, так это создание линий воздушных коммуникаций высокого, среднего, и вообще какого угодно давления. В Абхазии воздушной компрессорной техники вообще не существовало, для выращивания мандаринов она была ни к чему. Когда минер Будылин создавал здесь полигон, он этот момент также не учел, поскольку в минной технике об использовании сжатого воздуха раньше речи также не было.

(Кстати, чуть позже минеров от этой напасти удастся опять же избавить).

Но на данном этапе рулевые машинки и гироскопы системы управления мины-ракеты требовали использования сжатого воздуха, и даже высокого давления ( 200 атмосфер).

Такую ситуацию я предвидел и поэтому еще в начале года предусмотрел приобретение для минеров специальной автомашины - передвижной лаборатории подготовки торпедных гироприборов. В специальные баллоны этой автомашины можно было закачать воздух до 300 атмосфер где-то за сотни километров от места подготовки гироприборов, например на территории России, где необходимое компрессорное оборудование имелось.

Теперь такая машина с баллонами, полными того самого воздуха, стояла на улице за стенкой дома и я в любой момент мог в неё войти, поставить на стенд подготовки свой минный гироприбор, наполнить воздухом небольшой локальный разделитель, и произвести запуск и проверку гироскопа.

Машина была прекрасной. В ней находился комплект необходимого инструмента, и даже была коечка для отдыха персонала.

Тогда все было прекрасно. А в наше время наверняка бы ломал голову о террористах: не дай бог - рванут эти воздушные баллоны, тогда бы и Пицунде досталось. Конечно, и в то время машина с воздушными баллонами была не брошена на улице, а располагалась на охраняемой территории базы.

Когда в Ленинграде, еще до лахденпохской командировки, я оформлял заявку на приобретение этой спецмашины, то главный инженер В.И. Егоров высказался, что такая машина Александрову нужна для продолжительных командировок в лес за грибами. Ну, за грибами в командировке на Черном море я не помню чтобы ходили, а вот запасов воздуха в воздушных спецбаллонах хватало для обеспечения испытаний мины-ракеты надолго.

Собственно испытания мины в Гаграх (в Алахадзе) начались в конце ноября, и их было немного. Не способствовала проведению испытаний наступившая непогода, да и задача этих испытаний, по моему представлению, заключалась лишь в том, чтобы проверить готовность проведения этих испытаний в новых условиях созданного полигона. Эксперименты в море продолжались до конца года, а затем были еще хлопоты с приведением в порядок присланной сюда техдокументации, мест хранения матчасти и ее консервации, и решение других вспомогательных вопросов.

Море штормило, непрерывно дули ветра и лил дождь, а раз или два, даже выпадал снег, правда, он быстро таял.                                        

Настоящих морозов и зимы здесь не бывает, и поэтому об утеплении и о сносном обогреве своих жилищ у населения здесь понятия нет. Приходилось и нам вместе с ними терпеть холод и непогоду.

Вдобавок к испытаниям на повышенную влажность и некомфортную температуру, прибавились испытания наших желудков на потребление несъедобных субстанций сомнительного происхождения.

Местное – то население по привычке ело все, что ему готовили их жены, а у нас для таких женщин своих мест тут не было – вот и пришлось мучиться.

На весь поселок существовало только одно предприятие общепита, совмещающее столовую и кабачок.

Хозяевами этого заведения по очереди были два местных гражданина: армянин – Вильсон (или, по-простому, Володя), и мингрел Хуто. Они торговали горячительными напитками (главным образом неплохими винами), собственноручно и по своим рецептам делали растительные салаты из лука, перчика, и укропа, для создания соответствующей «атмосферы» по вечерам, включали музыку (причем, каким-то образом музыку они раздобывали «самую-что-ни-на-есть-самую»). Они оба были также кассирами и начальниками этого государственного заведения, а частных предприятий при социализме не бывало, даже если оно «за горами». Свои функции они выполняли по очереди, через неделю.

Возможно, что назначением этой столовой было кормление «мигрантов», прибывающих из России для работы на мандариновых плантациях. Местное население в это заведение заглядывало очень редко, разве чтобы провести время за бутылкой вина, слушая при этом музыку.

Кроме Володи и Хуто в столовой служила еще, не очень на вид опрятная, стряпуха, она же мойщица посуды и уборщица помещения, которая и готовила полу съедобные харчо, гуляши, и кое-что еще.

Я в ту пору отпустил усы и этим вызывал симпатию у местных жителей. На базаре меня иногда даже считали рыжеватым грузином. Среди них - такие встречаются.

Возможно, что мои усы вызвали также симпатию у Володи, во-всяком случае если после работы я усталый заходил перекусить в этот кабачок, то он часто предлагал мне просто так, даром, угоститься бутылочкой отличного вина. Ну и я тоже старался его как-нибудь и чем-нибудь угостить.

Однажды, в темное и дождливое время, я туда вошел.

Володя твердо стоял на своем месте за буфетной стойкой и удерживал себя там обеими руками. Мы друг-друга поприветствовали и он мне сказал:

·                     Андрэй! Пачэму, когда ты прыедышь в Амэрику, и Хуто прыедыт в Амэрику, и я прыеду в Амэрику, то про всэх нас там скажут – прыехал русский! Пачэму так Андрэй?

Вот оказывается, какой удивительный вопрос волновал Володю! Не так все на Кавказе просто!

Я ему отвечал, естественно, что все нации нашего государства дружно и как один народ воевали с фашистами, а поскольку русских было при этом большинство, то всех, кто у нас воевал с фашистами прочие народы и стали называть русскими.

Володя задумался, и вдруг … выхватил у себя из кармана штанов пистолет и с возгласом: «За дружбу народов»!, - начал стрелять в потолок!

Такова «торпедная жизнь»!

Так вот мирно и без происшествий и трудились Володя и Хуто в своем кабачке.

Но однажды (это случилось уже в 1962 году) Хуто куда-то исчез и Володя стал дежурить в кабачке все время один. Я проявил любопытство:

o         Куда Хуто-то делся?

С неохотой, он мне сообщил, что финансовая проверка выявила у Хуто недостачу … в несколько сот тысяч рублей!

По тем временам сумма астрономическая и совершенно мне непонятная – откуда в такой захудалой таверне возможны такие финансовые обороты?

Как-то Володя мне пожаловался, что харчевню часто навещает Хуто, чтобы что-нибудь съесть, но денег за это никогда не платит, как будто он здесь, по-прежнему хозяин, или милиционер. (Когда тамошняя милиция навещала харчевню, то только показывала пальцем, что она желает съесть и выпить).

Хуто оказался прав и через какое-то время начал снова делить в харчевне с Володей власть и доходы поровну. Володя мне объяснил, что, с помощью родни в горах, Хуто собрал нужную сумму, и расплатился с государством полностью.

Для меня подобные кавказские способы ведения и улаживания дел были и остаются удивительными!

Этот случай с Хуто я стал вспоминать потом, лет через 30, когда в Ленинграде некие Миралашвили стали покупать кинотеатры («Гигант», например), Гостиные ряды, Пассаж, «Новую Голландию», и другое подобное.

Ну а питаться регулярно в их харчевне было невозможно.

Чтобы с голодухи, или еще от чего-нибудь, не «протянуть ноги», я и многие другие из нашего коллектива каждый обеденный перерыв стали съедать «цыпленка табака» в харчевне на окраине поселка Пицунда. Для этого приходилось каждый раз совершать путешествие в несколько километров.                                

Этот цыпленок представлял собой довольно большую курицу, которая мирно бегала во дворике рядом с харчевней, пока ты не покажешь на нее пальцем хозяину заведения. После этого, минут 10 – 15, нужно было спокойно посидеть за столом, и затем тебе эту курицу подавали в аппетитно поджаренном виде, да еще и с приправой, которая этой еде придавала массу дополнительных оттенков. Стоило это все в пределах средств, отпускаемых государством для командировочного быта.

Цыпленок табака безусловно штука вкусная, но тем не менее желудки требовали разнообразия, в поисках чего коллектив разбившись на мелкие группы совершал путешествия вдоль кавказского побережья Черного моря на значительные расстояния. Жажда путешествий подогревалась также тем, что бытие зимой в цитрусовом совхозе очень скоро «обрыдло» (т.е. стало хуже чем противно).

Во-первых, основательно осваивался сам город Гагра (с рестораном «Гагрибша»), затем курорт Пицунда, русский город Сочи, иногда бывали прогулки на горное озеро Рица, вблизи от которого располагалась любимая дача И.В. Сталина, и другие места.

 

 

 

 

                                      

Совместные работа, быт и путешествия способствовали дружбе и сплочению коллектива.

                                       

Год 1962

пришлось встречать в Алахадзы.

После приведения в элементарный порядок материальной части, испытываемой в 1961 году, и наведения порядка в используемых технических документах, в средине января удалось вернуться в

ПИТЕР,

однако не надолго: уже в начале марта, в

АЛАХАДЗЕ,

открывался новый сезон испытаний нашей замечательной мины-ракеты.

Самолет на Адлер уходил из Питера в начале дня, холодного и морозного. Температура воздуха стояла на отметке ниже -20ºС, вдобавок на аэродроме, в ожидании посадочного трапа, пришлось испытывать на себе действие пронизывающего ветерка. В самолете все пассажиры сидели тепло одетыми, и поэтому, через полтора – два часа полета, когда самолет приземлился в заданном районе с температурой +20º «с гаком», и пришлось выбраться наружу, то ощущение, у меня во всяком случае, было таким, как будто оказался в парилке, только вместо веника в руках - на теле была одета шуба!

1962 год был решающим годом создания мины-ракеты с автоприцеливанием, по теме Б-IХ-30.

На испытаниях этой мины в Алахадзе я с небольшими перерывами провел весь год.

Запомнились три характерных периода пребывания в этих командировках: весенний, который продолжался с начала марта и закончился в мае, летний период, примерно со средины июня и до конца сентября, и осенне-зимний, – примерно со средины октября до конца года.

Весенние испытания продолжались в уже привычном медленном ритме, все происходило без срывов, и ничем особенным работа в этот период мне не запомнилась.

В этой командировке я на частном секторе почти не жил. Недалеко от базы для командировочных был выстроен небольшой деревянный дом, в котором и удалось поселиться.

Жил я в одной комнате вместе с ЛЕОНИДОМ ВАСИЛИЕВИЧЕМ ВЛАСОВЫМ – главным конструктором, проектируемой мины-торпеды! Это был молодой человек младше меня года на три – четыре. Он также окончил наш факультет в ЛКИ и мы с ним раньше уже были немножко знакомы, но здесь познакомились гораздо ближе, насколько это возможно за столь короткое время. Именно отсюда у нас с ним начались товарищеские взаимоотношения, не прекращающиеся вплоть до его нелепой гибели в 1966 году.

Светлая память о нем осталась у всех, кто его знал, и конечно особенно в коллективе, который с ним работал. Семью он еще завести не успел, а жил вместе со своей тетей, которая его растила, и которую он очень любил.

 

Эту командировку я окончил, как того и следовало ожидать в здешних условиях, в инфекционной палате городской гагринской больницы. Мой кишечник не выдержал Хутиной кухни, и с диагнозом «дизентерия», мне пришлось бы там находиться неопределенно длительное время, если бы я не предпринял удачную попытку по своему выкрадыванию из этой больницы.

Технология этой операции была предварительно согласована с определенными членами нашего командировочного коллектива, в результате чего я, прямо из больницы, был посажен в самолет, доставивший меня домой в

ПИТЕР.

Однако домашним уютом в этом году приходилось наслаждаться очень недолго. Уже в июне пришлось возвращаться на место своей трудовой деятельности в поселке

АЛАХАДЗЕ.

«О море в Гаграх»!

                           

«Такова торпедная жизнь»!

Работа на полигоне в летний период стала более оживленной. Чувствовалось, что главный, А.П. Будылин, уже видит успешное завершение работ и сдачу мины-ракеты на флот.

Морские запуски мины-ракеты производились теперь уже с работающей электронной и акустической аппаратурой.

С помощью следящей поворотной платформы, на которой устанавливались приборы управления движением мины-ракеты, определялось требуемое направление «плоскости стрельбы» относительно акустического «нуля», и далее ракета начинала программное движение в этой плоскости.

(Название «следящая» здесь означает, что величина угла поворота платформы, как бы следит за величиной сигнала, формируемого акустической аппаратурой.)

Как заместитель главного конструктора я отвечал: за функционирование в ракете следящей поворотной платформы, за функционирование гироскопических приборов и других элементов системы фиксации плоскости стрельбы в процессе движения ракеты, гироскопов и элементов системы управления движением ракеты в плоскости стрельбы, приборов, регистрирующих параметры движения ракеты, за обработку результатов испытаний и составление соответствующих разделов карт каждого испытания ракеты, а также соответствующих протоколов по оценке этапов испытаний, и т.п.

Конечно, справляться с указанным объемом работ в одиночку было делом весьма сложным, и поэтому отделом мне постоянно придавались помощники: рабочие-настройщики приборов, техники и инженеры.

За период указанных испытаний, сменяя один другого, со мной работали (называю – как помню): Валентин Иванов, РОМАНОВ, КОЛЯ КЛЮКВИН, ЭДИК (это все рабочие), а также Люда Васюкова, ЮЛЯ КИРЗНЕР, Лена Шудель (Шиткова), ЛЕНЯ РИВКИН, БОРИС ГОРЧАНИКОВ, Тамара Катон.

Вспоминаю всех названных, как своих близких, оказавших мне помощь в работе и скрасивших непростой командировочный быт своим молодым задором и оптимизмом. 

                                                       

      

 

                                         

Хотя, изредка, в коллективе бывали и недоразумения, следует признаться.

Одним из таких недоразумений оказался слесарь-регулировщик гироприборов – Романов.

В нашем отделе это был человек новый и надолго он у нас на работе не задержался. Я был первый в отделе, кто с ним близко соприкоснулся.

Возможно слесарем он был и неплохим, но с регулировкой у него ничего не получалось.

Как я уже здесь вспоминал, в Алахадзе для подготовки и регулировки пневматических гироприборов была предназначена специальная передвижная лаборатория. В кузове спецмашины гироприбор устанавливался на специальный стенд, затем регулировщик поворотом специальной рукоятки производил запуск ротора гиросистемы, включал качания рамы с установленным на ней гироскопом, и последний «рисовал» специальную диаграмму. По отклонению этой диаграммы от симметричной можно было судить о точности работы гироприбора – о его «уводе» на данной широте места.

В идеале ось ротора гироскопа должна выполнять в горизонтальной земной плоскости поворот в том же направлении и с той же скоростью с какой вращается плоскость горизонта в данной точке земного шара (где расположен проверяемый гироприбор). Тогда и диаграмма, рисуемая гироприбором , будет симметричной. А если это не так, то, следовательно, скорости поворота Земного горизонта и оси ротора гироскопа будут различны, в результате чего объект, управляемый таким гироскопом, в Земной плоскости будет перемещаться с ошибкой. И чтобы эту ошибку уменьшить до допустимого предела, регулировщик должен навинчивать, или отвинчивать, в приборе специальную «широтную» гайку.

И все.

Запуск прибора, который производится для проверки правильности установки этой «широтной» гайки, сопровождается кратковременным (0,3 – 0,4 сек.) очень громким «взвизгом» от воздуха высокого давления, подающегося на волчок (200 кГ/см²).

Так вот, из кузова автомашины, когда там работал Романов, звук запуска раздавался каждые 5 – 10 минут до момента, пока я не обеспокоился там происходящим. Пришлось с этим «регулировщиком» проводить ликбез и показывать ему, как он эту регулировку должен производить.

Но при подготовке следующего прибора опять повторялось прежнее.

В результате, во избежание аварий и травм, пришлось Романова от работы отстранить. Через некоторое время Романов был заменен Колей Клюквиным, и к работе этого парня никаких претензий не возникало. До окончания всех работ с этой миной мы с ним работали сообща, и он всегда оставался моим надежнейшим помощником.

Очень жаль было, что через несколько лет Коля серьезно заболел.

С пребыванием в командировке упомянутого Романова мне также вспоминается «собачья» эпопея. Он притащил с собой из Питера огромного породистого пса – «боксера», который, естественно, жил с ним в одном помещении и ходил с ним на работу. Было даже страшновато беседовать с рабочим, которого постоянно охранял этот тип. Однако я вскоре понял, что псина прекрасно понимает, кто здесь старший.

У Романова появились проблемы, связанные с кормлением своего воспитанника: местную пищу из харчевни Хуто пес отказался есть категорически!

Пришлось его хозяину совершать специальные поездки в Гагры, и даже в город Сочи, чтобы приобрести продукты, для приготовления специальных собачьих обедов.

Пес с удовольствием и вдоволь наедался, а затем вкусные остатки его обеда (Это я видел сам!) из той же самой миски съедал его хозяин и живший с ними другой командировочный (звали его Гена, а фамилию я забыл).

Такова «торпедная жизнь»!

Как бы то ни было, но отработка грозной мины-ракеты успешно шла своим чередом и почти без особых происшествий. Правда однажды произошло, в процессе подготовки, успешно завершившееся чрезвычайное происшествие.

В один из дней в небольшом деревянном строении производились последние перед отправкой в море проверки полностью снаряженного изделия. В отсеках мины через открытые горловины несколько человек что-то внимательно проверяли и устанавливали - каждый по своей части. Мой отсек с приборами был расположен ближе к кормавой части мины, в которой располагался твердотопливный реактивный двигатель. Уже полностью снаряженный.

Впереди перед ракетой был выход из цеха – большие деревянные ворота, через которые эту мину-ракету вывозили наружу после полного завершения ее подготовки. Сзади, за хвостовой частью также был выход – небольшая дверь для прохода людей.

В помещении было тихо. Все были заняты своим делом. И вдруг … раздался оглушительный «гром» от которого на секунду-другую все кто там был потеряли способность как-то действовать и соображать! Затем я увидел, что впереди, во всю ширину цехового пролета, до потолка, было яркое пламя. Мелькнула мысль, что если сейчас заработает двигатель, то все! Вылетающие из сопла ракеты горящие газы отрежут путь к выходу через дверь! Следовало, пока не поздно, из нее выскочить, что я тут же и выполнил, предварительно указав на выход тем, кто был близко.

Мы немного отбежали от здания и остановились: пожара не было, и двигатель ракеты не работал!

Со всех сторон к нам бежали люди и спрашивали, что такое у нас произошло? Грохот, наподобие взрыва, слышали все, кто в тот момент находился на территории базы, а может быть и за ее пределами.

И тут все увидели, как от цеха, в котором все это произошло, спокойно движется инженер Л. БОГДАНОВ, руководивший общей сборкой мины-ракеты.

Он спокойно пояснил, что случайно при проверках закоротил электрическую цепь носовых пиропатронов, отчего они и сработали, создав вышеописанный эффект.

Это были мощные пиропатроны, предназначенные для сигнализации средствам наблюдения о выходе ракеты на морскую поверхность, для определения координат места выхода.

Л.П. Богданова я знал еще со студенческих времен. Он был из числа студентов-фронтовиков. На фронте был пулеметчиком и имел серьезное ранение челюсти.

Хорошо, конечно, что он не закоротил цепь запуска двигателя ракеты.

В связи с этим случаем и с другим, когда мина стартовала почти с поверхности моря, отмечаю недостаточно высокую технологическую культуру, имевшуюся в те годы у техников-минеров. Не помню, чтобы при подготовке торпед кто-либо, когда-либо, мог бы в уже снаряженной торпеде производить работы через открытые горловины.

При проектировании и эксплуатации торпед технический персонал имел дело с более сложными инженерными схемами, чем в процессе создания мин, и этот фактор создал у торпедистов более ответственную и высокую технологическую культуру.

Правда и у торпедистов случаются чрезвычайные происшествия с трагическим результатом. Причем в силу большей технической сложности торпеда по видимому более опасна в эксплуатации, чем мина.

В отработках нашей мины-ракеты, кроме штатских инженеров из НИИ - 400, как и при создании любого другого типа оружия, принимали участие представители заказчика.

Летом в 1962 году таковым был представитель ВМФ от в/ч 31303 – ВЛАДИМИР ИОСИФОВИЧ МЕЩЕРСКИЙ.

Эту фамилию я помнил и знал, наверное, столько же, сколько знал самого себя! Правда, внешность его я совершенно не помнил.

В далекие времена моего младенчества и детства братья-близнецы Мещерские были хорошими знакомыми моих родителей, а может быть и товарищами отца, который скончался уже много лет тому назад.

Когда через некоторое время, в Ленинграде, я сказал своей маме, уже очень пожилой и больной женщине, что я знаком с Владимиром Иосифовичем, то у неё от воспоминаний даже заблестели глаза.

Судя по всему В.И. Мещерский работал сейчас военпредом, как военный пенсионер, и конечно, он, вначале во всяком случае, и не подозревал, что работает с сыном своего сослуживца двадцатых – начала тридцатых годов.

Изредка между нами возникали небольшие беседы «за жизнь», и как-то, глядя на морскую даль, мы с ним коснулись воспоминаний о Севастополе, и я ему сообщил, что когда-то там жил, а на его вопрос: «не помню ли места, где именно?», я назвал ему это место. Тогда он это место немножко описал и сказал мне, кем был там мой папка. Думаю, что он не знал, что я и его-то с тех пор немного запомнил!

Подробное обсуждение с ним этой темы и, неизбежных с этим, некоторых аспектов истории нашего отечества ставило бы его в неловкое положение и, поэтому, больше разговоров на эту тему с ним у меня не возникало.

В.И. Мещерский был потомственным моряком, представителем старинного княжеского рода. Во всех его манерах и поведении ощущались благородство и интеллигентность.

Однако кроме благородного происхождения и воспитания Владимир Иосифович обладал качествами моряка-инженера. Еще в довоенное время он внес значительный вклад в разработку минного оружия ВМФ, в 1941 году он под Севастополем и в Крыму руководил обезвреживанием немецких мин, проводил значительную работу и в послевоенное время. Еще в довоенное время и в последующем с В.И. Мещерским работал мой главный А.П. Будылин и многие другие корифеи минного дела. Даже немножко любопытно, в курсе, или нет, он тех событий и той роли, которую довелось выполнить мне в создании данной мины и, вообще, в создании нашего минного оружия?

Вряд ли. Для минеров система управления сама по себе мало что говорит и я личность в их среде незаметная.

Испытания создаваемой мины-ракеты шли своим чередом и наша «торпедная жизнь» на Кавказском Причерноморье также.

Летом здесь ощущалось, что мы работаем в курортных местах. Даже наш мандариновый поселок Алахадзе заполнялся курортниками и курортницами.

Как я понял, Алахадзе был также излюбленным местом «тусовки» деятелей Тбилисской киностудии, наподобие того, как крымский Коктебель являлся местом деятельности Московских, и других киношников.

На песчаном пляже между морем и полосой реликтовых пицундских сосен плотными рядами лежали тела загорающих приезжих людей. Так они лежали до самого поселка Пицунда и далее. В море их тоже было немало.

Любопытно, что нас командировочных, при этом все курортники, да и местные люди, уже за приезжих не принимали. Мы здесь теперь превратились как бы в постоянных людей. Купались и загорали мы между делом, а это уже не тот отдых.

Ближе к осени я вместе с молодым спортивным парнем, инженером БОРИСОМ БОБРОВЫМ, увлекся подводной охотой – занятием, которое тогда начинало пользоваться известностью.

                                                      

На двоих у нас с ним было одно самодельное пружинное подводное ружье, стреляющее очень даже неплохо, а также одна маска и ласты.

Каждый выходной день мы с ним на автобусе добирались до местечка под названием «Скалы» и там по очереди, по часу и больше, исследовали жилища подводных морских обитателей. Каждый находился под водой до посинения и, до почти полного, онемения своей кожи. Чтобы подольше не вылезать из воды мы натягивали на себя тренировочные костюмы и что могли.

Подводный мир через маску выглядел удивительно новым и интересным.

Такое продолжалось вплоть до начала сезона осенних дождей. Давно уже, кроме двоих ненормальных, других людей в воде не было.

Летний сезон на курорте окончился, а вместе с ним был закончен и один из этапов испытания мины-ракеты. Это событие было отмечено.

Ночью, молодая часть испытателей собралась на песчаном пляже и там, между полосой прибоя и прибрежной сосновой рощей все удобно устроились на песке. Метрах в тридцати с моря на берег периодически обрушивалась волна трехметрового прибоя, а ветер при этом практически не ощущался.

 

 

 

 

 

                         

Во всем мире существовали только море, сосны, темное небо, песчаный берег и грохот от прибоя. Больше не было ничего, и это давало ощущение вечности мироздания.

Все сидели в ряд и молчали, а кто-то один тихо ходил с 20-ти литровой канистрой в руках и всем сидящим на песке по очереди наполнял кружки содержимым этой канистры. В ней находилось местное самодельное вино. Все еще немного посидели и потом разошлись.

В конце октября я на короткий срок улетел

в ПИТЕР

и затем снова вернулся

в АЛАХАДЗЕ.

За время моего отсутствия тут кое-что изменилось.

Во-первых, погода окончательно стала осенней и не жаркой. Не уехали из Алахадзе только местные жители и командированные сюда испытатели.

Во-вторых, как я только здесь появился – как тут же был приглашен на бал!

Этот бал давал новый начальник испытательной базы Т.

Я успел на заключительную часть этого мероприятия и там главным образом успел познакомиться с составами нового руководства базой и испытательной комиссии, действующей в этот осенне-зимний период испытаний.

Царицей бала была молодая и красивая супруга капитана (забыл какого ранга) М., который на этом, заключительном, этапе испытаний мины являлся членом комиссии от в/ч 31303 и прибыл сюда вместо, упоминавшегося выше, В.И. Мещерского. Капитан М. являлся главным военным представителем по испытаниям и проектированию данной мины-ракеты, и я с ним уже был знаком до этого.

Ужин и веселье совершались во дворе дома, в котором недавно поселился Т., под вывешенным там небольшим настоящим Военно-морским флагом, что придавало балу особый шарм. Как я понял потом, этот флаг Т. держал при себе в память о своей недавней службе на действующем флоте. В тот же вечер, никаких мыслей на этот счет у меня не появлялось.

После окончания ужина флаг аккуратно спустили, свернули и положили на землю у стены этого жилища.

Среди прочих на балу также присутствовали две молодые женщины – командированные из 9-го отдела НИИ, из того самого отдела, в котором также служил наш главный конструктор А.П. Будылин.

Этот отдел специализировался по электронным устройствам минного оружия.

Наши дамы этой «тусовкой» явно были не очень довольны. С вечера я уходил вместе с ними, и они мне по дороге сказали, что было бы неплохо объединиться коллективу НИИ, так, чтобы вместе проводить свободное время, а также, раз другой в неделю, собираться на совместные ужины.

Эта идея мне понравилась, особенно после упоминания совместных ужинов. Я выше уже вспоминал, что с питанием в Алахадзе имелись затруднения, но если бы, подумалось мне, за решение такой проблемы взялись бы женские руки, то получилось бы прекрасно!

Еще сам Наполеон отмечал, что «Путь к сердцу солдата проходит через желудок», а командированный есть тот же солдат!

«Такова торпедная жизнь»!

Тут же постановили, что в долгий ящик решение проблемы откладывать не стоит, и следует завтра же учредить торжественный организационный ужин!

Только вот смущало, как бы это торжество не выглядело бы бледноватым, сравнительно с ужином у Т.? Чем бы наше мероприятие украсить в противовес Флагу у Т.?

Думали-гадали и ничего лучше, чем я придумать не смогли, а я решил вопрос просто и кардинально: на время завтрашнего торжества я принесу к ним тот же самый флаг, а после завершения нашего ужина положу его туда же, откуда я его возьму, т.е. от стены у дома Т.!

Просто и красиво!

Утром, по пути на работу, я так и сделал: взял (украл, выходит!) свернутый флаг, лежащий рядом с жильем Т., и перенес его на 100 метров вперед, во двор дома наших дам.

Невинная шутка!

Однако вечером, когда я направлялся к ним в гости, предвкушая приятное и вкусное времяпровождение, мне вместо этого пришлось убедиться в крайнем легкомыслии своих поступков!

Очень испуганные дамы встретили меня на полпути и сообщили, что дело с ужином под Военно-морским флагом приняло скандальный оборот! И даже очень!

Дело в том, что дом, где они жили, и где я собирался «кайфовать», соседствовал с жильем молодой капитанши – жены военпреда М.

Последняя, выйдя на балкон своего дома, вдруг увидела, что соседские дамы хозяйничают, украсив себя Военно-морским флагом, что она посчитала оскорблением нашего славного Военно-морского флота!

Капитанша потребовала, чтобы дамы этот флаг ей передали, для выяснения обстоятельств его появления на этом дворе и, вдобавок, сказала немало слов об их моральном облике, и еще что-то такое.

Испуганные девицы флаг ей не отдали, а спрятали его и бросились встречать меня, спрашивая: «Что же теперь делать?».

Флаг я тут же у них забрал и отнес его на то же место, где утром его взял, а им посоветовал, если про это спросят, то говорить, что никакого флага у них нет, и не было!

Я почувствовал, знакомый мне по 1938 году, запах «Врагов народа», когда из подобных мелочей начинали «шить» политические дела и успешно «разоблачать» этих врагов!

Подумалось, что если на соседнем дворе будет отсутствовать раздражитель бдительной дамы, то она успокоиться и все будут жить мирно!

Но не тут–то было!

На следующий день на заседании Комиссии по проведению испытаний мины-ракеты военный представитель, капитан М., потребовал, ни много, ни мало, как откомандировать указанных дам с испытаний, в связи с тем, что они откуда-то раздобыли Военно–морской флаг, и их поведение является оскорбительным для Чести и Достоинства офицера ВМФ, и т. д.

Получалось, что невинных дам я втравил в нехорошую историю! Теперь оправдывайся, что если начальник базы Т. делал с этим же самым флагом то же самое, то почему это не позволяется делать другим?

Или откомандировывать куда-нибудь еще и меня и того же Т.?

Поскольку, кроме капитанши, никто оскорбляющих действий двух дам больше не наблюдал, а флаг Т. находился у него там же, где и всегда, и он его исчезновения не подтверждал, то Комиссия по испытаниям не приняла никаких карательных мер, поскольку обвинения не подтверждались.

Однако капитан М. верил своей супруге и нанесенному оскорблению и от себя лично, как член комиссии, направил официальное письмо в Москву, в минно-торпедное управление, и в Ленинград, в в\ч 31303.

Оттуда полетели грозные письма в НИИ-400 и в комиссию по испытаниям мины-ракеты. Из Алахадзе отвечали, что факты оскорбления не подтверждаются и просили не мешать работе комиссии бесплодной перепиской, однако капитан М. в очередной раз снова утверждал, что оскорбление имело место, и требовал «крови».

В поисках «ведьм» и в решении дела о нанесении оскорблений флагу и всему ВМФ оказалось задействованными несколько крупных военных и гражданских организаций. Начальство требовало разобраться и наказать оскорбителей, а в Алахадзе каждую неделю заседание комиссии по испытаниям начиналось с нервотрепки по поводу очередного указания сверху, а о том, что я и две дамы чувствовали в это время, и говорить нечего!

Некоторые, вновь прибывшие на испытания из Питера, первым делом интересовались не ходом работ, а с возмущением говорили о безобразном нашем поведении. Однако большинство народа понимало, что история эта дрянная и создана из ничего, хотя и не знали, что раздуто пламя обычного «бабского скандала».

В этой связи мне понравилось, дошедшее до нас из Ленинграда, высказывание опытного человека и многоуважаемого начальника отдела №9 ФЕДОРА НИЛЫЧА СОЛОВЬЕВА. Он высказывался в том духе, что, во-первых, все флаги и знамена должны на флотах охраняться и, поэтому, представляется невероятным, чтобы одна, или даже две, дамы могли бы из под носа военных утащить что-либо подобное, и, во-вторых, если очень строго подходить к вопросам осквернения и оскорбления, то следует около каждого гальюна ставить часового, который проверял бы всех туда входящих, а не несут ли они с собой портреты «ВИП-персон»?

Все-таки, что значит «60-тые годы»!

Капитан М., между тем, продолжал будоражить всех и все вплоть до моего очень решительного выступления на комиссии в начале декабря.

Мне удалось убедить его, что, во-первых, основания для возбуждения какого либо дела по данному вопросу очень сомнительны, а, во-вторых, если даже все так и было, то получилось это, возможно, вследствие соответствующего поведения и ряда членов комиссии, возможно и его поведения также. Чего, хотя бы, стоит бал у Т. под Военно-морским флагом, участником которого он был также?

Не знаю что – мои убеждения, или необходимость срочного решения действительно серьезных проблем, возникших в ходе отработки мины-ракеты, но вопрос о чести флага ВМФ, со второй половины декабря больше никогда в комиссии не ставился.

Как бы там ни было, а отработка и испытания мины-ракеты проводились во все нарастающем темпе.

По утрам, еще в густых сумерках, все «минеры» являлись на базу для подготовок и проверок своих минных и ракетных устройств в мастерских и в морях, и только вечером, уже в полной темноте, вновь расползались по своим углам.

Темно было и мокро, и в домах и на улице. Где-то завалился столб, и поселок пару месяцев жил без электричества. Как водится в этих местах в ноябре – декабре, часто шли длительные холодные дожди.

Для поднятия настроения я однажды организовал «культпоход» в Гагру, в знаменитый ресторан «Гагрибша».

Около десятка человек приоделись по такому случаю поприличнее и вечером рейсовым автобусом выехали «в свет». В ресторане скромно заняли пару столиков и полчаса привыкали к свету, музыке, ресторанной публике, но потом осмелели и сами пустились в пляс.

Пример всем показал, работавший со мной слесарь Эдик.

Через некоторое время Эдик из НИИ уволился и был принят музыкантом в Ленинградский джаз-диксиленд!

С тех пор на всех праздничных демонстрациях колону нашего НИИ возглавлял оркестр-диксиленд!

Лично я танцевать, как обычно, вначале несколько стеснялся, но затем собрался с духом и стал выкидывать такие коленца, что черноусый оркестр был вынужден в полном составе отложить в сторону свои скрипки и трубы, и сверху стал хором кричать мне «Асса» и хлопать в ладоши! Свою партнершу я умудрялся подбрасывать в воздух и затем ловить ее снова!

Одним словом эстрадное выступление нашего минного коллектива получило полное одобрение всех там присутствующих.

На следующий день все, как обычно, продолжали свою кропотливую деятельность над схемами, настройкой аппаратуры, сборкой минных отсеков, и запусками мины в неприветливых морских просторах.

Много времени мне приходилось уделять расшифровке записей в «черных ящиках».

В те времена эти записи производились на 35-ти миллиметровой фотопленке специального шлейфного осциллографа. Шлейфы на этой пленке фиксировали 5 – 6 характеристик работы механизмов мины-ракеты, и в том числе, 2, или 3, шлейфа записывали повороты корпуса мины-ракеты от момента ее старта на глубине до момента выхода на поверхность моря.

Мина-ракета, со специального корабля, вместе с пусковой установкой опускалась на морское дно на глубину нескольких сотен метров, после чего корабль отходил от нее на безопасное расстояние, но связь с миной сохранялась через специальный многожильный электрический кабель с надежной изоляцией от морской воды. (Однажды эту изоляцию нарушил и сорвал морские испытания полигонный пес «Пират» - черного цвета).

По этому кабелю с корабля подавался сигнал на включение в мине автономного питания ее аппаратуры, после чего мгновенно начинала происходить протяжка фотопленок регистрирующего шлейфного осциллографа и запись отклонений его шлейфов, по сигналам от минных устройств.

Кроме того, сразу же после подключения автономного питания производился пневмозапуск гироскопов управления ходом ракеты к поверхности. Запуск гироскопов происходил за время в доли секунды и, при его окончании происходило разарретирование (освобождение фиксаторов) гиросистем, что, в свою очередь, являлось сигналом для включения минного реактивного твердотопливного двигателя.

Мина превращается в подводную ракету, несущуюся к поверхности моря!

За доли секунды от момента включения питания до начала движения мины фотопленка осциллографа успевала протянуться на величину от одного до двух миллиметров, причем поскольку при этом мина еще не двигалась и не управлялась, то и шлейфы осциллографа были должны сохранять свое нулевое положение. Так оно и было – заметные отклонения шлейфов начинали происходить только с момента включения ракетного двигателя и начала движения ракеты.

Однако, я это замечал еще и летом, один из шлейфов еще до начала движения ракеты успевает от нулевого положения отклониться на миллиметр – полтора! Тогда я это незначительное отклонение объяснил себе переходными процессами электрического напряжения в момент включения автономного электропитания мины.

Никто в комиссии, или в Ленинграде, куда все материалы по испытаниям всегда направлялись, на эту мелочь также не обратил внимания.

Но в ноябре 1962 года я присмотрелся к этому отклонению повнимательнее и обнаружил, что этот «переходный процесс» всегда вызывает смещение одного и того же шлейфа, а именно связанного с элементом, чувствующим поворот корпуса мины вокруг ее продольной оси ( с кольцом гировертикали).

На этот предмет я, используя имеющуюся под рукой технику, проверил все линии связи шлейфов с чувствительными элементами и не обнаружил нигде никаких переходных процессов!

Оставалось одно: мина, установленная на своем штатном якоре, поворачивается вокруг своей продольной оси еще до начала ее превращения в ракету!

Мне было понятно, что такой вывод означает, если не конец данному типу морского оружия, то, во-всяком случае, его кардинальное изменение!

Дело в том, что принцип автоприцеливания мины был основан на сохранении её корпусом неподвижного положения в процессе вычисления электронной аппаратурой угла между нулем аппаратуры и плоскостью стрельбы, в которой было должно выполняться движение ракеты на цель.

Для определения этого угла требовалось несколько секунд, чтобы аппаратура могла «понять» направление и скорость движения цели, но если при этом сама аппаратура также будет вращаться, то вычислит она что угодно, но не место, куда следует двигаться, чтобы попасть в цель.

Нужно было сделать соответствующее сообщение на комиссии.

Этап испытаний мины-ракеты был заключительный. До сих пор все продвигалось вполне успешно, и вот-вот на флот должно было поступить новое оружие, существенно укрепляющее наши позиции на морских и политических просторах. Сам Никита, как говорили, на эту разработку «положил глаз», а некоторые деятели уже «сверлили дырки в своих пиджаках» для установки там заслуженных наград.

И вот!

Нечего и вспоминать, как мое выступление на комиссии было встречено.

Анатолий Петрович заявил, что то, что я говорю невозможно, потому как, никогда якорная мина никак не может вращаться и шевелиться, он на этом уже не одну собаку съел, а тут какой-то, и не минер-то вовсе, несет нивесть что!

Не может быть никакого кручения-верчения якорной мины!

Марк Балабанов, Костя Чунин и все кто там был, военпред М. в том числе, - все говорили, что такое твориться с миной не может, а мои осциллограммы, где появляются какие-то точки – чепуха про которые и заикаться-то неприлично!

Однако я был тоже член комиссии, стоял на своем и твердо, и отмахнуться от меня не так-то было просто!

Мне предложили мои заявления обосновать более убедительным способом, чем «вздрыгом» какого-то шлейфа. И не тянуть. Время нам отпущенное – на исходе.

На всякий случай отложили, до выяснения обстоятельств, отправку в «метрополию» с места испытаний какой-либо информации о ходе работ. Дело-то серьезное. Это не выяснение острого вопроса о флаге ВМФ, про него забыли начисто.

Одним словом под моим «чутким руководством» и по предложенной и со всеми согласованной программе, в море, километрах в трех от берега, на глубине в несколько сот метров на якоре была установлена мина, содержащая в своем нутре, регистрирующую гировертикаль. Электрические провода в соответствующей изоляции от этой мины выводились на нашу базу прямо в мастерскую, где я эти регистрирующие приборы готовил.

Предусмотрено было включение гировертикали периодически несколько раз в течение суток, днем и ночью, и контроль ее показаний всеми членами комиссии по амперметру, установленному тут же в мастерской. Каждый раз следить за показаниями прибора было предусмотрено - полчаса. Нужное питание прибора также поступало по электрическому кабелю из мастерской.

Примерно к 20 декабря ни у кого из членов комиссии по испытаниям не осталось никаких вопросов по поводу колебаний мины на якоре, исключающих всякую возможность предлагаемой и отрабатываемой системы автоприцеливания ждущей мины-ракеты.

Председателем комиссии А.П. Будылиным членам комиссии было дано указание: о полученных результатах никому никакой информации не давать, а «Чапай будет думать» - что делать дальше.

Все работы с изделием были остановлены, а коллектив ожидал окончания командировки и отъезда на новый год домой в Ленинград. Естественно у каждого были свои планы встречи нового года, но всем хотелось, хотя бы новогодние праздники, провести вместе с родными и близкими.

Каким-то образом докатилась сюда информация, что коллектив моего отдела №14 новый год будет отмечать вместе на территории НИИ в здании «клуба». В настоящее время в этом старинном здании-дворце размещались правления партийной и общественных организаций, медицинская амбулатория, зал для проведения всевозможных конференций и некоторые вспомогательные службы предприятия. В дореволюционное время это был особняк владельца хозяйства, размещенного в этом районе – сахарозаводчика Кенига.

Проведение подобного мероприятия в этом здании в дальнейшем ни разу не проводилось, не припомню, чтобы и раньше такое бывало.

Встреча Нового года в этом здании была явлением исключительным и подчеркивала вес отдела №14 и его нового начальника Р.В. Исакова.

Через несколько дней, на последнем в этом году заседании комиссии, А.П. Будылин разрешил отметить окончание командировки всему составу рабочей группы, но с тем, чтобы в Ленинграде всем им вновь были бы оформлены командировочные документы для возвращения в Алахадзе к 10 января.

На 10 января намечалось продолжение отработок мины-ракеты, но что предпринять в связи с обнаружением колебаний мины на якоре - никакой ясности в комиссии не было. До этой даты все работы прекращались.

Членам комиссии, то есть и мне, А.П. отмечать командировки не стал – следовательно, я и другие члены, хоть и находились здесь в командировке, но заниматься могли всем, что им придет в голову, кроме тех работ, для выполнения которых они сюда направлялись!

А самое интересное заключалось в том, что кассирша выдала деньги только отъезжающим из командировки! У меня же этот предмет совсем заканчивался, что означало, что мне теперь не выбраться из этого Алахадзе просто потому, что не что купить билет даже на автобус до Гагр! Да и питаться чем-то следует еще, как минимум, пол месяца!

Все апелляции во все инстанции отбивались простейшим образом: «Денег в кассе нет»!

Рабочий состав начинал отбывать с испытаний по очереди небольшими группами. С ребятами из нашего отдела я передал жене, что на новый год я не вернусь. Остаюсь здесь в Гаграх, не по своей воле.

Обнаружил, что и члены комиссии как бы испаряются куда-то из Алахадзе!

Один сказал, что едет к родственникам в Донбассе, другой заявил, что раздобыл путевку на какой-то курорт, а большинство исчезало незаметно.

За пору дней до Нового Года куда-то исчез и сам Анатолий Петрович!

30 декабря, уже поздно вечером я встретил еще одного члена комиссии – инженера ТЕМИР-ГАЛИЕВА из 9-го отдела, который мне сказал, что всё – уехали все и мы тут остались встречать Новый Год вдвоем! Он мне показал, имевшуюся у него, ракетницу с патроном и сказал, что в Новый Год сделает из нее салют!

(Темир был очень приятным человеком, чуть моложе меня. После Алахадзе мне с ним встречаться приходилось очень редко и то мельком.

Последний раз я его неожиданно встретил в том районе Петербурга где я живу. Наверное, это было в 2004 году. Он шел, как бы ничего не замечая вокруг, и я его остановил. Он смотрел на меня, не узнавая, и когда я ему напомнил о нашей работе в 1962 году у Будылина, он как бы вспомнил и узнал меня, но затем сказал:

o         Прощай! – и, так же отрешенно, пошагал дальше.)

Я вернулся в свою конуру, в темноте лег в постель и заснул. Утром, чуть стало светать, проснулся и обнаружил на столе, оставленную мне кем-то из отъезжающих, стопку со спиртом и на ней небольшой бутерброд с колбасой.

От нечего делать я оделся и пошел к нашей базе. Начинался ясный прохладный день, из-за гор показалось солнце и начало освещать все окрестности.

На площадке, перед воротами на базу, стоял небольшой автобус, и в него грузились самые последние наши отъезжающие. Кажется, среди них был кто-то и из моей рабочей группы.

Мы пожелали друг другу счастливой встречи Нового Года, дверцы автобуса захлопнулись, он бибикнул, и повез, сидящих в нем, в аэропорт Адлера, где всех их ожидал самолет рейсом на Ленинград.

Через несколько часов все они будут в Питере, а затем, не спеша, успеют подготовиться и к встрече Нового Года.

Я еще немного постоял и от нечего делать побрел на морской берег. С моря дул несильный, холодный ветерок и оно тихо шумело. В кармане у меня оставалось всего 3 рубля и, наверное поэтому, я снова побрел в кассу, на территорию самой нашей испытательной базы.

Это удивительно, но единственным человеком, кроме охраны, на территории оказалась девица-кассирша – пришла на работу, чтобы навести порядок в своих бумагах? И тут я ей задал прямой вопрос, есть или нет в ее кассе какие-нибудь деньги?

Девица мне ответила, что денег-то немного есть, но добровольно она мне их сможет отдать только в следующем 1963 году!

Начальство ей запретило это делать в 1962 году.

Тогда я ей сказал, что поскольку сегодня уже 31 декабря и до нового1963 года остается всего несколько часов и, к тому же, сегодня над ней начальства нет, то я вполне могу у неё получить сейчас какую-то сумму в 1963 году.

Кассирша вошла в мое жалкое положение и выдала мне 70 рублей с распиской в ведомости 1963 года!

Я ее поблагодарил и отправился, было, искать Темира, но … вдруг сообразил, что билет на самолет до Ленинграда стоит всего 35 рублей, и, значит, имеющейся у меня суммы хватит, чтобы слетать в Ленинград, а до 10 января прилететь сюда снова!

Касса аэрофлота находилась в Гаграх, до которых надо еще добраться, да и билетов на самолеты, как я знал, не было уже за много дней до Нового Года, но «чем черт не шутит»!

Времени у меня – в обрез, документы - при себе, и я ринулся в наш гараж, где у меня стоял мотоцикл «Макака» (правда, прав на управление им у меня тогда еще не было, и стоял он в гараже почти без дела).

Этот мотоцикл я недавно приобрел (на деньги, полученные за изобретение МКВП) у Петра Матвеевича Трошина – начальника лаборатории в нашем отделе №14. Вместе с минами, и другим имуществом комиссии, я его из Ленинграда переправил сюда, в Алахадзе.

Бак мотоцикла был наполнен «под завязку», я нажал педаль, сел в седло, и через десяток минут остановил его в Гаграх перед кассами Аэрофлота .

Конечно, билетов на Ленинградские рейсы уже давно не было – мои друзья забрали последние, но нашлось одно место на рейс «Адлер – Москва», который я тут же и взял! Из Москвы в Ленинград уж как-нибудь доберусь, не сегодня, так завтра там билет достану. Ну, встречу Новый Год в аэропорту! Всякое бывает!

Дальше проблема – а как добраться до Адлера? Это несколько десятков километров по горным серпантинам, да и в рейсовых автобусах мест уже нет, а главное сейчас – куда деть мотоцикл? У меня уже нет времени ехать на нем снова в Алахадзе и там думать, как попасть вовремя в Адлер!

В тот день меня сопровождала удача: как только я вышел с билетом из кассы, как тут же, невдалеке, увидел грузовик своего приятеля - шофера с нашей базы, АРУТА (это армянское имя). Я ему сказал, что сейчас должен улететь в Питер на праздники, и попросил забрать в гараж мой мотоцикл. Мы пожелали друг другу счастливо встретить Новый Год, и распрощались.

Как теперь добраться до Адлера, так, чтобы не опоздать на самолет?

Опять же мне повезло: недалеко находилась площадка, откуда взлетали рейсовые вертолеты, доставляющие публику в аэропорт Адлера. Летали они редко – пару раз в сутки, но до отчаливания очередной машины сейчас оставалось минут 15 и меня такое положение устраивало, как нельзя лучше!

Вертолет шел на Адлер вдоль морского побережья и мне с высоты был хорошо виден серпантин шоссе с движущимся по нему транспортом. Было видно, как дорога частенько проходила по горным кручам и по самому краю глубоких обрывов!

Вертолет легко обгонял, идущий по шоссе транспорт, и в одном месте мне показалось, что я узнал сверху автобус, который сегодня утром я провожал в Алахадзе!                               

Жаль, конечно, что я лечу не со всеми вместе и, похоже, Темиру придется пускать свою ракету в Новый Год в одиночестве. Жаль, что я его не смог предупредить. Может Арут ему про меня расскажет?

В аэропорту я своих никого не встретил. Наши пути разошлись.

К Москве самолет подлетал уже в темноте, салон освещался электрическим светом.

В какой-то момент на всем ходу самолет попал в воздушную яму: ощутив невесомость, все пассажиры дружно ойкнули и проснулись. Наверное, мы свалились вниз на несколько сотен метров! Двигатели самолета работали нормально, и дальше он шел, как ни в чем не бывало! Много раз мне приходилось летать, но такого явления больше никогда не наблюдал!

Я уже начал подумывать, что мне делать в Москве после посадки, как вдруг, не помню сейчас каким образом, узнал, что после того, как всех пассажиров из самолета высадят, он пустой полетит в Ленинград! Летчикам Новый Год нужно встретить в Ленинграде!

Ну и везет же дуракам на Руси!

С летчиками я договорился, что остаюсь в их самолете и лечу

до ЛЕНИНГРАДА!

До сих пор помню, как подремывал один в пустом темном салоне самолета, пока он летел из Москвы в Ленинград.

Самолет сел. Я поблагодарил экипаж самолета за благополучную доставку меня к месту назначения и быстренько, не замечая разницы в климатических условиях Ленинграда и Алахадзе, и вообще ничего не замечая, добрался до своей квартиры в Ленинграде.

В квартире было пусто и темно. Меня тут явно никто не ждал!

Был уже одиннадцатый час, и следовало подумать о встрече Нового Года. Сбросив с себя командировочный одяг и немного стряхнув и отмыв черноморскую и дорожную пыль, в соответствующей форме я отправился встречать Новый Год на свою работу в НИИ, в здание клуба, где ожидал увидеть всех своих «боевых» сподвижников, а, возможно, там же встречу и жену, ведь она в это время также работала в нашем отделе.

Пропуск на территорию у меня был с собой и, примерно в 11.30, я распахнул дверь, за которой раздавались звуки музыки и веселья, и ступил в зал с установленными в нем столами с яствами, и заполненный празднующим народом.

В зале тут же стало тихо.

На меня с изумлением смотрело множество глаз, и особенно, запомнилось, две пары глаз начальников: Р.В. Исакова и А.О. Лукина.

Моего появления никак, никто не ожидал! Секундное молчание было прервано женским визгом – это, оставив своих кавалеров, мне на шею бросилась жена! (моя).

Веселье возобновилось, я всем объяснял, что я здесь в «самоволке», что после встречи праздника вместе со всем коллективом и со своим семейством, я снова отбуду на место своей службы. Особенно радостно здесь меня встретил коллектив моей рабочей группы, членов которого вчера вечером и, даже сегодня утром, я провожал из Алахадзе в Ленинград!

Тут же, среди веселья, произошло то о чем бы мне следовало бы подумать, прежде, чем сюда являться.

Меня взяли в оборот мои начальники: Р.В. Исаков и А.О. Лукин: руководство НИИ весьма обеспокоено тем, что уже месяц об отработке мины-ракеты с испытаний не подается никакой информации. Прибывающий оттуда народ не может сказать ничего вразумительного. Я являюсь первым членом комиссии, которого они видят и, поэтому, обязан руководству сообщить всю необходимую информацию.

Здесь я им ответил, что у Будылина возникли проблемы, по которым все прояснится после праздников. Продолжая участие в веселии коллектива, я уже был настороже, и точно: без 5 минут 12 раздался телефонный звонок – меня пригласили к телефону.

Звонил главный инженер НИИ В.И. Егоров. Он сказал, что до отъезда в Алахадзе, сразу после праздников (3, или 4 января), я должен явиться к нему, чтобы лично доложить обстановку на испытаниях.

Ну что ж! Замечу только, что во всем происходящем я и тогда, и по настоящий момент, по отношению к А.П. Будылину непорядочных поступков со своей стороны не нахожу и не находил.

Так вот закончился старый и наступил новый

1963 год.

В первый же рабочий день года я доложил обстановку на испытаниях главному инженеру В.И. Егорову, после чего был назначен прием у директора А.М. Борушко.

А.М. выслушал меня и запретил мое возвращение на испытания! Возвращаться на испытания он мне запретил в устной форме, но делать отметку об окончании командировки в Гагры в соответствующих документах мне никто не стал. Ведь он никому, кроме меня такой команды не давал, а отметить окончание командировки самому себе? Такое было «не принято».

На приеме у директора я как-то не подумал спрашивать у него, как его приказ физически можно будет выполнить. Наверняка он этого и сам не знал, а в таких случаях приставать к высокому начальству нежелательно, мягко говоря.

Между тем 10 января из Гагр от А.П. Будылина пришла телеграмма, что испытания мины-ракеты срываются в связи с исчезновением члена комиссии А.Б. Александрова!

Формально я находился на Черном море в Гаграх, а фактически в Ленинграде!

Возвращаться к разъяренному А.П. Будылину самостоятельно и вопреки запрещению директора, я решил – не к чему!

Мне было понятно, что наше НИИ и его директор остановкой испытаний мины-ракеты поставлены в сложное положение: как это так - прекратить испытания, когда высшее начальство в ближайшее время ожидает от директора рапорта об их блистательном завершении?

Пока между директором, главным конструктором и главком шло выяснение необходимых действий в сложившейся ситуации, виновник этого переполоха – то есть я, занял позицию выжидания. А как только в средине февраля директор отдал команду, «Испытания мины-ракеты в Гаграх по теме Б-IX-30 прекратить и всему персоналу возвратиться в Ленинград», я, в добавление к имеющейся у меня командировке, стал себе выписывать и оформлять

в Гагры

еще одну командировку: для консервации имущества, находящегося на испытаниях.

Кроме консервации казенного имущества, которая, в общем-то, могла быть проведена и без меня, мне было необходимо вернуть в Ленинград свой мотоцикл-«макаку» и походный чемодан с некоторым количеством личного барахла, которые терять в Гаграх мне было жалко.                                                       

В конце февраля я последний раз прибыл в Гагры и встретил там сердитого А.П. Будылина и всех, кто еще не успел вернуться в Ленинград.

Как я и ожидал, подписывать мне командировочные документы А.П. категорически отказался. Потом,

в Ленинграде,

все эти командировки мне как-то все-таки подписали. Страсти через какое-то время поутихли, да и невозможно же было: меня и не увольнять с работы, и денег за работу не выплачивать!

Мои отношения с Анатолием Петровичем снова стали нормальными, и даже приветливыми, через два – три месяца после возвращения из Гагр.

Кое-кто считал меня причиной закрытия темы Б-IX-30, хотя, это очевидно, что дело здесь совершенно в другом.

Например, заместитель А.П. по корпусно-механической части К. Чунин говорил мне следующее: «Зря ты тогда выступил. Эту мину нужно было бы сперва сдать на флот, а уж потом ее как-то убирать».

И ведь, пожалуй, вполне возможно, что ее действительно бы сдали на вооружение, не проверив, как следует, точность реального автоприцеливания.

Одним словом разработку мины-ракеты с автоприцеливанием А.П.Будылина закрыли.

«Шею» на этой теме, как когда-то высказывались Р.В. Исаков и А. Гуревич, я «не сломал», но и «грудь в крестах» также не получилась.

Каков был – таким и остался. Правда, как-то в приватном разговоре, который состоялся через пару месяцев после закрытия темы, начальник отдела Р.В. Исаков меня как бы похвалил – сказал мне, что я поступал правильно в сложившейся на теме ситуации. Но я это и сам знал прекрасно, что иначе нельзя было действовать.

У меня от такого финала осталось большое моральное удовлетворение: тем, что я прекратил работы с неэффективным образцом вооружения страны – я, во-первых, предотвратил бесполезную растрату немалых государственных средств и, во-вторых, способствовал повышению государственной безопасности.

Кроме того, именно моя проверка поведения мины на якоре перевернула у специалистов нашего НИИ представление о физике моря!

Только после этого эксперимента стало ясно, что в толще морской воды на различных глубинах неспокойно: там существуют местные течения и возмущения воды, способные создавать колебания и вращения тел, установленных на этих глубинах.

Уверен, что кое-кто на эту тему создавал научные труды после испытаний, проведенных мной на Черном море под Гаграми.

Такова вот «минная жизнь»!

Сейчас мне странно и дико представлять, что в тех мирных краях, где мной в начале 60-тых проводились работы по созданию мины-ракеты, в 90-х возникли кровавые межэтнические конфликты.

О судьбе базы в Алахадзе я узнал от бывшего(?) сотрудника отдела № 69 (бывший отдел № 9) ВИТАЛИЯ ОЧЕРЕДЬКО во время случайной с ним встречи в метро. Мы с ним работали рядом, и в Алахадзе, и в Лахденпохья. Он был старше меня года на 3 – 4, участник Отечественной войны.

Он мне рассказал, что во времена Грузинско-Абхазского конфликта наша база была разграблена неизвестными вооруженными бандитами. Находящиеся на базе малотоннажные плавсредства бандиты увели в неизвестном направлении вместе с их командами, а остальной персонал берегом моря стал добираться до Гагр, и уже оттуда добирались в Россию, кто – куда. В пути их несколько раз обстреляли с неизвестных самолетов.

Такова «минная жизнь»!

В 1963-ем, после закрытия темы Б-IX-30, я продолжал понемножку трудиться в недавно созданном секторе, состоящем из заместителей главных конструкторов. Он так и назывался: «Сектор заместителей главных конструкторов»!

Неплохо звучит?

До 1962 года в нашем приборном 14-ом отделе существовал только один заместитель главного конструктора – им был я, Ваш покорный слуга!

Причиной наделения меня такой должностью в 1960 году являлось то, что начальству отдела заниматься наряду с торпедной тематикой, вновь «свалившейся на его голову», минной тематикой – было не с руки. Вот и выделили это минное направление на отдельную личность, (то есть на меня). А звание «заместителя главного конструктора» подчеркивало тот факт, что по решению технических вопросов я являюсь напрямую подчиненным главного конструктора, а отдел об этом ставлю лишь в известность.

При этом в отделе решения по конструкциям торпедных приборов (отдел в то время являлся, в основном, конструкторским отделом) и по укомплектованию ими торпед прорабатывались под руководством И.Т. Шестопалова, В.А. Калитаева и других начальников секторов, для всех торпед, по всем темам.

Именно начальники секторов держали непосредственную связь с главными конструкторами торпед различных видов, а с главным конструктором мины-ракеты А.П. Будылиным связь держал я – его заместитель по приборам управления и по приборам, регистрирующим движение мины-ракеты.

Под моим непосредственным руководством происходило проектирование приборов для этого изделия, вплоть до разработки чертежей и всевозможной эксплуатационной документации, и заказ изготовления этих приборов в наших цехах. Конечно, заказы на изготовление производились мной через службы нашего 14-го отдела, через начальника отдела И.Т. Шестопалова и через его зама А.О. Лукина.

Новый начальник отдела, Р.В. Исаков, снял с начальника сектора В.А. Калитаева непосредственную связь с главными конструкторами торпед, а другие конструкторские сектора были в отделе ликвидированы.

Основным отличием реорганизованного отдела № 14 от прежнего было то, что конструирование и изготовление приборов управления для опытных партий торпед с отдела № 14, и вообще с НИИ-400, было снято и передано СКБ Киевского завода имени Петровского (завод № 308).

Связь отдела № 14 с главными конструкторами торпед и мин-ракет теперь осуществлялась через сотрудников сектора «Заместителей главных конструкторов», которые подчинялись начальнику этого сектора, а последний начальнику отдела Р.В. Исакову.

Основной задачей «Заместителей» являлась разработка «Технических заданий» (ТЗ) для Киевского СКБ и согласование его, как с головным отделом-разработчиком, так и со всеми другими подразделениями, обеспечивающими разработку и изготовление прибора для данного изделия.

В конструкторском отделе В.А. Калитаева производились некоторые конструкторские разработки в обоснование некоторых «Технических заданий».

Конструкторский сектор приборов регистрации, руководителем которого стал бывший начальник отдела И.Т. Шестопалов, вскоре был из отдела № 14 переведен в отдел №12.

Итак, я стал одним из «Заместителей» в новом секторе. С работой инженера-конструктора было покончено навсегда!

Формально у меня оставалось то же звание в новом секторе, что и прежде, когда этого сектора не было, только схема моей деятельности существенно изменилась.

Теперь, чтобы изменить конструкцию какого-нибудь винтика в опытном приборе, после согласования ТЗ на него с Киевским СКБ, это изменение нужно было согласовать сперва на уровне различных Главков Минсудпрома. (С некоторого времени наше НИИ и Киевский завод подчинялись различным главкам Минсудпрома)

А сколько для этого согласования было необходимо произвести предварительных согласований со всевозможными начальниками и подразделениями - это трудно представить и в «страшном сне»!

В новых условиях работы «заместитель главного конструктора» превращался в некоего ведущего-наблюдателя – разработчика Советов для своих начальников. Решения же теперь принимали руководители отделов и прочих подразделений.

Конечно же, правильный совет тоже многого стоит!

Звание «Заместителя главного» (наряду с должностью старшего научного сотрудника) у меня оставалось, но вот самого «главного», после закрытия темы, у меня и не было!

Кого мне замещать?! Срочно требуется «Главный»!

Впрочем, начальник у меня все же был. Начальником сектора заместителей был назначен Стась Полеско – Лауреат Ленинской премии и бывший начальник конструкторского сектора приборов управления торпедами в вертикальной плоскости. Через какое-то время Стася переведут на другую работу а начальником этого сектора станет ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ САГАЛОВ, известный Р.В. Исакову по его прошлой работе в отделе № 8 и приглашенный им в отдел № 14.

В сектор «заместителей», созданный в прошлом году, Исаков включил В.Е. Мясина, С.Г. Полеско, В.Ф. Некрасова, Ю.В. Власова, Ю.В. Саунин, помнится, также там числился какое-то время.

Возможно, кого-то и не вспомнил.

Все заместители курировали разработку какой-либо конкретной торпеды, а я, первое время после закрытия темы Б-IX-30, являлся куратором отдела № 3, проектирующего минное оружие, но конкретного объекта для моего кураторства еще не существовало.

Меня, конечно, интересовало: «под каким соусом» в Правительстве произвели закрытие разрабатываемой нами темы?

Не помню уже кто мне объяснил, что неожиданно у «разработчиков» возникла идея создания мины-ракеты на основе более простой и надежной системы автоприцеливания, вследствие чего продолжение работы по теме Б-IX-30 стало нецелесообразно, а необходимо все средства сосредоточить на скорейшем создании мины-ракеты на другом, более совершенном и надежном, принципе работы системы автоприцеливания.

«Палочкой-выручалочкой» для мины-ракеты явился «Крест Вольфсона».

ЛЕОНИД МАРКОВИЧ ВОЛЬФСОН – сотрудник отдела № 3, примерно мой ровесник, предложил новую систему автоприцеливания, нечувствительную к колебаниям и прочим «кручениям-верчениям» якорной мины.

Цилиндрической формы мина, установленная на якоре вертикально, в своей головной части должна быть снабжена антенной, излучатели которой посылали бы акустические сигналы в двух взаимно перпендикулярных плоскостях, а ее приемники принимали бы сигналы, отражаемые от плавсредств, пересекающих эти плоскости.

Мине-ракете надлежало, под определенным углом дифферента, выполнить незамедлительное перемещение в плоскости, в которой воспринимались отраженные сигналы. За те несколько единиц секунд, которые потребуются мине-ракете, чтобы достигнуть плавсредство, отражающее посланные акустические сигналы, последнее не успеет переместиться на расстояние, при котором его поражение станет невозможным.

На основе предложенной системы автоприцеливания была открыта новая тема Б-VII-40, под зашифрованным названием «Голец».

После сдачи на флот эта мина-ракета получила, если не ошибаюсь, название ПМР-2.

Главным конструктором этой мины-ракеты был назначен Л.М. Вольфсон, а его заместителем по управлению – я.

Произошло это так, что где-то в апреле-мае 1963 года наш отдел № 14 получил команду на создание системы, обеспечивающей управляемое движение проектируемой мины-ракеты. В известность меня об этом не ставили, но через какое-то время меня неожиданно вызвал к себе зам. начальника отдела А.О. Лукин и потребовал, чтобы я немедленно составил техническое задание Киевскому СКБ на разработку приборов управления для мины-ракеты по теме «Голец». Через день оно должно быть отправлено в Киев.

Про себя я чертыхнулся: поймет ли когда-нибудь, наконец, А.О. Лукин, да и другое начальство, что подобные, да и другие, работы в спешке делать нельзя! По техническому заданию, которое мне предлагалось сделать за день, коллективы нескольких предприятий должны будут работать длительное время и если не продумать тщательно детали разрабатываемого задания, то работа, целиком, или частично, может быть потрачена впустую!

Как бы там ни было, но Техническое задание ушло в Киев вовремя, и об этом событии поставили «галочки» в плановых документах отдела, института, СКБ завода, главков минсудпрома.

Систему управления мины-ракеты «Голец» я создавал на основе системы управления мины-ракеты по теме Б-IX-30, которую только-то закрыли с моей подачи.

Управление миной-ракетой должно было осуществляться:

o         по отклонению от программного угла в плоскости стрельбы, которой по команде от аппаратуры автоприцеливания могла стать одна из двух земных плоскостей, в начальный момент проходящих через одно из взаимно перпендикулярных оперений корпуса мины;

o         по углу отклонения корпуса ракеты от плоскости стрельбы;

o         по углу поворота корпуса ракеты относительно ее продольной оси.

Для обеспечения данной схемы управления в задании была предусмотрена установка трех гиродатчиков, аналогичных гироскопу, спроектированному для мины-ракеты по теме Б-IX-30.

Учитывая, что в каждом гироскопе был предусмотрен съем сигналов для управления и регистрации с каждого из двух колец гироскопа, через несколько лет по предложению А.Д. Белехова, который в следующем году сменил меня на этой должности, один из гироскопов из ракеты убрали.

В той спешке, в какой мне пришлось составлять это техническое задание, я допустил некоторое излишество. Слава богу, что не допустил недостатков!

Система управления рулями ракеты, рулевые машинки, на «Голец» также переносились от Б-IX-30.

Вообще интересно прослеживать эволюцию изменения конструкции рулевых машинок, которую я начал с первых дней своей службы в НИИ.

Сначала к традиционной РМ, которая, наверное, не менялась со времен Уайтхеда, на теме по торпеде ТАН-53 был добавлен распределительный золотник, перекладываемый от воздуха, затем, на малогабаритных противолодочных торпедах, эта перекладка обеспечивалась установкой на РМ электромагнита, который затем был заменен на электромоторчик типа ДИД, со следящей системой. На минах-ракетах и на некоторых торпедах РМ остались с электромагнитом. Проектировались также трехпозиционные модификации этих РМ.

Рабочим телом в РМ сначала был воздух под давлением, затем, в торпедах, гидравлика, и, наконец, в РМ для мины-ракеты «Голец» в качестве рабочего тела было предусмотрено использование продукта сгорания «пороха» реактивного двигателя мины-ракеты.

Вышеуказанные модификации РМ производились, либо мной лично, либо под моим руководством, для использования в системах управления движения торпед по направлению и для систем креновыравнивания, а также для перекладок рулей мин-ракет.

Кроме указанных РМ в торпедах применялись мощные машинки для перекладок горизонтальных рулей.

После того, как в 60-х годах появилась возможность ознакомиться с конструкциями американских торпед, у нас были спроектированы РМ:

o         для маленьких торпед калибра 324 мм – на основе электромотора постоянного тока;

o         для торпед, используемых в составе воздушных ракет, - на основе электромагнитных муфт с отбором энергии от валов торпедного двигателя.

Как я уже упомянул выше, в техническом задании на проектирование агрегатов системы управления для мины-ракеты «Голец» было заложено также

основное отличие от предшественника, которое заключалось в использовании в системе вместо сжатого воздуха - газов от сгорания шашек твердотопливного ракетного двигателя.

Такое отличие являлось требованием к мине-ракете со стороны надежности ее функционирования после длительного ее нахождения в море на боевой позиции, или длительного нахождения полностью снаряженного образца на корабле-постановщике мины, или хранения ее в подготовленном состоянии на флотских хранилищах.

В указанных условиях было бы сложно обеспечить 100-процентное отсутствие травления воздуха из емкости, в которой он должен находиться, сохраняя при этом необходимое для использования давление.

Было предусмотрено, что кроме подачи продуктов сгорания ракетного топлива к рулевым машинкам мины-ракеты, они должны будут также использоваться (вместо сжатого воздуха под давлением 200 атмосфер) для разгона ротора каждого гироскопа, до момента его разарретирования (освобождения от связей с корпусом мины-ракеты).

В техническом задании для киевского СКБ было, также как и для мины-ракеты по теме Б-IX-30, предусмотрено, что после разарретирования вращение волчков гироскопов будет происходить на «выбеге».

К моменту разарретирования гиросистемы, которое выполнялось примерно через 0,3 – 0,4 секунды после старта ракеты и подачи к гироскопу газов высокого давления, обороты ротора составляют величину порядка 22000 – 25000 оборотов в минуту, и если ротор работает «на выбеге», без «поддува», то до нулевой величины обороты подают более чем через десяток минут.

За время от начала движения мины-ракеты и до его окончания проходит несколько секунд, в течение которых обороты ротора существенно не понизятся и его работоспособность сохраниться.

Однако, при согласовании выданного им ТЗ, Киевское СКБ решило, что у гироскопов, конструируемых ими для «Гольца», также должен существовать «электрический поддув».

Термин «поддув» сохранился от пневматических гироприборов, у которых для поддержания оборотов волчка после разарретирования гиросистемы, к волчку продолжал поступать воздух низкого давления (16 атмосфер).

«Электрический поддув» - означает, что после разарретирования обороты ротора, который представляет собой часть электромотора, поддерживаются подачей к нему трехфазного напряжения.

До 1962 года киевляне с электрическими гироскопами дела не имели, они проектировали только пневматические приборы.

С 1962 года началась передача Киеву технической документации на приборы управления торпедами, разработанной в нашем 14-ом отделе, для ее дальнейшего приспособления к условиям Киевского производства. В числе прочих были переданы документы на разработанный в секторе Калитаева гироскопический прибор курса с пневматическим запуском и электрическим поддувом (разработчик конструкции И.А. Логинов), а также и на мои конструкции.

С целью согласования всех вопросов передачи техдокументации В.А. Калитаев, вместе с группой сотрудников, впервые посетил столицу Украины и ступил на территорию своего «заклятого приятеля» - Е.Г. Янкелевича.

После согласия Л.М. Вольфсона на установку в корпусе мины-ракеты генератора для обеспечения «электрического поддува» киевлянам было выдано разрешение на разработку соответствующей конструкции для «Гольца».

Конечно, разрабатываемая в Киеве конструкция с «электрическим поддувом» для «Гольца» была излишней, хотя и вреда никакого не несла, но в дальнейшем гироскоп «Гольца» был положен в основу создания малогабаритного торпедного прибора курса «ДК-18», с которым мне еще предстоит встретиться через много лет.

Для решения вопросов по согласованию Киеву ТЗ на «Голец», оттуда к нам прибыл Киевский главный конструктор по «Гольцу» - молодой, спортивный, инженер, ГЕНАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ГОРОДЕЦКИЙ. Отныне по этой разработке он будет «моей Киевской рукой».

Через несколько лет, с легкой руки мины-ракеты, он станет главным киевским конструктором по разработке приборов на торпеде - части ракетного комплекса и успешная работа с ними принесет ему заслуженные звания и награды. Встречаться с ним мне еще придется не раз, и будет очень жалко, когда в расцвете сил, после тяжелого заболевания, его не станет.

Конечно, окончательный вид конструкция системы управления миной-ракетой «Голец» приняла после многочисленных согласований, затронутых в вышеуказанном ТЗ вопросов, с различными предприятиями и организациями, для чего мне в 1963 и в начале 1964 года пришлось совершить

множество перелетов между Ленинградом и другими районами Советского Союза.

Помнится, что в конце 1963 года я насчитал 22 авиационных билета, по приобретению которых мне приходилось отчитываться! Даже в то время это было удивительно!

Если при проектировании системы управления мины-ракеты по теме Б-IX-30 я много времени проводил за кульманом с карандашом в руке, а также в беготне между отделами, цехами, и другими подразделениями НИИ-400, то теперь время проходило в перелетах, поскольку все эти подразделения и цеха теперь не являлись частью НИИ, а принадлежали другим предприятиям и даже главкам.

В первую очередь, и очень скоро, мне пришлось отправляться на «наш родной» завод имени Г.И.Петровского (завод № 308)

в Киев,

для СКБ которого и было мной так спешно создано ТЗ.

В те времена в командировке на этом заводе находилась чуть ли не большая половина нашего отдела № 14 – шел процесс передачи технической документации, разработанной в отделе, СКБ завода.

Весь наш народ разместился в гостинице «Москва», недавно введенной в строй и гостеприимно принимающей командировочный народ. Я тоже смог легко там устроиться.                                                          

Да-а, нынешние командировочные и не представляли в каких подвалах мы поселялись 10 лет тому назад! А кто сейчас мог представить послевоенные развалины Крещатика, которые в 50-х годах мне довелось еще наблюдать в их полном виде?

Мне представлялось, что отныне в такой большой гостинице, как эта «Москва», теперь всегда будет легко устроиться по прибытию в стольный град Украины.

Однако с этим вопросом вскоре стали возникать сложности. Сначала для устройства в гостинице потребовалось заранее телеграммой место в гостинице забронировать, но потом и это бронирование становилось бесполезным.

Как-то в очередной командировке, чтобы не ночевать на вокзале за неимением ночлега, я оформил себе командировку сразу в два места: на завод № 308 и в Госплан Украины, хотя в последнем мне делать было нечего. По прибытию в Киев первым делом направился в Госплан и оттуда получил (тоже с трудом) направлению в гостиницу Госплана ( которая, кстати, была расположена вблизи от завод № 308).

Одним словом для нормальной работы командировочному инженеру приходилось идти на всевозможные ухищрения, ведь мы же не были какими-либо спортивными или театральными «звездами»!

Правда иногда, если повезет, то и завод давал направление на проживание в своем фонде, но его, по-видимому, не хватало.

В те годы, а возможно раньше, а может быть и позже, мне

много раз приходилось ездить в командировку в Москву и жить там дней по десять.

Не помню уже, с каким заданием я туда ездил, но запомнил, как мне там удавалось устраиваться.

Где-то в 50-х еще можно было пытаться со служебной командировкой получить место в гостинице, но вскоре наступили времена, когда об этом не стоило и думать. Какая-то возможность устроиться появилась, когда, кажется в конце пятидесятых, построили новые корпуса гостиницы «Восток». Пару раз я там останавливался. В этих гостиницах все было «без архитектурных излишеств» - койка с постельными принадлежностями, общие умывальник и туалет. Больше нам и не нужно! Но в скором времени и этой услуги командированных инженеров лишили.

Все гостиничные блага в свои руки взяли райкомы и исполкомы, которым труд инженера представлялся никчемным занятием.

В Киев, для решения указанных выше вопросов по конструкции системы управления, в 1963 году мне приходилось ездить и весной, и летом, и осенью, и зимой.

Летом, после работы на заводе и в выходные, я любил проводить время на днепровском пляже в Дарницах.

Ближе к осени, когда в киевских садах хорошо созрели сливы, панорамой Днепра любовался частенько с высокой стены Киево-Печерской Лавры, построенных на крутых и высоких «схилах» (слово «схилы» я переводил, как склоны).                           

Туда я попадал по пролому, обнаруженному в стене, и путем пешего путешествия по стене (десяток – другой шагов). Шагая по этой стене можно было достигнуть густой кроны высокого и раскидистого сливового дерева, растущего с территории самой Лавры.

Удобно устроившись среди зеленой кроны, становишься совершенно невидимым с земли.

Далеко внизу отсюда хорошо видны, Днепр с «игрушечными» пароходами, Дарница, маленькие автомобильчики.                             

Снизу, со стороны Лавры, до меня хорошо доносились беседы монахов, которых в то время из Лавры еще не выгнали.

При всем этом можно было поглощать крупные вкуснейшие сливы в неограниченном количестве, и еще прихватить их с собой в свое жилище.

Позже, лет через 15 – 20, мне было трудно даже представить возможность такого путешествия по стенам, когда я на них смотрел вверх с узкой тропинки на «схилах», идущей вдоль этой стены. А тогда, в 1963 году, во мне, по-видимому, еще сохранились навыки скалолазания, приобретенные в Крымском массиве Кара-Дага.

В выходные дни свободное время я часто проводил, либо в гостях у Б.Б. Юфимовича, либо гуляя с ним по городу. Борис недавно перевелся из ЛКИ в Киевский Политехнический институт, где он возглавил кафедру (кажется гироприборов).

Здесь он не жил еще и года, но уже знал историю каждого закоулка этого древнего города, историю жизни его древних князей и более современных личностей.                          

Гулять с ним по городу было одно удовольствие. Рассказывал он так, что можно было подумать о его личном знакомстве с князем Владимиром и с его свитой, а также со всеми печенегами и прочими татарами и монголами.

Я здесь уже говорил, что в 1963 году мне довелось довольно много раз использовать для перемещений авиацию. Ну а когда такое использование совершается часто, то растет всегда вероятность того, что ты наткнешься при этом на нечто такое с чем лучше бы не встречаться.

Однажды, уже ближе к осени, я приобрел авиабилет на самолет ТУ-124, который должен был меня доставить с Киевского аэродрома в Борисполе домой в Ленинград.

Это был самолет грузинской авиакомпании, который выполнял рейс по маршруту «Сухуми – Ленинград» с промежуточной посадкой на аэродроме Борисполя.

В 10 часов утра этот самолет должен был принять на свой борт дополнительных пассажиров из Борисполя, и меня в том числе, и продолжить свой полет по назначению.

Я прибыл в Борисполь заблаговременно, оформил все, что для полета полагалось, и спокойно уселся в кресло в зале ожидания приглашения на посадку в ТУ-124.

Самолет ТУ-124 был уменьшенной копией первого отечественного гражданского турбореактивного лайнера ТУ-104, который перевозил больше сотни пассажиров. ТУ-124 вмещал 50 – 60 человек.

Однако ближе к 10 часам диктор аэровокзала объявил, что прибытие самолета из Сухуми задерживается.

Задерживается, ну и ладно! Такое событие в авиации совсем не редкость. Главное – на сколько времени эта задержка. Но примерно через час снова заявили, что вылет самолета из города Сухуми задерживается!

Самолета не было, ни в 12 часов, ни в 2 часа, ни в 4 часа дня, и объявления о задержках прибытия передавались регулярно без объявления причин задержки. Где-то в 16, или в 17 часов, я узнал от авиадиспетчеров, что самолет из Сухуми все-таки вылетел, но совершил вынужденную посадку в Минводах!

Сидеть весь день «на чемодане» и ждать, что самолет вот-вот все-таки прилетит, было очень противно! Хотелось, чтобы эта «вынужденная посадка» поскорее бы закончилась, и можно было бы забраться в этот самолет и спокойно усесться в нем в кресло на своем месте!

Ближе к 18 часам этот самолет наконец–то в Борисполь прилетел и расположился в каком-то отдаленном углу аэродрома.

Еще минут через 30 наконец-то объявили на него посадку, и местный аэродромный транспорт доставил к этому ТУ-124 человек 20 – 30 пассажиров и меня в том числе.

Как только я вошел в салон самолета, то первым делом спросил у соседей по креслу, которые летели из Сухуми, что с ними такое случилось в полете? Почему они так долго летели в Киев, и зачем их самолет садился в Минводах?

После их объяснения мне захотелось из этого самолета поскорее выпрыгнуть, да дверь уже была закрыта.

Пассажиры мне объяснили, что их самолет был вынужден приземлиться в Минводах, поскольку Киев их не принимал! Такое объяснение они получили от авиационной службы!

Такое пояснение их полета являлось самым настоящим враньем!

Я же на аэродроме в Борисполе провел весь божий день и прекрасно видел, что этот аэродром без перерыва принимал самолеты со всех концов Союза и из-за рубежа!

Но что бы там ни было, мне ничего не оставалось, кроме как спокойно устроиться на своем месте и наблюдать, что с этим самолетом будет происходить дальше.

Он нормально оторвался от земли, вышел на заданную высоту 5 – 7 тысяч метров, и взял курс

на Ленинград.

Пассажиры отстегнули ремни безопасности и занялись каждый своим делом: кто стал дремать сидя в кресле, кто что-нибудь читал, а кто просто глазел через иллюминатор на негустые облака, стремительно улетающие назад.

Работающие двигатели самолета создавали в салоне небольшой шумовой фон, корпус самолета слегка вибрировал. Чувствовалось, что самолет идет под автопилотом.

Неожиданно, минут через 20 после начала полета, шум двигателя сразу прекратился. Облака снаружи, вместо того чтобы лететь назад, стремительно полетели куда-то вверх, самолет затрясло, как телегу на ухабистой дороге, но было тихо. Появилось ощущение невесомости, но было как-то не до него.

Пассажиры как будто все спали.

Но через несколько секунд двигатели самолета снова включились, и полет продолжался по-прежнему спокойно. Как будто так все и надо. Стюардессы в салоне не появлялись, динамик молчал, и пассажиры также молча продолжали заниматься своими делами.

Однако минут через15 снова произошло то же самое, и опять, примерно через 5 секунд, двигатели самолета вновь заработали.

Летим нормально дальше, но затем третий раз возникла та же тишина с тряской корпуса самолета. На этот раз из пилотской кабины выскочил кто-то из членов экипажа и быстро пошел по проходу между кресел. По пути он упал, поднялся, и быстро ушел в хвост фюзеляжа.

Мы спокойно летим вниз уже секунд 20. Появилась нехорошая мысль, что еще немного и мы таким образом долетим до самой земли и тогда, пожалуй, этот полет закончится раньше времени. У моего соседа по креслу как-то округлились глаза, и он меня спросил:

- Мы уже прилетели? Садимся?

Я ему, как-то очень спокойно, ответил:

o         Нет, лететь нам еще с полчаса.

Сосед кивнул головой, сказал:

o         А!

и удобнее устроился в своем кресле.

Двигатели заработали секунд через 30 и больше не выключались до конца полета.

Во время этих остановок в воздухе никто не просил нас пристегнуть ремни безопасности, несмотря на тряску самолета. Конечно, ощущалась и невесомость, но основным запомнившимся впечатлением были, пожалуй, облака, летящие вверх, тишина и тряска.

Из аэропорта «Пулково» до метро я ехал в одном автобусе с двумя летчиками – грузинами. Они сидели передо мной и, конечно, не думали, что за ними сидит их недавний пассажир и наблюдает за ними.

Всю дорогу они чем-то, в пол голоса, возмущались, жестикулировали, и были очень мрачные.

Интересно, что на другой день из прессы и по радио, я узнал, что в то же время (примерно), когда я возвращался из Киева, над Ленинградом долго кружил другой ТУ-124 с пассажирами на борту. Он никак не мог приземлиться, поскольку него не выпускалось шасси. Летчикам пришлось выжигать запас керосина и после этого сажать самолет в Неву между двумя мостами, где их спасли подоспевшие буксиры, случайно там оказавшиеся.

Еще на следующий день, для решения каких-то вопросов по проектируемой мине-ракете с флотом, мне срочно пришлось вылететь

в город СЕВЕРОМОРСК.

Причем я опять летел на ТУ-124 и когда вышел из самолета в аэропорту

МУРМАНСКА, 

то первое, что я там увидел, так это был обгоревший остов такого же самолета, стоявший на небольшом отдалении!

В город Североморск попадаешь через Мурманск. Друг от друга они расположены недалеко, а вот аэропорт от Мурманска находится на приличном расстоянии за рекой Колой.

В Североморске я был недолго и, возможно поэтому, он произвел на меня скучноватое впечатление.

Все дома в городе одного типа, гуляющей публики не видел, так, деловито по городу перемещаются военные моряки.

Ночью видел небольшое Северное сияние. Ощущалось приближение полярной ночи. Хотя днем было и солнечно, но перемещалось солнце по непривычно низкой траектории.

Через несколько дней, закончив дела, я улетел

в ПИТЕР.

В том году у меня была еще одна памятная мне командировка –

в город ГОРЬКИЙ.

Уже в конце года зимой во главе с главным конструктором «Гольца» Л.М. Вольфсоном ведущий состав проектировщиков мины-ракеты (и я в их числе) отправились в эту командировку на горьковский завод имени Г.И. Петровского!

Да, да! В Горький я поехал на завод имени того же деятеля, в честь которого назывался завод, на который я ездил в город Киев!

Такое совпадение объяснялось тем, что горьковский завод был создан в 1941 году на основе оборудования и людей, эвакуированных сюда из Киева!

А Г.И. Петровский был видным деятелем по строительству Советской Украины!

Однако продукция, которую эти одноименные заводы выпускали, была совершенно различной.

Насколько я помню, этот завод обеспечивал питание моих приборов газовым продуктом от сгорания пороховых шашек реактивного двигателя.

Кстати, главным инженером этого завода оказался также выпускник ЛКИ, которого я немножко помнил со студенческих лет. Фамилия его была Турлапов.

Кроме решения технических вопросов я немножко ознакомился с городом, в котором до этого не бывал, а также навестил и познакомился с проживающими здесь родственниками.

В Горьком в это время уже стояла настоящая, морозная русская зима.

 Оставил впечатление Нижегородский кремль похожий на московский и расположенный на высоком берегу над широкой Волгой.                      

                             

1963 год подходил к концу. Осталось в этом году возвратиться

в ЛЕНИНГРАД

и продолжать свою «минную жизнь» в следующем