1978 – 1979.

 

Итак,  в прошлом, а возможно это случилось уже в 1978 году (уже точно не вспомнить, да это и не очень-то важно), в моей «торпедной жизни», уже на шестом десятке лет, вновь свершилось очередное крутое «пикирование».

Как это со мной уже случалось в 1960 году, мне вновь была поручена работа, так называемого, «заместителя главного конструктора», в порядке «исполняющего обязанность заместителя главного конструктора». В качестве  основной - за мной сохранялась должность «старшего научного сотрудника».

Все «вернулось на круги своя», как почти 20 лет тому назад, только теперь я был «замглавным» в рамках сектора «заместителей главных конструкторов», в котором я, впрочем, раньше также уже побывал.

Теперь этим сектором командовал В.Г. Сагалов, так что он и стал моим новым начальником.

Почему-то в отделе, да и вообще в ЦНИИ, считалось в порядке вещей подобное изменение моей деятельности, но до пенсии мне оставалось уже меньше 10 лет, и я решил: «Черт с ним»!

«Схгорэла хата – хгоры сарай»!

Но про «сарай» вспомним немного позже, а сейчас я вступал, как бы в должность заместителя главного конструктора противоминного средства (ПМС) по теме «ГЮРЗА-КОБРА»!

(«Схгорела ХАТА» - это в том смысле, что «торпедная жизнь» в основном уже позади, а «хгоры сарай» означает, что не за горами то время, когда «торпедную жизнь» должна будет заменить уже другая – «пенсионная»)!

Опять же: к чему я выше поставил - «как бы»? А к тому, что в моем понятии «заместитель главного конструктора» это совершенно не то, что у нас так называлось. Но, с другой стороны, я, кажется, несколько соскучился по работе с «железом» - с конкретными конструкциями.

 

Что же такое должно было представлять собой вновь проектируемое «средство» по теме «Гюрза-Кобра»?

В общем, это ПМС должно было быть небольшой торпедой (калибра 324 мм) способной ликвидировать мину, поставленную супостатом «втихаря» на пути движения нашего надводного корабля (НК), или подводной лодки (ПЛ).

Применяться это «змеиное создание» было должно, как с НК, так и с ПЛ, поэтому ему и дали название сразу двух змей: одно для НК, другое -  для ПЛ.

Кроме того, уже сейчас для использования этой торпеды проектировался специальный надводный корабль, снабженный мощной акустической станцией, способной определить наличие установленных мин на значительном пространстве акватории с целью их уничтожения.

Таким образом, вдобавок к тому, что я уже был, и торпедистом, и минером, я еще превращался и в создателя суперсредства траления мин, или других подводных объектов.

 Я был назначен ответственным за создание системы управления движением этой торпеды-трала к заданной цели – мине, вследствие чего, она должна быть ликвидированной.

По планам, составленным в правительстве для создания данного «средства», в 1978 году (а возможно в 1979, точно уже не помню) ЦНИИ должен был, по теме «Гюрза-Кобра», приступить к конструкторской разработке (ОКР), результатом которой являлась бы сдача данного образца морского оружия на Флот.

Специальным Постановлением Правительства определялся также срок выполнения данного ОКРа – кажется, на это отводилось 3 года.

Как положено, выполнение работы разбивалось на несколько этапов: эскизный проект, технический проект, заводские испытания, и предъявление флоту на Госиспытания.

В рамках эскизного (а может предэскизного) проекта, ЦНИИ должен был выдать для ОКБ киевского завода №308 Техническое задание на разработку и изготовление приборов системы управления для «Гюрзы и Кобры» в срок, точно помню, 1979 год.

Это техническое задание должно было быть согласовано между ОКБ завода и ЦНИИ, утверждено ими, и затем рассмотрено и утверждено в Москве, в Главных управлениях министерства судостроительной промышленности, в нашем 4ГУ и в ГУ к которому относился завод №308 (кажется, это было 14ГУ).

Кроме того, это техническое задание должно было согласовываться с военной приемкой, которой являлось наша ленинградская в\ч 31303 (?) (бывшее НИМТИ) и со всеми ее службами в ЦНИИ и в Киеве.

За выполнение всех  этих действий отвечал, в первую очередь, я.

 За срыв сроков выполнения, в отношении ЦНИИ из Москвы последовали бы строжайшие финансовые и административные кары, в частности коллектив бы лишился «премии», последовали   бы «выговоры», а то и более «крутые» наказания.

Строгость в отношении соблюдения сроков и качества выполнения работ была обоснована тем, что на этапе проведения конструкторских разработок образца, не должно существовать каких-либо нерешенных, принципиальных вопросов – все эти принципиальные вопросы  должны быть выяснены и решены еще до начала конструкторской проработки, в процессе проведения НИР (научно-исследовательских работ).

По данной теме «Гюрза-Кобра» этап НИР также «проводился» в течение не одного года и к 1978 (или 1979) году был «успешно» завершен, во всяком случае, ЦНИИ отчитался перед заказчиком и своим главком несколькими отчетами (в числе которых был также мой отчет по определению технического рассеивания ПМС).

Однако, как это будет ясно из дальнейшего, к моменту моего назначения на должность исполняющего обязанности заместителя главного конструктора, принципиальные вопросы проектирования образца ПМС совершенно не были решены. И от меня тут мало что зависело (а точнее – ничего) – не было принято основное решение: «как строить мост - вдоль или поперек»?

Главным конструктором по теме в тот момент числился инженер из общеторпедного отдела, ВИКТОР ЕФИМОВ, очень приятный человек, на десяток лет младше меня, но ему также было неясно, что же должна представлять собой эта «Кобра-Гюрза», и от него решение этого вопроса также зависело очень мало.

Это очень странно, но еще пройдет много лет, прежде чем будет по этому вопросу принято окончательное решение, а в 1979 году было принято решение проводить конструкторскую разработку сразу в двух вариантах: и «вдоль», и «поперек»!

Строить тралящее средство на основе ликвидации мины посредством километрового шнура, который будет тянуть за собой торпеда, настаивал генеральный директор ЦНИИ «Гидроприбор» и НПО «Уран» Р.В. Исаков.

Заместитель главного конструктора по системе самонаведения ПМС, доктор технических наук (как и Радий Исаков), создатель первой  отечественной активно-пассивной (излучение – прием) системы самонаведения торпед по подводным целям (по подводным лодкам), Юрий Борисович Наумов, полагал, что цель – мина, должна быть ликвидирована в результате самонаведения на нее движущейся торпеды.

( В режиме активном система работает по принципу «излучение - прием сигналов, отраженных от цели», в пассивном режиме – прием сигналов, излучаемых целью.)

Хоть Юра Наумов и был в подчинении у Радия, однако он имел много сторонников, особенно среди влиятельных моряков – заказчиков, с чем не считаться Радий не мог.

В способность Наумова создать противоминную систему самонаведения Исаков совершенно не верил, а, в конечном счете, ответственность за разработку этого противоминного средства нес именно он – генеральный директор!

Естественно в такой ситуации возникал вопрос: а чем  же Вы все занимались в процессе НИРа по теме? Изучением точности автономного управления? Зачем это нужно, если еще неизвестен принцип конструкции образца?

Убедительных доказательств в несостоятельности Наумова Исаков представить также не мог?

В течение года, если не больше, генеральный директор проводил технические совещания, посвященные в той, или иной степени, вопросу как начинать проектирование образца.

Мне также полагалось на этих совещаниях присутствовать. В общем, для меня было все равно, для какого варианта ПМС проектировать систему управления, но важно было знать для какого именно – поскольку они получались различными.

Однако, после двух – трех посещений этих директорских совещаний, я ходить туда перестал: почему-то мое присутствие превращало эти совещания в диалог между директором и мной, с участием еще одного  - двух человек, а остальные, десятка два – три, при этом являлись просто скучающими зрителями.

Особенно, характерным в этом смысле, мне запомнилось совещание, на котором Радий проводил опрос всех присутствующих: «что они, каждый по своей части, считают недостатком трального варианта».

«Тральным вариантом» стали называть способ ликвидации мины посредством ее траления шнуром, на конце которого буксировалось подрывное устройство.

В общем, все видели главную сложность трального варианта в том, что  в своей хвостовой части торпеда кончается вращающимися гребными винтами и поэтому разместить там еще и катушку, с которой надлежит во время хода сматываться буксирному шнуру с подрывным устройством, является делом невероятно сложным.

Несколько позднее за гребными винтами у телеуправляемых торпед стали успешно устанавливать катушку с кабелем для связи телеуправляемой торпеды со стреляющей платформой, или с кораблем – носителем этой торпеды, но в 1979 году Радий приказал разместить гребные винты в носовой части перед корпусом торпеды. Таким образом, основное препятствие на пути создания противоминного средства в тральном варианте было быстро устранено.

Гораздо больше времени заняло обсуждение вопроса о том, что возможны ситуации, при которых происходит снижение точности выхода торпеды (она же ПМС) на цель – мину установленную в акватории на якоре.

На том совещании я сообщил, что при стрельбе по мине под углом (а в задании была предусмотрена возможность угловой стрельбы до 180º) и в случаях, когда мина-цель и стреляющий корабль находятся на разных уровнях глубины, обязательно возникнет отклонение торпеды от заданной (введенной в торпеду) траектории движения.

В соответствии с ТЗ на проектирование ПМС были возможны ситуации, когда такое отклонение будет составлять величину до 100 метров. В общем-то, такое отклонение само по себе катастрофой не является, поскольку предусматривалось, что радиус петли буксируемого шнура-троса будет составлять порядка 500 метров (к сожалению, более точные цифры уже вспомнить не могу), и если только мина-цель оказывалась в такой петле – то все! Она будет ликвидирована. (Конечно, при условии, что других неприятностей с матчастью ПМС не произойдет).

Но, как бы то ни было, любое отклонение снижает гарантию успешного применения оружия и следует, иметь представление о наличии такого отрицательного фактора, с тем, чтобы принять меры к его устранению.

Указанное отклонение торпеды от заданной траектории движения являлось следствием только лишь одной карданной ошибки гироскопического прибора курса ПМС, а ведь на отклонение от программы могли влиять и другие различные причины. Однако названное отклонение (от действия карданной ошибки) было самым большим.

Все вышеизложенное мной было подробно описано еще в отчете по исследованию технического рассеивания ПМС, которое я проводил год, или больше, тому назад.

 Но очевидно,  что Исакову это исследование было неизвестно, ибо он тут же заявил, что я ошибаюсь и что никакой карданной ошибки у гироскопа ПК, когда торпеда перемещается при наличии угла дифферента и с угловой установкой по курсу, быть не может! Ибо при угловой установке по курсу, карданная ошибка может создаваться только углом крена!

Естественно, что в данном случае, я с генеральным директором согласиться не мог, поскольку факт карданной ошибки от угла дифферента, с которым торпеда перемещалась с одной глубины на другую,  подтверждался, как математикой, так и экспериментом.

Мое несогласие вывело Радия из равновесия и он, чтобы поставить меня на место, обратился к главному теоретику ЦНИИ по вопросам управления торпедами, к Семену Левину. Но к его, и ко всеобщему удивлению, Семен четко  ответил, что Александров доложил горькую правду: при движении торпеды под углом дифферента и с угловой установкой по углу курса, существует карданная ошибка гироскопического прибора курса, вследствие чего возникает отклонение торпеды от программы той самой величины, которая была названа.

Такой ответ окончательно вывел Радия из себя! Правда, про меня он теперь как бы забыл, и весь свой гнев обрушил на Семена, упрекая его в технической безграмотности и даже делая ему какие-то угрозы.

Участники совещания расходились молча. Я шел вместе с Семеном, и он возмущался таким ведением совещания. Он мне говорил, что угроз Радия и его криков он совершенно не боится, поскольку факты остаются всегда фактами!

Мне же вспоминался 1952 год, когда на испытаниях ТАН-53 под Феодосией я показал и объяснил Радию Васильевичу, что собой представляют эти карданные ошибки. Неужели он про этот эпизод своей деятельности забыл?

Не думаю.

На том же совещании кто-то мне задал вопрос: а что же делать, чтобы эту ошибку устранить?

Я предложил развернуть прибор курса на 90º относительно вертикальной оси торпеды. Мне тогда, явно сгоряча, показалось, что при такой установке ошибка исчезнет. И со мной все согласились! Это предложение было воплощено в конструкции ПМС, и, как я понимаю, в таком виде оно и поступило на флот.

И только недавно, анализируя свои действия, почти 30-ти летней давности, сообразил, что сделанный разворот ПК бесполезен, хотя и не вреден.

Ошибку карданового подвеса ПК ПМС по теме «Гюрза-Кобра» ликвидировать невозможно, а отклонение от программы следует ликвидировать коррекцией угловой установки на ПК.

Это вполне возможно, если только что-либо подобное на флотах еще собираются применять.

Вообще, поведение Радия мне казалось каким-то нервным.

Я еще не забыл, как подобные совещания проходили у предыдущего директора А.М.Борушки: всегда спокойно и очень обстоятельно. Хотя, виноватым в чем- либо, спуску  он, при этом, никогда не давал!

Возможно, Радия Васильевича угнетало наличие его болезни, о которой многие, и я в том числе, знали, хотя я и не предполагал, насколько далеко она уже у него зашла.

Может быть наверху, в главке, с ним не очень-то корректно разговаривали, и это его раздражало. Несколько фраз из его уст я об этом услышал.

 

У меня уже давно сложилось мнение, что любой «коллежский асессор» из главка, или министерства, считает муравьями и козявками не только рядовых трудяг промышленности, но и самых, что ни на есть заслуженных руководителей промышленных предприятий. В свое время, одна, немножко мне знакомая молодая девица, по распределению попала на работу в наше главное управление, и после этого я с ней несколько раз разговаривал, во время ее посещений нашего НИИ, и просто так. Оттенки пренебрежения и высокомерия по отношению к нашему руководству меня удивляли. В то же время я успел также заметить, как наше руководство «расшаркивалось» перед посланницей своего начальства из главка.

В воспоминаниях Рудольфа Гусева о «торпедной жизни», также есть строки, в которых он сообщает, что Радию приходилось тяжело при посещении ЦНИИ начальством из главка.

 

Как бы то ни было – я посещать директорские совещания прекратил. Во избежание провокации  пустых разговоров.

Мне приходилось вести многочисленные согласования и разработку ТЗ сразу на проектирование системы управления в двух вариантах – в тральном, и с системой самонаведения. Сроки разработки были ограничены и мне, порой, времени остро не хватало.

ТЗ состояло из множества  десятков пунктов, определяющих будущую конструкцию агрегатов системы управления и связей между ними с другими устройствами торпеды, с носителями – НК, или ПЛ. Там же определялись условия эксплуатации и хранения  торпеды-трала.

 И все это мне предстояло выполнять в двух вариантах, в условиях, когда между этими вариантами отношения были далеко не идеальны.  Несмотря на свою нейтральность, я все равно иногда ощущал себя как бы между молотом и наковальней.

От руководства темой Радий отстранил В.И.Ефимова, поскольку ему больше импонировал вариант с самонаведением, а на его место назначил «убежденного тральщика» И.В.ШЕВЧЕНКО.

Иногда сложности оформления документов бывали связаны с «совершенной секретностью» разрабатываемого материала.

Например, вспоминается случай, когда подписанное на всех инстанциях в ЦНИИ, техническое задание было необходимо очень срочно утвердить у адмирала – командира в\ч 31303. Вызвать адмирала для утверждения документа к себе в ЦНИИ конечно было невозможно – «высокое начальство» может только предлагать встречи на своей территории и в то время, когда это ему удобно.

Ему «по фигу», что тебе установлен жесткий плановый срок, и что, действуя в установленном порядке, обеспечить своевременное утверждение документа совершенно нереально.

«В установленном порядке» означает, что мне следует составить письмо в в\ч к адмиралу от имени директора ЦНИИ, или главного  инженера, в котором приложением будет упомянутое ТЗ, согласовать его со всеми своими начальниками в своем отделе, засекретить в 1-ом отделе, затем сдать в машинописное бюро, где оно, дождавшись своей очереди, будет отпечатано.

Отпечатанный текст необходимо подписать у своего директора, предварительно завизировав его у всех  лиц, с которыми согласовывал черновики, и, только после выполнения всей этой процедуры, письмо с приложением в виде ТЗ отправиться секретной спец. почтой к адмиралу на «соседнею улицу».

Затем, подобным же порядком, утвержденный документ должен возвратиться.

Очевидно, описанный порядок оформления займет немало времени, если даже все клерки будут ждать, когда же ты им представишь документ на подпись или визирование, а ведь у каждого из них может возникнуть свой взгляд на то, что тобой составлено, и еще необходимо искать и выяснять истину!

Иногда, по просьбе начальства, 1-й отдел разрешал для ускорения дела  отвозить подобный документ лично, без использования спец. почты. Только при этом запрещалось использование какого-либо городского транспорта, и обязательно кто-либо из сотрудников должен был тебя сопровождать и везти на личной машине.

Одним словом, ужасно хлопотно все это было.

Помнится, с каким подозрением, подписанный адмиралом документ, возвращал мне особист в\ч: он даже вышел на улицу, чтобы проверить, каким видом транспорта я повезу столь важную бумагу!

 

При составлении и согласовании ТЗ для варианта торпеды-трала с системой самонаведения мне довелось немало поработать с Ю.Б.Наумовым.

Не помню сейчас точно, кем он тогда числился: то ли заместителем главного конструктора по системе самонаведения торпеды, то ли главным конструктором варианта этой торпеды-трала с системой самонаведения.

В мою задачу входило согласование с ним всех связей системы управления торпедой с его системой самонаведения. Это, во-первых. А кроме того, мы с ним согласовывали точностные характеристики приборов управления торпедой, когда они будут должны обеспечивать выполнение команд от аппаратуры самонаведения.

Работа тоже длительная и не простая.

Помогало то, что с Юрой я знаком был давно, и у меня с ним были неплохие личные отношения. А его отношения с Радием были наиотвратительнейшими!

Дело дошло до того, что всех помощников генерального директора, всю элиту ЦНИИ, Юрий Борисович, по крайне мере в разговоре со мной, называл не иначе, как только: «Исаковская мафия»! И это притом, что человеком он был воспитанейшим и выдержанным, никогда не позволяющим себе в разговоре, или беседе, бранных и грубых выражений!

Нелюбовь генерального директора и Ю.Б.Наумова была взаимной, и это обстоятельство работать мешало. Р.В.Исаков также неоднократно допускал в адрес Ю.Б.Наумова, мягко говоря, некорректные высказывания, причем публично.

 

Ю.Б.Наумов являлся создателем первых активно-пассивных противолодочных систем самонаведения торпед.

Здесь он являлся первопроходцем.

Он создавал  аппаратуру самонаведения торпед на основе глубокого изучения физики моря, создания специальных устройств (батисфер) для изучения помех прохождения в водной среде акустических сигналов, на основе разработки специальных электронных схем, и т.п.

Докторская диссертация, которую он защитил, фиксировала его достижения и заслуги.

Однако, однолучевая активно-пассивная система самонаведения, созданная им, обладала недостатками, которые не позволяли ее использовать для всех типов торпед.

В дальнейшем, с развитием противолодочных систем самонаведения, создавались и другие разновидности этих систем (например, вариант двулучевой системы Д.П.Климовца), которые более подходили к данному типу торпеды, чем вариант Ю.Б.Наумова, но все эти перипетии не могут оправдывать сложившуюся ненормальность взаимоотношений.

Вместо того чтобы сгладить взаимную антипатию (которую я отмечал еще в далеком 1952 году, работая над созданием торпеды ТАН-53) эти выдающиеся деятели торпедизма только раздували свои взаимные обиды, в ущерб общему делу, хотя дело здесь, по всей видимости, не только в личных обидах.

Возможно Юрий Борисович не достаточно учитывал влияние на  самонаведение торпеды  таких агрегатов канала управления, как гироскопы, рулевые машинки, и другие элементы системы управления. По-видимому, в его представлении, все остальные торпедные системы должны были идеально реагировать на команды аппаратуры самонаведения.

Радий Васильевич Исаков и его команда (Л.Г.Манусевич, С.М.Маневич, и другие) начали независимо от Наумова изучать процессы самонаведение торпеды, как функцию всего комплекса агрегатов  канала управления самонаведением от аппаратуры до руля торпеды и ее корпуса, которым этот канал управляет.

В результате возникало взаимное недопонимание и обиды, что лихорадило работу подразделений института.

 Амбиции и какие-то ребячьи обиды обоим корифеям порядком попортили здоровье и создавали сложности в общем деле.

Я хорошо запомнил молодого Наумова. В те времена это был цветущий здоровяк, альпинист – мастер спорта, помню его, как одного из лучших лыжников нашего предприятия, теперь же это был изможденный старик!

Не лучше выглядел и Исаков!

 

К моменту начала моей работы с Ю.Б.Наумовым он был от работы с торпедными системами самонаведения отлучен. (Был переведен из отдела торпедных систем самонаведения № 65 в отдел № 75, занимающийся проектированием специальных подводных перемещающихся устройств, в котором он руководил группой из трех – четырех человек, проектируя систему самонаведения для ПМС по теме «Кобра-Гюрза».)

Лично я полагал, что в условиях отрыва от «родной стихии» успешно создавать новые системы ненормально.

В своих требованиях к системе управления Ю.Б. Наумов был категоричен, не всегда умея, или желая, обосновывать свои требования.

Один из пунктов ТЗ Киеву с Юрой Наумовым так и не был согласован с самого начала проектирования системы.

Он требовал, чтобы точность работы прибора курса была не хуже 1º за минуту работы, тогда как поставщики этого прибора – киевляне, гарантировали уводы ПК до 1,5º за то же время.

Но эту несогласованность можно считать мелочью сравнительно с прочей неразберихой, которая возникнет в недалеком будущем.

 

Руководство ЦНИИ явно начинало работу по проектированию ПМС с плохой подготовкой!

 

В описываемый же период  1979 года, в отделе № 74 ЦНИИ, с участием представителя СКБ киевского завода № 308, главного  конструктора по разработке приборов системы управления для изделия по теме «Гюрза-Кобра», ВЛАДИМИРА АЛЕКСАНДРОВИЧА ВАЦЕНКО, мной было окончательно разработано техническое задание (ТЗ) Киеву на разработку приборов системы управления.

 

Вот такая «хитрая» схема проектирования изделия и его системы управления была разработана в нашей промышленности:

Самыми главными, которые следили за разработкой всех изделий, и отвечали за это перед правительством, были директор предприятия и его главный инженер.

У них были заместители – начальники отделений: один по отделению, где проектировали торпеды, другой – где мины, другой – где отвечали за проектирование и разработку систем управления и самонаведения, и т.п. 

В каждом отделении было несколько начальников отделов, а в каждом отделе было несколько главных конструкторов, которые, собственно, и вели проектирование и разработку конкретных тем.

Главные конструкторы работали, как правило, в отделах ведущих разработки торпед или мин в «целом», а в отделах ведущих разработки отдельных систем торпеды или мины были заместители этих главных конструкторов (по неконтактному взрывателю, по системе управления, самонаведения, и т.п.).

В нашем 74-ом отделе заместитель главного конструктора по управлению отвечал перед всеми своими начальниками за согласование связей приборов управления со всеми другими агрегатами торпеды, он должен был разработать ТЗ разработчику агрегатов системы управления – Киевскому СКБ (как правило), и многое другое.

В свою очередь, в Киеве, в СКБ, назначался свой главный конструктор по проектированию и разработке приборов на основании ТЗ, выданного из ЦНИИ «Гидроприбор», который починялся начальнику СКБ, а тот, в свою очередь – директору завода.

Ко всему прочему необходимо отметить, что завод № 308 и ЦНИИ «Гидроприбор» к этому времени подчинялись различным главкам министерства судостроения.

Еще, что следует отметить:

–      за неудовлетворительное  управление движением  торпеды нес ответственность, в первую очередь, заместитель главного конструктора, то есть в случае «Кобры-Гюрзы» - я;

–      за невыполнение взаимосогласованных требований ТЗ на разработку приборов – завод № 308, в лице его директора и начальника СКБ завода.

И еще: после утверждения ТЗ директором ЦНИИ и начальником СКБ любые изменения пунктов этого документа возможны только через главные управления министерства, которые без великого скандала это делают только при взаимном согласии ЦНИИ и СКБ (но при согласии главки-то, собственно, и не нужны).

 

Вот, примерно в такой ситуации началось мое сотрудничество с Киевским СКБ по разработке агрегатов системы управления по теме «Кобра-Гюрза».

Контакты с представителями Киевского СКБ по согласованию содержания ТЗ (включая сроки  этапов разработки приборов и поставки их для испытаний)  начались с 1978 года.  Продолжалась эта работа вплоть до начала 1980 года, когда в Феодосию, для проведения первого, предэскизного, этапа испытаний, была поставлена первая партия приборов - предназначенных для управления торпедой в тральном варианте.

Однако и в дальнейшем, в процессе проведения натурных морских испытаний, ТЗ приходилось корректировать.

Для выполнения этой работы к нам из Киева неоднократно прибывали их представители: В.Ваценко, Колодяжный, Шишкин, и другие.

Помнится, что в средине 1978 года, и я вновь, ненадолго, посетил, знакомый мне,

 

город Киев.

 

Давно уже меня там не было, лет, эдак, 15!

Вновь началось мое регулярное сотрудничество со столицей Украины, которое продолжалось теперь почти 10 лет без перерыва! До 1987 года!

 

 

С 1979 года я отчего-то начал свои командировки выделять каждый год в карманном календаре, и все эти календарики у меня сохранились, хотя многие  надписи и стерлись.

Иногда, почти точно, могу констатировать время своего проживания в Киеве:

-          В 1979 году - с 20 октября и до 15 декабря, с перерывом на Великие праздники;

-          В 1980 году - после Нового Года и до половины февраля;

-          В 1981 году - с половины февраля до половины марта, и затем, с половины сентября до половины октября, и снова, с 21 декабря и до Нового Года;

-          В 1982 году - в Киеве был только последнею неделю мая, и оттуда, сразу же отправился в Феодосию;

-          В 1983 году - пробыл в Киеве большую часть февраля, конец апреля, и с 23 октября до5 ноября;

-          В 1984 году - конец февраля – начало марта и оттуда в Феодосию «без пересадок», затем вторая половина ноября;

-          В 1985 году – не очень точно, но похоже на то, что 2 –3 раза по месяцу в первой половине года;

-          В 1986 году – по крайне мере по пол месяца в начале сентября и октября.

За прошедшее время город заметно изменился – изменился стиль жизни киевлян, появилось много прекрасных сооружений, метро построенное (во всяком случае – спроектированное) ленинградцами, по другому стали работать магазины, кафе, столовые, и многое прочее. Появилось в каждом районе, а особенно мне было это заметно в районе «Шулявки», где находилась моя работа, множество красивых современных зданий, проходы между домами тоже стали другими – благоустроились.

Прежнее напоминали только отдельные домики с садами за заборами – теперь район стал настоящим городом.

На моих глазах Киев превратился из послевоенного города с разрушенным Крещатиком и с прочими следами и ранами войны в блистательную столицу Украины.

В пяти минутах хода от проходной завода находился стадион. Кажется, он числился как принадлежность завода, где тренировались заводские спортсмены и физкультурники, а также другие жители Шулявки. В свои прежние посещения Киева я на этот уютный стадиончик в жилом районе внимания совсем не обращал.

Однако совершенно напрасно. Ведь когда я впервые прибыл в Киев в 1953 году, прошло всего-то чуть больше десятка лет с того момента, когда, именно на этом стадионе, происходила героическая трагедия – пленные футболисты, на глазах немногочисленной собравшейся публики, повергли в прах своих палачей.

За это они все были фашистами уничтожены.

Рядом с футбольным полем, ближе к небольшим трибунам, установлен памятник героям футболистам.

Раньше об этой истории мне и другой широкой публике не было ничего известно. В начале семидесятых об этом впервые появились сообщения и рассказы в прессе, а до этого ничего не было известно.

Кажется, у многих этих футболистов жизнь окончилась в «Бабьем Яру».

С «Бабьим Яром» связано еще одно место, находящееся от нашего завода на расстоянии минут 15 пешего хода.

Сейчас там, среди городских построек, функционирует небольшой базарчик. Там всегда можно было купить соленых огурчиков, вкусного сала, и другой хорошей и нужной снеди.

До войны, и во время войны, это была привокзальная площадь города Киева. Отсюда ходили поезда к другим местам нашей страны, а также в западную Европу: в Берлин, Париж, Рим, Вену, и во все другие города.

В 1941 году сюда, по призыву оккупационных властей, для отправки в «культурную» Европу и подальше от войны и от русских и советских варваров, стекались десятки, а может быть и сотни тысяч евреев.

Они добровольно шли сюда в течение нескольких дней, семьями, с детьми и стариками, прихватив с собой наиболее ценное имущество, золотишко-серебро, и другие вещички, для мирного обустройства в «цивилизованном обществе» вдали от ужасов и бед войны.

Они верили: ведь немцы это культурная нация, да и язык, на котором они говорят, очень похож на язык, на котором изъясняется большинство евреев!

Но на посадку в поезда их,  сначала под небольшой охраной, вели куда-то в сторону, и дальше, туда - откуда уже возврата не было.

Об этом, как говорил экскурсовод, они начинали догадываться далеко не вдруг!

Раза два я ходил, с экскурсией и сам, к этому «Бабьему Яру», это недалеко – минут сорок хода, наверное. Там, на месте больших рвов с трупами, соорудили подобие парка, но это не парк отдыха.

Бывать там, на месте бойни людей, мне было неприятно.

Бабий Яр был местом массовой казни также советских военнопленных. Свой конец там нашли, в частности, плененные моряки Днепровской Флотилии.

Выход с Днепра этим кораблям был отрезан.

 

В 1978 году, в командировке на заводе решались некоторые вопросы по предварительному согласованию ТЗ, а также взаимное «знакомство» с киевским начальством, и обсуждение дальнейшего взаимодействия.

Собственно знакомиться мне здесь было почти, что и не с кем: большая часть этих начальников мне была знакома уже давно.

Еще со студенческих времен, я был знаком с главным инженером СКБ Иваном Сафоновым и с директором завода Игорем Курбатовым. Запомнилась работа по совместному решению ряда вопросов в 50-тых годах и в начале 60-х с заместителем главного инженера СКБ Авдеевым, с Иваном Ивановичем Резниковым, и с рядом других работников СКБ и завода, как руководителей, так и рядовых инженеров и техников.

Ряд прежних сотрудников свою деятельность на заводе уже прекратил. Не увидел я в СКБ и на заводе Е.Г.Янкелевича, И.М.Горбаня, КАЗИМИРА АНТОНОВИЧА БОЛЯ, и многих других старых и уважаемых соратников. 

За те 15  лет, что я здесь не был, завод значительно разросся. Его цеха теперь практически занимали целый квартал района Шулявки.

Если прежде нашим торпедным был весь завод целиком, то теперь от нашего непосредственного командования он избавился. Теперь Киевский завод №308 изготавливал приборы по заказу московских ракетных предприятий, работал с нашим ленинградским «Электроприбором», и со многими другими мне неизвестными предприятиями.

Для торпедной промышленности завод по-прежнему изготавливал серийную продукцию, а также опытную для проектируемых торпед. Документацию на опытные приборы разрабатывало СКБ завода по нашим ТЗ.

Через проходную завода меня пропустили не сразу – требовалось несколько укоротить бороду!

Для начала меня принял начальник СКБ, ИВАН ЕГОРОВИЧ ГЛАЗУНОВ.

 (Я немного его помнил по прежним посещениям завода. Тогда он еще не был начальником).

Вместе с И.Е. Глазуновым мы навестили также директора завода Гошу Курбатова, и уже потом я смог приступить к текущей работе с другими сотрудниками СКБ.

Работа – работой, но основное, когда прибываешь в любую командировку, а тем более в Киев – это вопрос: «где будешь жить»! Жить не день, не два, и не неделю, а, как правило – месяц и, возможно, не один.

В этот период, командированных завод направлял на поселение в какую-нибудь небольшую городскую гостиницу, а также, в основном, в просторный полуподвал в одном из собственных домов, расположенных на близлежащей улице, название которой забыл.

Туда, в полуподвал, я и попал, и прожил там счастливо всю эту командировку, которая продолжалась порядка 1,5 – 2 месяцев, а также множество последующих командировок.

Этой был «постоялый двор» для командированных на завод.

Дверь с улицы вела в небольшую прихожую, из которой были еще выходы через 5 дверей.

 Через две двери справа можно было попасть в две большие комнаты, в каждой из которых размещалось 15 – 20 коек, тумбочки, пара больших столов, стулья, буфет для провизии и шкаф для верхней одежды.

Через одну из дверей слева от входа можно было войти еще в одну такую же комнату.

Крайняя левая дверь вела в уборную, и тут же рядом было три – четыре умывальника. Отдельного заведения для мужчин и женщин предусмотрено не было, так что, если здесь жили и те, и другие, то временами перед туалетом возникала очередь.

В противоположном левом углу прихожей была дверь, ведущая в большую хозяйственную комнату. В ней, кроме щеток, ведер и тряпок, посредством которых производилась ежедневная уборка всего помещения, помещались также: огромная кухонная плита, (на которой никогда и никто ничего не готовил), действующий холодильник, стол, на котором находилась электроплитка, и множество других, не очень понятных, предметов. На нескольких натянутых веревках частенько сушились, или просто висели, чьи-нибудь штаны, или другие вещи. В этой комнате окон не было, и освещалась она только от единственной электрической лампочки.

В прихожей, слева, между входом в жилую комнату и входом в хозяйственную комнату, был поставлен старенький черно-белый телевизор (цветных тогда еще никто и не видел).

Хочу отметить, что питался он не напрямую от сети, а через трансформатор, который стоял тут же на полу, рядом и справа от телевизора.

Всем хозяйством этой заводской гостиницы заведовала пожилая хохлушка, хата которой стояла на другой стороне этой же улицы. Она убирала помещения, еженедельно меняла на кроватях белье, принимала новых постояльцев, и принимала места у отъезжающих. Сейчас уже не помню, как ее звали, а в те годы каждый раз она меня встречала, как уже хорошо знакомого человека.

Несмотря на то, что в некоторых случаях киевских командировок меня направляли жить и на другие «постоялые дворы», когда в полуподвале уже не было свободных коек, в домашней обстановке я себя чувствовал только в своем родном – заводском полуподвале под крылом знакомой хозяйки.

Тут всегда собирался свой знакомый народ, когда бы ты ни приехал, всегда здесь находилось немало людей, которые встречали тебя как блудного сына, наконец-то вернувшегося домой!

Многие из них были и с нашего «Гидроприбора», или с завода «Двигатель», были москвичи, каспийчане, алмаатинцы, ломоносовцы, и кого тут только не было! Знакомые бродяги со всего света и всех их было радостно встретить вновь!

 Обсуждались события жизни, как общественной, так и личной: у кого кто родился, кто развелся, а кто женился, кто напился, кто разбился, кого по службе повысили, и прочее подобное.

Первые командировки в этот период у меня часто совпадали с командировками другого зама из нашего отдела, В.Ф.Матушкина.

Дом-то здесь был дом, но не всегда в этом доме можно было спокойно после работы отдохнуть и собраться с мыслями. Первый раз мне нашлось место в комнате, где кроме меня жила компания рабочих-москвичей. Иногда они ходили на завод в какой-то цех, но в основном, они «до понедельника», и с каждого понедельника, «громко музыку включали и начинали отдыхать». Причем до совершенно позднего часа. Им было невдомек, что распухшей голове их соседа требуется отдых после напряженной мозговой работы  в СКБ.

 

Каждый рабочий день с 9 утра и до конца работы в 6 – 7 часов вечера, с небольшим перерывом на обед, я в одиночку, по каждому пункту ТЗ, отстаивал «интересы» «Гидроприбора» перед коллективом «оппонентов» киевского СКБ.

Это было очень непросто делать в «чужих стенах».

Мои оппоненты были людьми грамотными и очень не глупыми, и, кроме того, что они были у себя дома, так многие технические вопросы им, как непосредственным проектировщикам и изготовителям приборов, были известны лучше, чем мне. И мне требовалось быть полностью уверенным в своей правоте, если я был с ними в чем-то не согласен, и аргументы, при этом, приводить такие, против которых им не возразить.

Иначе, меня тут же «смешали бы с грязью» вместе с моим «Гидроприбором»! И некому тут было мне помочь!

Но если я не найду здесь весомых аргументов и пойду  у киевлян на-поводу, то у себя в НИИ я первым буду нести ответственность за неверное техническое решение, которое позволил себе навязать, будучи в командировке.

В этих командировках я не один раз вспоминал времена пятидесятых и начала шестидесятых годов, когда мои требования к изготовителям-киевлянам подкреплялись конструкциями опытных приборов, которые я сам проектировал и испытывал.

А взгляды на проектируемую продукцию у киевского СКБ и у ЦНИИ «Гидроприбор» были кардинально различны. Для СКБ было важно только, чтобы вновь проектируемый прибор ничем не отличался от уже имеющегося в серийном производстве завода. Тогда СКБ его гарантированно и без хлопот передаст в серийное производство, да еще от Правительства за это может получить награды.

То, что со старым прибором новая торпеда работать не будет, или будет плохо работать – это руководство завода и его СКБ совершенно не волновало.

Данный вопрос совершенно не волновал и главное управление (14 ГУ?), которому с некоторых пор подчинялся этот завод со своим СКБ.

ЦНИИ же «Гидроприбор» со своим главком (4 ГУ) отвечали перед Правительством за работу торпеды в море.

Так что крутись в командировке на заводе как хочешь, но помни - за работу прибора в торпеде здесь отвечаешь только ты!

 

В связи с затронутым вопросом «личной ответственности», мне вспомнился случай, как руководство этого киевского завода, незадолго до описываемых мной событий, «подставило» мастера одного из своих цехов. (Такие случаи бывают не только на заводе киевлян).

В 70-ые годы, когда это случилось, завод № 308, уже давно, поставлял на флота серийно им выпускаемый креновыравнивающий прибор УКВП (возможно он уже шел под другим названием).

 

Это был тот самый УКВП, который в 50-х  годах был мной задуман и разработан для перекисно-водородной торпеды ССТ и затем нашел применение для всех торпед калибра 53 см и больше.

 

До этого никаких нареканий на работу прибора в торпедах с флотов не поступало, как вдруг отовсюду стали сообщать, что прибор не работоспособен. Когда представители завода и ВМФ совместно этот вопрос исследовали, то определили, что в УКВП не работает правильно жидкостной маятниковый переключатель (ЖМП).

 Стали «копать» дальше и нашли, что  ЖМП содержит электропроводящую жидкость не совсем той марки, какая требовалась по чертежам. Название этой жидкости определялось определенным набором цифр и букв, которые я конечно точно не запомнил.

Отличие требуемой марки от той, которая содержалась в ЖМП, заключалось только в одном из каких-то значков.

Так вот, когда завод должен был поставить на флота партию УКВП, для снаряжения вновь изготовленных торпед, то требуемых ЖМП не оказалось.

План работы завода оказался перед угрозой срыва, что грозило не только материальными потерями для всего коллектива завода, но и крупными неприятностями для его руководства.

Почему появились не те ЖМП, которые были нужны – неизвестно. Скорее всего, это  была ошибка снабженцев.

Цеховой мастер сначала отказался ставить свою подпись на Разрешении о выпуске этой партии УКВП, но его цеховое, и более высокое, начальство стало на него возлагать вину за срыв плана работы завода: ведь внешне ЖМП с правильной и неправильной марками  были совершенно одинаковыми. Да и все рабочие характеристики у них также были одинаковыми.

- Подумаешь, какая-то одна «закавычка»! Упрямство мастера-формалиста срывает план работы всего завода…!

В результате человек дрогнул и поставил свою подпись.

Прибор не выдержал требуемых сроков хранения.

Был суд, где всё руководство не созналось в оказании давления на мастера. Несколько лет «срока» получил он один.

 

Как бы то ни было, но «родным домом» в Киеве для меня стал заводской полуподвал.

Случалось, что завод направлял меня на поселение и на более спокойные «постоялые дворы», но там, вдали от своих, бывало тоскливо.

Ну, например, выходишь из своего отдельного номера, и читаешь на противоположной двери: «Деканат факультета пищевых отходов»! Тьфу!

Непривычно было также обитать в гостинице «Общества знаний», и в других.

 

В конечном счете, в процессе моего посещения киевского завода в 1978 и в 1979 годах, а также в начале

 

1980 года,

 

 было принято и утверждено, во всех инстанциях, ТЗ на проектирование, изготовление и поставку опытной партии приборов на все предусмотренные этапы испытаний для трального варианта торпеды (ПМС).

В процессе согласования и проработки ТЗ в Киеве я еще раз «познакомился» с коллективом киевлян, которому предстояло вместе со мной работать «в одной упряжке».

Среди них главным был Володя Ваценко, электронная логика разрабатывалась под руководством САУТИНА, многое по этой части делал ИГОРЬ АСТРОВ, среди участников были ТОЛЯ КОЛЕСНИКОВ, молодой инженер КУРСКИЕВ, и многие другие.

Последние две фамилии мне запомнились не только в связи с общей работой, но и по другим обстоятельствам, но об этом напишу попозже.

Любопытную заключительную беседу после согласования ТЗ со мной провел начальник СКБ И.Е.Глазунов. Примерно минут15 Иван Егорович мне внушал содержание моих обязанностей, как заместителя главного конструктора по теме, и как основного представителя по данной теме от научно-производственного объединения «Уран» на киевском заводе и в его СКБ. Из этой речи следовало, что для налаживания хороших рабочих отношений с СКБ, и с ним лично, я должен выполнять приемку всей продукции, изготавливаемой на заводе для данной темы.

Но в моих обязанностях было также и обеспечение управляемости торпеды, в которой устанавливались изготавливаемые на заводе приборы!

А для этого мне требовалось, чтобы его продукция (эти самые приборы) по минимальному счету - хотя бы соответствовали требованиям утвержденного всеми сторонами ТЗ на заказываемую продукцию!

Эту сторону наших взаимоотношений Иван Егорович в своей речи явно упускал.

А насчет «хороших отношений» с ним – это мне также негласно вменялось в обязанность, уже моим начальством!

Одним словом: хочешь жить и работать – «умей вертеться»!

 

Как бы то ни было: раз бумаги утверждены - надо переходить от них к «железу» в соответствии со всеми правительственными и прочими планами.

С этой целью во второй половине февраля я из Киева ненадолго вернулся в

 

Ленинград.

 

В 1980 году следовало начинать натурные испытания новой торпеды-трала, противоминного средства (ПМС).

Проведение натурных отработок ПМС было намечено выполнить на Черном море, на базе феодосийского полигона в Орджоникидзе.

Оказывается, я там не был уже более двух десятков лет! Казалось, что совсем недавно эти места были моим родным домом.

В этой «торпедной жизни» время летит!

Для проведения отработок ПМС Правительство отпустило срок, что-то, порядка трех лет:

-          В 1980 году  планировалось провести испытания в обоснование предэскизного и эскизно проектов;

-          В 1981 году в обоснование технического проекта;

-          В 1982 году – завершить с победой заводские испытания и передать изделие на Государственные испытания, которые должны будут проходить уже под руководством военных моряков, а до этого они везде участвовали, как контролеры.

Кстати, в Киеве на заводе также была своя военно-морская приемка.

Конечно, во всех этих этапах и сроках я могу и ошибиться, давно уже все это было, но, если и ошибусь – то не намного.

Небольшой перерыв до нового отъезда из Ленинграда в Феодосию был использован для окончательного согласования программы предэскизных натурных испытаний и на подготовку матчасти, к предстоящему «купанию» в море.

Для этих испытаний промышленность изготовила 5 – 6 торпед и их следовало, до отправки в Феодосию, проверить в ЦНИИ на функционирование. Эта проверка производилась в помещениях «Газового завода» за Обводным каналом.

«Газовый завод» по-прежнему являлся экспериментально-производственной площадкой общеторпедного отдела ЦНИИ, № 68. Как и в прежние годы здесь производились тормазные отработки тепловых торпедных двигателей, с их переборкой, сборка и проверка торпед перед их отправками на полигонные испытания, и другая подобная работа.

 

Вообще, после последней перемены в своей «торпедной жизни», когда после периода по разработкам кватернионов и прочей теории, меня вновь посадили на работу по созданию «торпедного железа», я почувствовал, что соскучился по такой «живой» работе, и с радостью в нее окунулся.

 

Когда я вновь направился на «Газовый завод» для проверки функционирования системы управления «свеженьких», только что  впервые собранных, ПМС, в памяти у меня всплыли мои первые и последующие посещения этого уютного и хорошо обжитого торпедного производственного участка за Обводным каналом.

Здесь, можно сказать, не то что работал, а жил, сроднившийся коллектив опытнейших специалистов рабочих и инженеров, торпедистов.

Здесь они вели предварительную подготовку торпед к испытаниям. Они же составляли костяк специалистов на натурных проверках и испытаниях торпед на всех акваториях Советского Союза, и за кордоном, в тех странах, которые наше морское оружие приобретали для своей защиты.

При непосредственном участии этих специалистов производились первые испытания атомного торпедного оружия, производилась подготовка торпед с новыми видами энергетики, и много других, исключительно важных и интересных экспериментов.

Никто не производил точного анализа причин их заболеваний и смертей.

Помню, что в 50-е годы здесь командовал коллективом, ветеран войны, инженер КОНДРАТЕНКО.

Из его рассказа запомнилось, что в годы войны ему довелось командовать зенитной батареей, у которой «прислугой пушек», и на всех других должностях, состояли молоденькие, мобилизованные в армию, девушки.

 Их он и привел к Победе!

В 50-е годы, когда мы пытались создать авиационную торпеду низкого торпедометания ТАН-53, приходилось сюда приезжать довольно часто, и даже в выходные дни, когда функционировала знаменитая барахолка за Обводным. Тогда приходилось буквально пробиваться через плотные ряды продавцов и покупателей барахла, подержанного и не очень. При этом не мешало следить за тем, чтобы по ходу дела с тебя чего-нибудь бы ни сняли так, что это не вдруг и обнаружишь.

Запомнилось, как, однажды, возвращаясь с работы к вечеру, я переходил железнодорожные пути, и на одном из них наткнулся на отдельно стоящий товарный вагон-теплушку с прочно закрытыми снаружи дверями.

Вблизи от этого вагона совершенно не было видно людей, не стояли и другие вагоны. Можно было бы подумать, что поставили в сторонке пустой, никому не нужный вагон, если бы из него не доносились негромкие стоны и хрипы, а в крепко зарешеченном маленьком окне не виднелись бы одна-две изможденные физиономии, заросшие щетиной. Из открытых ртов вылетало сиплое: «Пи-и-ть»!

Мелькнула мысль: «Власовцы»!

Но не было и мысли вступать с ними в контакт, или здесь останавливаться. Для этого предназначались другие люди.

Ну, и еще много чего вспоминалось!

 

Теперь, в 80-м, на путях отдельные вагоны не стояли, барахолки также здесь давно уже не было, однако я заблудился. Выбраться к «Газовому» я смог только после того, как прошагал вперед одну железнодорожную остановку.

Здесь я впервые увидел «чудо» с винтами спереди, а с оперением и рулями в корме – схема «утка»!

Торпеда (ПМС) была «малокалиберной», диаметр 324 мм, с такими я также, дела еще не имел.

Такой же калибр имела наша противолодочная  авиационная торпеда «Колибри», прототипом которой являлась американская Мк 46.

 Лет 15 тому назад   систему управления американской торпеды я изучал вместе с В.А. Калитаевым, который к настоящему времени от нас уже «ушел».

Для предстоящих испытаний, представляющих первую проверку ПМС в море, оно (средство!) снабжалось серийным блоком управления торпеды «Колибри» - блок Б53.

С этим блоком торпеда, в горизонтальной плоскости могла выполнять только движение с заданными угловыми скоростями, включая нулевую угловую скорость.

Датчиком угловой скорости, то есть прибором, реагирующим на отклонение угловой  скорости торпеды относительно ее заданного значения, являлся двустепенной гироприбор.

По дифференту и глубине торпеда управлялась с помощью маятника, демпфированного  двустепенным гироскопом, и сильфона (в качестве датчика глубины).

В системе креновыравнивания в качестве датчика угла крена использовался маятник по такой же схеме, какая была применена в нашем приборе МКВП: два двустепенных гироскопа, один компенсировал действие на маятник центробежного ускорения, а другой демпфировал (вводил производную) в управляющий сигнал. Только, в отличие от прибора МКВП, суммирование сигналов от вышеназванных датчиков выполнялось на операционных усилителях, но это не принципиальное отличие.

Теперь, в отличие от торпед прежнего поколения, блоки  датчиков системы управления монтировались в торпеде не по отдельности (отдельно блок прибора курса, отдельно блок управления по глубине и дифференту, отдельно креновыравнивающий блок), а в едином блоке управления, который состоял, как бы из отдельных плат.

Такую конструкцию обычно составляли из функциональных плат: плата задающих (программных) сигналов, плата малогабаритных датчиков системы управления, плата преобразования и алгебраического суммирования сигналов датчика с программными, (которые могли быть заданы в торпеду до ее выстреливания, или в процессе движения от аппаратуры самонаведения, или телеуправления), и, наконец, плата усилителей сигналов управления.

От блока управления усиленные управляющие сигналы поступали к блоку рулевых машинок, который для малогабаритной торпеды «Колибри» и для изготовленной ПМС  являлся почти копией аналогичного блока американской «Мк 46».

В киевском исполнении этот блок имел шифр БРМ-07, и представлял собой три электромотора постоянного тока, смонтированных на одном кронштейне, устанавливаемом в кормовом  отделении торпеды.

Повороты каждого электромотора через червячный редуктор передавались к трем валикам, два из которых располагались в плоскости горизонтального оперения корпуса торпеды, а третий в плоскости вертикального оперения.

С каждым из горизонтальных валиков был жестко связан один из горизонтальных рулей торпеды, а с вертикальным валиком были жестко связаны оба вертикальных руля торпеды.

Перекладками вертикальных рулей  (в системе  управления с управляющим блоком от торпеды «Колибри») управлял датчик угловой скорости торпеды.

Совместной (одинаковой) перекладкой горизонтальных рулей управляли маятник по дифференту и сильфон – датчик глубины хода торпеды.

 Маятник системы креновыравнивания управлял рассогласованием горизонтальных рулей: при возникновении у торпеды крена скорость перекладки одного из горизонтальных рулей уменьшалась.

 

В процессе проверки функционирования системы управления в торпеде была проверена ее сборка в корпусе торпеды, стыковка с электрическими кабелями по которым осуществлялась передача необходимых сигналов, как между блоками внутри корпуса торпеды, так и от наружных пультов управления.

Были проверены разработанные методики проверок системы.

В процессе этой работы с удовольствием встретился со знакомыми старыми членами коллектива и познакомился с рядом молодых специалистов, в числе которых были АНДРЕЙ КУБЯК, ЛЕША ГАЛКИН, НАТАША СОЛОВЬЕВА, и многие другие.

В ближайшие недели нам всем вместе предстояло начать проверки того, как созданная нами конструкция покажет себя на испытаниях в Черном море.

 

Далее, в первых числах марта 1980-го года, у себя дома собрал вещи в огромный чемодан и рюкзак и, как оно бывало и прежде, распрощался с семьей, и в составе большой группы специалистов во главе с ВЕЧЕСЛАВОМ МАРКОВИЧЕМ ДЕНИСОВЫМ,  вновь отбыл для дальнейшего продолжения своей «торпедной жизни»

 

в город Феодосию.

 

 «Куда Вас сударь» на шестом десятке «к черту понесло?

Ужели Вам покой не по карману?».

«Такова торпедная жизнь»!

«Пока-пока покачивая перьями на шляпе,

Судьбе ше-епнем!: «мерси бакю»!».

Самолетом до Симферополя, и оттуда в «Богом данную», что в переводе с древнегреческого обозначает Феодосию, откуда я начал торпедные стрельбы в 1952 году, и где не был уже 22 года!

От привокзальной площади, куда нас доставил городской автобус, Слава Денисов нас вел мимо Генуэзской башни, по Итальянской, к гостинице «Дом  моряка».

 

Эта гостиница принадлежала морской воинской части, которая размещалась тут же за охраняемой оградой, вдоль берега Феодосийского залива.

В.М. Денисов был председатель комиссии по испытаниям ПМС по теме «Гюрза-Кобра».

Ему было еще только 37 – 38 лет, но он уже имел опыт руководства натурными испытаниями торпед, отлично разбирался в механизме административного и технического управления. Отличный спортсмен и обаятельный мужик, Слава всегда являлся признанным лидером коллектива.

Свое образование и воспитание Слава получил в ЛКИ, родом откуда была большая часть наших специалистов.

В дальнейшем В.М. Денисов станет одним из основных руководителей ЦНИИ.

В «Моряке» мы отдохнули после дороги, и на другой день перебрались в, хорошо мне знакомую, гостиницу «Астория».

Далее начались ежедневные поездки на завод в поселок Орджоникидзе и повседневная рабочая деятельность, в принципе не отличающаяся от той, какой она здесь была 22 года тому назад, и еще раньше.

В принципе все, конечно, было тем же, но в частности изменилось многое.

Изменился облик самого города.

Одноэтажные мазанки и сады за заборами-стенами, которыми были застроены все основные городские магистрали, были заменены современными многоэтажными каменными постройками.

Склоны гор, окаймляющих город, прежде пустынные, теперь были сплошь заняты садовыми участками горожан.

Теперь жители Феодосии и приезжие могли переезжать из одного района города в другой на автобусах, ходивших по нескольким маршрутам, а не ходить исключительно пешком.

Улучшилось рейсовое автобусное сообщение Феодосии с другими населенными пунктами Крыма, в частности с поселком Орджоникидзе, но теперь въезд в поселок стал открытым для широкой публики. Раньше быть в поселке могли только те, кто был должен посещать завод, или обслуживать работающих на нем и их семьи (учителя, медработники, и другие подобные).

Жителям поселка такое нововведение, конечно, давало некоторый приработок. Спрос на жилье для отдыхающих, особенно в летнее время, становился очень высоким, зато командированным стало труднее снимать жилплощадь в частном секторе.

В летнее время прекрасный поселковый пляж теперь был забит поджаривающимися людскими телами, а море на сотню метров от берега представляло собой компот, в котором густо плавали люди всех возрастов и полов.

От шторма до шторма на пляже накапливались следы нечистоплотного людского пребывания.

Старожилы Орджоникидзе, которые обладали неплохой физической формой, забирались через отроги скал и по горным тропинкам на отдаленные пляжи, где было почище и посвободнее.

У командировочных наибольшей популярностью в поселке пользовалась небольшая двухэтажная заводская гостиница, расположенная сразу при въезде в поселок, слева от шоссе. В комнатах этой гостиницы селилось от двух до шести человек, как правило, своих.

В таких условиях, конечно, об отдыхе в одиночестве можно было и не мечтать, но зато было комфортно находиться месяцами и годами в своем коллективе, а не в «гордом одиночестве».

Жить в семье всегда комфортнее, чем в одиночку, а «торпедная жизнь» превращала в одну семью и рабочих, и научных работников, и подчиненных вместе с их начальниками.

Правда, если в командировку на завод приезжал директор, или там главный инженер, или какой-нибудь чин из главка, из Москвы, то для него всегда находилась отдельная квартира в новом доме из 5-ти, 6-ти этажей, построенном недавно вблизи от моря.

Вообще за время моего отсутствия в поселке появилось много современных многоэтажных каменных зданий, и многие работники завода получили в них прекрасные квартиры. Сохранились и прежние двухэтажные каменные здания, построенные, я думаю, еще в довоенное время.

В новых домах получили жилье также работники некой московской ракетной организации, рабочая площадь которой была сооружена за полкилометра до въезда в поселок.

На самой высокой горе, которая бросалась в глаза при въезде в поселок, появилась огромная надпись: «СЛАВА КПСС». Все люди эту гору стали и называть по такому имени.

На территории завода появился большой новый цех для подготовки испытаний опытных торпед («Четвертый цех»?). Прежнее здание опытного цеха скромно располагалось в сторонке.

Одним словом исторический торпедный полигон России, созданный по инициативе вице-адмирала М.В. Бубнова,  расцветал и развивался, успешно выполняя свое назначение.

Невозможно было представить, что этот торпедный полигон вместе с заводом, кораблями, и прочим налаженным хозяйством, по воле своих же  руководителей доживает последние годы!

«Честь им и хвала»!

 

А пока мы были еще живы.

 Через широкие ворота мы вошли в цех, в котором почти все пространство было занято, расположенными в нем стальными многометровыми сигарами, около которых копошился рабочий народ.

Родной пейзаж, по которому уже успел соскучиться!

В цеху было также много комнат, в которых располагались различные производственные службы.

Одна небольшая комната, порядка 15 кв. метров, предназначалась для работы комиссии по теме.

Имелся здесь и «приборный участок», или точнее – помещение для работы представителей отдела № 74 ЦНИИ, обеспечивающих работу систем управления испытываемых торпед. По теме «Кобра-Гюрза» это был я.

Когда-то, лет 20 тому назад, на таком участке  устанавливались также стенды подготовки приборов и рабочие-прибористы на них работали под нашим непосредственным наблюдением. Да и сами приборы были также полностью нашими.

Сейчас приборы к испытаниям готовились на втором этаже, на участке киевского завода. Киевляне нам предъявляли готовые приборы с приложением паспорта на данный прибор. Если нас все удовлетворяло, то прибор передавался торпедистам на сборку с соответствующей торпедой. Участие в приемке приборов от киевлян также принимал заводской военпред и представители заводского ОТК (отдела технического контроля), но основным тут всегда было мое слово. Если было необходимо, я всегда имел возможность лично проверить прибор по всем параметрам.

Почти все время, пока я работал со «змеями» этим участком командовал киевский инженер МИША АНДРЕЕВ, а подготавливал приборы киевский регулировщик КОСТЯ ШИШЛОВ. Они практически непрерывно находились здесь в командировке, а в Киев возвращались только для замены командировочных документов. Небольшие поломки в процессе эксплуатации приборов они устраняли сами, или совместно со мной составляли акт на списание агрегата.

Если только прибор оказывался залит морской водой, а особенно, если на него попало хоть немного продукта сгорания двигательного топлива, то прибор восстановлению не подлежал и тут же списывался.

В процессе проведения экспериментальных отработок торпед, в море  частенько случались аварии энергосиловых установок, что также нарушало герметичность корпуса. В результате приборные агрегаты, наряду с другими могли оказаться залитыми морской водой, или продуктами сгорания топлива.

Корпус торпеды, торпедный двигатель, и другие агрегаты, проектировались и готовились к испытаниям работниками ЦНИИ, то есть теми же людьми, которые эти испытания проводили, и поэтому было само собой разумеющимся  испорченные агрегаты исправить и пустить на испытания вновь.

На то и испытания, чтобы работу всех агрегатов наладить.

Другое дело киевляне, которых судьба испытаний торпеды не интересовала. Они были в другом главке, и с них начальство спрашивало по-своему.

Но, согласно установленному порядку, можно было на испытания заказать столько комплектов приборов, сколько для этого поставляется торпед, один прибор – на одну торпеду.

В результате все время ходишь под угрозой того, что не хватит приборов для проведения всех требуемых работ.

 

Главной задачей предстоящих испытаний по теме являлась отработка системы траления мины, находящейся от корабля-тральщика на расстоянии до 1,5 километров и установленная на любой из глубин в пределах до 300 метров.

Для выполнения этой задачи, торпеда (ПМС) с помощью троса, почти километровой длины, была обязана буксировать специальный подрывной патрон, и, выполняя специальный маневр в горизонтальной плоскости, установить этот патрон на трос, удерживающий мину, после чего он срабатывал, и мина уничтожалась!

Для выполнения задачи буксировки подрывного патрона следовало отработать управляемость ПМС. Это являлось моей задачей.

Для обеспечения движения ПМС к цели, которой являлась мина, было необходимо отработать энергосиловую установку ПМС.

 

ПМС была снабжена уникальной тепловой энергосиловой установкой,  основу которой составлял бескривошипный аксиально-поршневой двигатель с вращающимися цилиндрами (с вращающейся камерой сгорания).

Топливом для этого двигателя являлся «пронит».

Посмотрели бы на этот двигатель автомобилисты!

Размером с кулак, он имел (на нашей маленькой торпеде) мощность (если память не изменяет) 80 лошадиных сил!

Вспоминаю, что над созданием бескривошипного двигателя для торпеды в 50-х годах много «бился» старейший деятель торпедизма ЛЕОНИД НИКОЛАЕВИЧ  ОЗЕРОВ.

В молодости мне с ним довелось немного пообщаться и поработать рядом в одном отделе, хотя над созданием двигателей я никогда не работал.

Леонид Николаевич был очень интересным человеком с огромным опытом инженера и конструктора, хотя он, кажется, и не имел высшего образования.

Конструкцию торпедного бескривошипного двигателя он начинал разрабатывать еще в довоенные времена, и, как я понимаю, созданный им двигатель в принципе не отличался от того, какой был установлен на нашем ПМС, но, тем не менее, на ПМС двигатель и вся энергосиловая установка были использованы от торпеды «Колибри».

А  торпеда  «Колибри»  являлась нашим воспроизведением американской Мк 46, в 60-х годах потерянной американцами и выловленной нашими.

Там-то и нашел первое практическое применение двигатель Л.Н. Озерова, спроектированный каким-то «американским Озеровым».

(Между прочим, почему-то запомнилось одно из шутливых замечаний Л.Н.Озерова: «Для полноценной подготовки специалистов, в институтах необходимо вводить курсы по интриганству, подхалимству, и другим способам «подковерной возни».)

 

 

Еще одной «замечательной» особенностью энергосиловой установки «Колибри» и ПМС являлось то, что ее двигатель действовал на «однокомпонентном» топливе, каковым являлся пронит. (У американцев он, по-видимому, назывался по-другому).

Однокомпонентным, или унитарным является топливо, которое, и горючее, и окислитель этого горючего, содержит в одном компоненте.

В «нормальном» человеческом быту распространено двукомпонентное топливо: например в печке - воздух, а точнее, содержащийся в нем кислород, окисляет дрова, и возникает процесс горения.

В тепловых торпедах обычно также использовались двукомпонентные виды топлива: воздух и керосин, перекись водорода и керосин, кислород и спирт, и другие.

 

Сейчас, здесь на испытаниях, подготовкой и анализом работы энергосиловой установки ПМС, наряду с В.М. Денисовым, руководила сотрудница отдела № 68 ЦНИИ, кандидат технических наук ЛАРИСА АЛЕСАНДРОВНА КРЫЖАНОВСКАЯ.

После, несколько напряженных отношений в течение первого месяца работы, она подошла, подала мне руку, и произнесла: «Сократ! Ты мне не друг, но ты прав!» (Возможно, что и не Сократом она меня обозвала, а каким-то другим греком, уже не помню.)

С этого момента мы с ней стали друзьями. Лариса была открытым, жизнерадостным, человеком. В поселке она снимала отдельную квартиру, и, как правило, летом они там жили вместе с мужем, который приезжал в Крым в свой отпуск. Ее муж был видным деятелем в авиационной промышленности и имел чин генерала. Он также был приятным, общительным человеком. Звали его Георгий, а по-простому - Жора. Отчества его я и тогда не знал.

По утрам они (и я тоже) всегда делали зарядку и пробежки на стадионе, который был устроен на берегу залива, вплотную с горным массивом.

Иногда, по вечерам, у них устраивался коллективный ужин, веселые прогулки вдоль морского берега.

Они оба были моложе меня лет на 10, и закончили оба наш «родной» факультет ЛКИ.

После своего выхода на пенсию в 1987 году я Ларису Александровну больше не видел, и поэтому для меня было, как удар, когда в конце 90-х, при посещении Южного кладбища, в начале главной аллеи слева, в глаза мне бросились два серых гранитных валуна, на одном из которых я увидел ее имя.

А в самом начале нашей совместной работы, помнится, ей не нравилось то, как я определяю скорость хода торпеды и величину проходимой дистанции.

Эти параметры определяются работой энергосиловой установки торпеды, и у нее для их определения имелся какой-то свой метод, а я это делал по-своему!

Для этого я использовал записи параметров хода торпеды на осциллограмме: секундные отметки времени движения и отметки оборотов гребных винтов.

 Каждый оборот винта давал одну отметку.

Каждый оборот винта толкал корпус торпеды вперед на 1 метр с «копейками», величину которых уже не помню. Это, так называемая «поступь» винта.

Отсюда легко и точно определялись и скорость, и путь, пройденный торпедой.

 

По отметкам на осциллограмме я всегда легко и точно определял, в какой момент, что происходило с торпедой во время ее хода: когда произошла авария двигателя, когда она израсходовала свой ресурс и всплыла, или затонула, с какой глубины водолазы ее достали, как работала стабилизация по крену, управление по курсу и по глубине, и прочее, прочее.

Эти осциллограммы представляли собой ленту проявленной фотобумаги многометровой длинны и шириной 120 мм.

Такую осциллограмму делал осциллограф К12-21 (?).

При подготовке торпеды к испытанию этот осциллограф устанавливался в нее вместе с другими агрегатами, а после выстрела снимался первым, чтобы с него быстрее получить информацию о выполненном испытании, и в зависимости от нее, принять тот или другой метод проверки торпеды, доставленной в цех после выстрела.

Бывало, что агрегаты внутри корпуса торпеды, после выстрела оказывались залитыми морской водой и продуктом горения топлива, иногда торпеда, прежде чем попасть в цех, не одни сутки лежала на морском дне под многометровой толщей воды, и тогда информация с сохранившегося осциллографа, была особо ценной.

При работе с этими лентами (а они, для расшифровки, с осциллографа в первую очередь попадали в мои руки), мне частенько вспоминались их предшественники: 35-ти миллиметровая фотопленка и механические лентопротяжные механизмы, которыми снабжались пневматические приборы Обри, тем самым, превращаясь в гироскопический регистрирующий прибор.

Анализ движения с использованием фотопленки я производил в 60-ых годах при испытаниях хода мин-ракет. В те времена осциллографы позволяли регистрировать не более 5 – 6 параметров хода, и «разрешающая» способность записи была незначительной.

Вспоминаю, как факт «кручения» мины «на якоре» мне удалось установить буквально по миллиметровому отклонению шлейфа осциллографа, отмеченному на пленке.

А в 50-х годах запись углов поворота торпеды в процессе ее движения выполнялась на мелованной бумаге, перематывающейся с одной деревянной катушки на другую. Угол поворота торпеды на этой бумаге царапало перо, жестко соединенное с наружным кольцом гироскопа, или с рулевой тягой, при записи перекладок рулей. Электромагнит, работающий от батарейного отметчика времени (БОВ), создавал, на перематывающейся ленте, отметки времени.

В моей памяти отложилось, что разработчиком конструкции  этих лентопротяжных механизмов являлся инженер ВИКТОР ПЕТРОВИЧ(?) КОЛПАКОВ, с которым я работал в одном отделе (№ 5) во времена разработки торпеды ТАН-53. При образовании отдела №8 (68) он туда был переведен.

Это был приятный мужчина, старше меня лет на 10.

 

И на прежних испытания торпед и мин, где я принимал участие, и на настоящих испытаниях ПМС по теме «Гюрза-Кобра», на меня возлагались обязанности расшифровки и анализа параметров хода выстреливаемых объектов.

Здесь, на испытаниях ПМС, этот анализ я начинал проводить буквально с момента выстрела торпедой.

Теперь здесь на полигоне выстрелы торпед из решеток берегового торпедного павильона практически не производились.

В былые годы бывало по-другому.

 Создаваемые конструкции, маневрирующие в двух плоскостях, требовали для своих проверок больших глубин и простора, которых вблизи от берега не существовало.

Испытываемые торпеды с утра загружались в трюм опытнового судна (ОС), и оно с ними на весь день уходило в море, где и производились испытательные выстрелы торпед. На ближнем и на дальнем полигоне.

Вместе с испытываемыми торпедами  в моря обычно отправлялись и основные конструкторы этих торпед: по «Кобре-Гюрзе», как правило, В.М.Денисов, я, и еще 2 –3 инженера.

Здесь мое место, после того, как ОС «выйдет на боевой курс», было в носовой части ОС, у самого его форштевня. Там внизу под водой, у этого ОС имелся подводный торпедный аппарат (а возможно их было два) и в трубе этого аппарата находилась испытываемая торпеда. 

ОС был довольно большой корабль, и от палубы, на которой я располагался, до  поверхности моря было, примерно, 5 метров. Наклонившись так, чтобы только у меня с носа в воду не свалились бы очки, я внимательно следил, что там, в воде творится, стараясь не пропустить момент выхода торпеды из аппарата.

В это время ОС медленно «крался» в направлении буйка, расположенного в паре километров впереди, и, как только он «прицелится» точно, дается сигнал сиреной и производится выстрел!

Содрогаясь всем корпусом, ОС извергает из своего чрева торпеду, и секунду – другую, пока она не исчезнет в морской пучине, я могу ее наблюдать.

Мне этой секунды, как правило, достаточно, чтобы предсказать ее дальнейшую судьбу на этом испытании.

Если внимательно смотреть, то вполне можно определить, нормально ли она начинает заглубляться, не пытается ли выскочить на поверхность, нормально ли заработали ее винты, или они вообще неподвижны, как она в этот момент ведет себя по крену, курсу, и еще замечаешь многое, многое.

Через две – три секунды я отхожу от своего поста и вижу, как от меня тревожно, и, иногда, даже сердито, ждут информацию об увиденном, там в воде.

К сожалению, я не всегда мог всех ободрить, и частенько, особенно в начальные периоды испытаний, мне приходилось огорчать, то двигателистов, то электриков, а то и себя (правда, очень редко такое случалось).

После выхода из торпедного аппарата, через пару секунд движение торпеды становится невидимым, это Вам не парогазовая торпеда времен второй мировой войны и ранее. Те за собой всегда на поверхности воды оставляли след-дорожку, бегущую по направлению к цели. В современных торпедах продукты сгоревшего топлива, в том числе пронит, следов, от своего сгорания в торпедном двигателе, не оставляют. О движении торпеды можно судить только по шуму от работы двигателя, который улавливается акустической станцией  корабля. Кроме того, в предполагаемой точке окончания хода торпеды на акватории дежурит небольшой катер-торпедолов. После завершения своего движения торпеда должна всплыть и катер  должен ее побыстрее успеть принайтовить (прикрепить) к своему борту, чтобы доставить к пирсу. Иногда случается, что герметичность корпуса торпеды нарушается и в нее начинает поступать морская вода, после приема некоторого количества которой, торпеда утонет. Если такое случиться, то на месте затопления торпеды катер должен поставить буек. Через какое-то время сюда прибудут водолазы, чтобы этого «утопленника» поднять и доставить куда следует.

Во всех случаях, перед возвращением к пирсу, катер должен подойти к стреляющему ОС, чтобы с него забрать испытателей данной торпеды, и их также вернуть к родному берегу, а ОС, тем временем, пойдет на «дальний полигон», для работы с другими типами изделий.

Обычно в цех, где готовили торпеду, сперва возвращаемся мы, а затем туда же доставляют и торпеду. 

В зависимости от имеющейся информации принимается тот, или другой план ее разборки и изучения результатов выполнения задач данного выстрела.

Эти задачи пока что были минимальные – необходимо было проверить возможность движения торпеды, буксирующей макет подрывного патрона по прямой, и при ее циркуляциях в обе стороны.

Заданной глубиной хода являлась величина порядка 10 – 15 метров. Конечно, поскольку работы с данным изделием ранее не производились, предварительно было необходимо отработать весь цикл подготовки торпеды к выстрелу, от сборки и прокачки  торпеды в цеху вплоть до налаживания и согласования действий всех служб полигона, как береговых, так и морских.

Я контролировал подготовку киевлянами блока приборов управления, выполнял в цеху прокачку собранной торпеды, и по наблюдениям за ходом торпеды в море, а также по записям на ленте осциллографа, анализировал  результаты испытаний.

Для выполнения прокачки  собранная торпеда c помощью мостового крана устанавливалась на специальный поворотный стенд и закреплялась на нем. При этом установку надо было выполнить по уровню - так, чтобы при нулевом положении поворотной платформы торпеда была бы расположена горизонтально. Я был должен за этим следить. Но очень скоро от проверок положения по уровню (уровень – это специальный прибор) я отказался. Мне было достаточно наблюдать за положением торпеды с некоторого расстояния, чтобы точно давать команды, где следует чуть поднять, или опустить.

Если при этом ошибешься, то приборы управления движением торпеды в вертикальной плоскости заставят ее во время движения изменить глубину хода относительно заданной.

При этом все будут думать, что плохо подготовлен канал системы управления ходом торпеды по глубине, а на самом деле просто при прокачке в цеху торпеду небрежно установили.

Кроме того, рабочие должны устанавливать на поворотной платформе торпеду так, чтобы ее центр тяжести по возможности точнее совпадал бы с пересечением осей поворота платформы.

В процессе выполнения прокачки, держась за специальные рукоятки, приходится корпус торпеды поворачивать в вертикальной и горизонтальной плоскостях, а также относительно ее продольной оси.

(Иногда, если торпеда установлена неточно, выполнять ее прокачку было то же самое, что соревноваться по поднятию штанги с грузами.)

После установки торпеды на поворотном стенде к ней подсоединяется шланг от гидропресса и электрокабель от контрольно-регулировочной станции (или это устройство называли: «контрольно-испытательный пульт» - КИП).

По шлангу от гидропресса в нужные моменты будет в торпеду к блоку управления подводиться вода под давлением равным давлению столба воды на различных глубинах хода торпеды.

От контрольно-регулировочной станции (КРС) по проводам в торпеду подаются:

-          электрические команды по вводу исходной стрельбовой информации;

-      электрические импульсы, по которым, в процессе движения торпеды на дистанции, система управления движением торпеды, и некоторые другие системы, формируют внутренние команды, определяющие программные повороты торпеды, переходы на другие программные глубины, смену режимов управления и движения.

В процессе прокачки торпеды электрические импульсы формирует генератор тактовой частоты КРС, а во время движения торпеды в море эти импульсы формирует вращение гребных винтов торпеды: на каждый оборот – импульс.

Обороты гребных винтов фиксируются на ленте осциллографа, и там же отмечается подача команд на изменение характера движения торпеды, или на изменение режима работы двигателя, и другие.

После выстрела по этим записям я буду анализировать результаты испытания, и сообщать их в специальной «Карте выстрела».

Тактовая частота генератора в КРС соответствует определенному времени и совпадает с частотой импульсов от винтов во время хода торпеды.

В процессе прокачки торпеды в цеху я слежу за временем и перекладками рулей торпеды по внутренним командам, формируемым системой в эти моменты.

Поворотом корпуса торпеды на поворотном стенде я имитирую действие рулей на торпеду, при ее движении, и проверяю выполнение новых команд системы.

После ввода заданной глубины хода я прошу создать гидропрессом нужное давление, опять же слежу за перекладкой рулей при этом, и таким образом проверяю, с какой точностью торпеда будет выходить на заданную ей глубину движения. При этом, поворачивая корпус торпеды в вертикальной плоскости, и, опять же, наблюдая рули (горизонтальные), слежу за дифферентом, с которым она движется к заданной глубине.

 

При подготовке технических документов и при работе с испытаниями ПМС, мне довелось ознакомиться и поработать с современной системой ввода стрельбовой информации на торпеды, пришедшей на замену «шпиндельному» вводу, существовавшему с глубоких времен Уайтхеда.

 Ввод информации через установочную головку прибора курса, посредством поворота ее шпинделей, был мне хорошо знаком. Эту систему ввода мне даже довелось в 50-х годах приспосабливать для эксплуатации на первых противолодочных торпедах (СЭТ-40, АТ-1), для которых мной была разработана трехшпиндельная установочная головка.

Теперь ввод стрельбовой информации во вновь проектируемые торпеды, а также в ПМС (которое, собственно, также являлось торпедой, но только торпедой-буксировщицей) производился цифровым способом через герметичный электрический разъем, разъединяющийся в начале движения торпеды в трубе аппарата.

Конструкция, безусловно, очень удобная в эксплуатации. Ее появление было обязано техническому прогрессу ХХ века, приведшему к внедрению цифровой техники на кораблях и в торпедах, к созданию автоматизированных подводных лодок и других кораблей.

Теперь, кроме ввода в торпеду требуемой глубины хода и параметров, вводимых через трехшпиндельную установочную головку прибора курса (два угла и дистанция), можно было вводить автоматически, и с большой точностью, еще множество дополнительных параметров и, тем самым, повысить возможности использования торпед.

При прокачках торпед теперь широко использовались внешние источники питания (ВИПы) (для некоторых образцов предусматривалось использование ВИПов на корабле, для разгона вращения волчков гиросистем выстреливаемых торпед).

На начальном этапе испытаний ПМС требовалось, как я уже здесь сообщал, отработать способность ПМС двигаться в режиме буксировки трала, что, в первую очередь зависело от работы однокомпонентной бескривошипной энергосиловой установки, а уже качество этого движения определялось во многом гидродинамическими характеристиками корпуса и винтов, а также функционированием агрегатов системы управления.

На этом этапе мне было возможно и необходимо проверить характер движения торпеды по прямой и на циркуляциях.

Возможности проверок ограничивались только указанной целью по той причине, что с используемыми приборами от торпеды «Колибри» другой задачи выполнить было нельзя: конструкция этих приборов для других вариантов движения не предназначалась. Двустепенной гироскопический датчик угловой скорости составлял основу конструкции системы управления этой торпеды  при ее движении в горизонтальной плоскости.

 

Упомянутая торпеда «Колибри» предназначалась для использования с авиационных носителей в районе возможного нахождения ПЛ супостата, где она начинала поиск этого супостата,  а, услышав его своими акустическими ушами, начинала на него наводиться в горизонтальной и вертикальной плоскостях. С этой целью  в горизонтальной плоскости ей было  достаточно по командам от аппаратуры самонаведения  циркулировать, то в одну, а то в другую сторону, с заданной угловой скоростью, и в нужные моменты переходить в режим хода по касательной к траектории.

 

Траектория, испытываемого нами ПМС,  в горизонтальной плоскости должна была собой представлять прямолинейное движение до места, где была установлена мина, затем переход на циркуляцию, так, чтобы описать вокруг мины полуокружность и двигаться в обратную сторону. При этом буксируемый шнур с подрывным патроном на конце, начнет перемещаться по якорному тросу, удерживающему мину, до момента пока подрывной патрон не зацепится за этот трос, после чего останется его только подорвать вместе с миной!

На начальном этапе испытаний, используя предоставленные нам блоки управления Б53 от торпеды «Колибри», мы могли проверять движение ПМС на «почти прямолинейном» участке, задавая ход с нулевой угловой скоростью, и движение на циркуляциях с установленной ненулевой угловой скоростью.

Точность выполнения «почти прямолинейного» участка определялась погрешностью датчика угловой скорости киевского блока управления Б53 от торпеды «Колибри». Однако уже в июне, по договору с киевским СКБ, они должны были поставить на испытания блоки управления, снабженные малогабаритным трехстепенным гироскопическим датчиком угла курса марки ДК18. Тогда уже будет можно говорить о прямолинейном движении ПМС.

 

Март – апрель в основном ушли на организацию рабочих мест и на налаживание выходов в море, однако 2 – 3 испытания с опытнового судна (ОС), с прямолинейным ходом ПМС, все же удалось провести, причем торпеды, при этом, не утонули, а всплывали после прохождения установленной дистанции хода.

Как будто все нормально!?

Такой обнадеживающий результат первых же испытаний послужил поводом для, находящегося здесь же, главного инженера НПО, А.Т.Скоробогатова, требовать от комиссии по испытаниям выполнения немедленной проверки основной задачи ПМС – навески на якорный трос мины подрывного патрона!

По его мнению, тральный вариант по теме «Гюрза-Кобра» уже показал свою работоспособность и возможность успешного и досрочного завершения испытаний. Проведенные выстрелы также доказывают ненужность дальнейшего проведения работ с самонаводящимся вариантом ПМС.

Председатель комиссии, В.М.Денисов, требование главного инженера был готов выполнить, однако возможности это сделать ему не давали прибористы во главе с заместителем главного конструктора А.Б.Александровым, т.е. со мной.

Дело было в том, что алгоритм работы приборов блока Б53 и номенклатура его датчиков не позволяли выполнить траекторию, необходимую для навеса подрывного патрона на трос мины, хотя бы с самыми грубыми погрешностями и без риска потери торпеды.

Невозможно было гарантировать, что в конце своего хода торпеда будет всплывать, или тонуть, в том районе моря, где приготовились ее встретить.

Для того чтобы приступить к выполнению команды главного инженера, было необходимо подождать до получения доработанных киевлянами блоков управления, с установленными в них приборами ДК18 и с закладкой в них ряда необходимых команд, позволяющих безопасно выполнять требуемую траекторию движения.

В соответствии с планами проведения работ по теме, согласованными на уровне главков минсудпрома, такие приборы у нас должны были появиться в средине года.

Все это я объяснил и напомнил обоим начальникам – Денисову и Скоробогатову, однако главный инженер дал команду: немедленно переделать имеющиеся приборы, сделать с ними несколько необходимых выстрелов, с тем, чтобы досрочно и с положительным результатом закончить основной этап испытаний трального варианта ПМС!

Это он мне дал такую команду!

От киевлян, которые тут на испытаниях присутствовали и подготавливали приборы для установки в торпеду по моим  указаниям, я требовать доработки этих приборов не мог и наш главный также не мог! 

У них было свое начальство, и даже оно не могло требовать переделки приборов от регулировщиков этих приборов.

А я лично, и подавно, не мог переделывать чужие мне киевские приборы, поскольку не имел для этого, ни прав, ни умения!

Странно, но главный инженер жил понятиями 50-тых годов!

Это в те времена, и еще в начале 60-х, на испытаниях опытных торпед полным хозяином приборов был начальник участка – инженер, подчиняющийся председателю комиссии по проведению испытаний, а не начальству другого главка!

В настоящее время в опытном (4-ом) цеху Феодосийского завода работало несколько комиссий, испытывавших торпеды по различным темам, и когда АТ среди этих комиссий бросил вопрос, «Кто может переделать прибор вместо этого устаревшего Александрова?», выяснилось, что главный инженер НПО совершенно не представляет, как организованна работа на его предприятии.

Конечно, никто, никакие переделки киевского блока делать не брался.

У меня же, в результате проведения первых выстрелов «гюрзой-коброй», появилась уверенность, что тут выполнить задачу не поможет установка в торпеде и самых приспособленных приборов.

Проведенные выстрелы, по моему мнению, показали отвратительную управляемость торпеды! Вот на чем, вполне естественно, сказалось лихое решение об изменении гидродинамической компоновки корпуса торпеды – установке гребных винтов в носовой части!

Имелись некоторые разбросы от выстрела к выстрелу хода по глубине, но самое главное было то, что на прямом ходу торпеда перемещалась со значительным (порядка 3 –5 градусов) и нестабильным углом скольжения!

 

Угол скольжения определяет собой угол между продольной осью торпеды и направлением ее движения. Торпеда перемещается по направлению, как бы несколько боком! Причем нестабильно! То одним боком вперед, а то другим! Такое возможно, если корпус торпеды неожиданно получил изгиб в одном из направлений, или у торпеды почему-то перекосились плоскости оперения, или еще что-то в таком роде!

Но у нормально изготовленной торпеды, у которой все элементы корпуса изготовлены и установлены с отклонениями в пределах разрешенного допуска, никаких заметных углов скольжения не может возникать!

Именно таким, точно изготовленным и собранным, и был корпус у нашей ПМС, а все же угол скольжения, и не малый, она имела!

А между тем, когда я на заседания комиссии по испытаниям указывал на опасность и ненормальность движения торпеды с такими углами скольжения, то абсолютно все члены комиссии от меня отмахивались, как от назойливой мухи!

Откуда это я придумал еше какой-то там угол скольжения!

- Двигатель у торпеды работает нормально, она движется и тянет за собой «веревку», а раз так, то будь добр – обеспечь своими приборами выполнение задачи навески патрона на якорный трос!

Откуда я придумал этот угол скольжения?

Из осциллограмм конечно!

Там четко просматривалось, что вертикальные рули торпеды, при ее прямолинейном движении устанавливаются не в нулевое (среднее) положение.

Следовательно, они при такой перекладке и при прямолинейном движении уравновешивают какой-то момент, стремящийся торпеду повернуть относительно ее вертикальной оси. Момент на корпусе возможен только при наличии угла скольжения.

- Откуда же могу браться еще какие-то моменты, при движении в воде идеально симметричной торпеды? Дельфины, что ли, с ней заигрывают?

Чушь ты какую-то несешь Андрей Борисович! Занимайся-ка получше своими приборами и не мути понапрасну воду в чистом Черном море!

По моему убеждению, на корпус движущейся торпеды явно действовал какой-то момент гидродинамической природы, и его появление я связывал с изменением гидродинамической компоновки «Гюрзы Кобры», по сравнению с традиционной  торпедной (перенос гребных винтов в оконечность носовой части, установка своеобразного оперения на кормовом отделении).

В такой ситуации никакой прибор не помог бы торпеде  правильно реагировать на повороты ее рулей, а уж о выполнении заданной траектории движения с требуемой точностью и говорить было нельзя, особенно на участке циркуляции.

Все это объяснять главному инженеру было совершенно бесполезно!

 

В конце апреля, на майские праздники все дружным коллективом вернулись в

 

ЛЕНИНГРАД,

 

чтобы в «домашней обстановке» осмыслить все произошедшее в Крыму, а также морально и материально подготовиться к продолжению морских испытаний, которые должны были возобновиться через неделю – другую.

Итак, какие же впечатления оставил во мне Крым, после более чем двадцатилетней с ним разлуки?

О внешних изменениях в городе и в поселке я уже немножко написал, но основное, что мне запомнилось от пребывания в этой командировке, так это была Крымская весна!

Ни  в какое сравнение с нашей стылой Ленинградской, то ли весной, то ли, черт его знает, с чем, эта Крымская весна не идет!

Каждое утро и вечер, еще в темноте, мы совершали «путешествие» на работу из города в поселок, и обратно.

Вначале, 2 –3 раза, нас возили через небольшой живописный горный перевал, но эта дорога не выдержала нашей тяжести, и как только мы по ней первый же раз проехали, там сразу же произошел небольшой оползень. Риск, всем вместе с автобусом свалиться с горы вниз метров на 100 – 200, стал значительным, и нас начали возить в обход «мадам Бродской» и через «тещин язык»» (что это такое – я уже когда-то раньше описывал).

В этом году, уже в марте, снега, ни в горах, ни на равнинах, здесь уже не было. Природа дружно пробуждалась.

На склонах гор народ начинал дружно собирать крокусы для любимых, которые также расцветали, подобно весенним цветам.

Начинались также коллективные выездки «на природу» по выходным.

 Окна нашего «приборного участка» (называю его так по старой памяти) смотрели в сторону безбрежного синего моря и всегда были настежь открыты. Это море начиналось тут же через несколько шагов, внизу под обрывом, метрах в 20-ти – 30-ти.

На двух – трех деревьях южных пород, которые росли поблизости, были установлены скворечники, и деловые  птицы вовсю обустраивали свой семейный быт.

Кошки на крышах, и в других местах, занимались тем же, причем так старательно, что служили, в этом смысле, примером для скворцов.

На удивление командированным испытателям, один из скворцов под нашими окнами перенял от котов способ завлекания скворчих в свой скворечник: он начал это делать на котовьем языке, издавая страстные кошачьи вопли!

 

Наш председатель, Слава Денисов, свозил нас как-то на прогулку в Старый Крым, организовал дружный выезд-пикник в какой-то живописный лес в Крымских горах, а также мы побывали на Кара-Даге.

 

Старый Крым когда-то был главным стойбищем татарской крымской орды. По-видимому, именно здесь формировались их банды для лихих набегов на Москву, на Русь.

Здесь на кладбище покоится писатель А. Грин.

Здесь, в Старом Крыму, я впервые встретил татарскую свадьбу. Тогда, в 1980 году, такое явление в Крыму было еще редкостью и диковиной.

Невеста была размалевана и накрашена до невероятия!

 

Немножко вспомнил я также и Кара-Даг. Почти 30 лет тому назад рыцарь гор, И.И.Третьяк, начал меня знакомить с этим интереснейшим местом на Земле. Его уж нет? Многое с тех пор изменилось. Да и сам Кара-Даг  уже не совсем тот.

Тогда, в начале 50-х, мы были одиночками-первопроходцами этого места. Но затем, сюда по нашим следам ринулась орда Вандалов.

В охоте за сердоликом и другими полудрагоценными «каменьями» они взрывали и калечили горную природу, разгоняли уникальную живность, оставляли после себя горы грязи и хлама.

В результате пришлось приморскую, основную, часть Кара-Дага для посещений закрыть.

Вместе с Денисовым, и еще неоднократно и без него, мы совершали путешествия в район его северной части, где

была расположена гора «Старик».

На самого Старика также забраться без хорошей альпинистской подготовки мог далеко не всякий, Ооднако, с того места, до которого мы могли добраться, также открывался чудесный вид, с высоты в несколько сот метров, на Крымские леса и холмы, с плантациями винограда, грецких орехов, яблоневыми садами, с дорогами, поселениями, и … в общем было чем полюбоваться, и была небольшая возможность пощекотать свой адреналин!

Еще в течение нескольких лет я туда обирался в одиночку и с компанией, пока, к концу 80-тых, и Старика не заперли в одиночку – перестали бродячую публику вообще допускать к Кара-Дагу!

 

Одним словом, весной 80-го мы в Крыму совершили все, что смогли, и под майские праздники возвратились к своим домашним очагам, с тем, чтобы, отметив в Питере день нашей Великой Победы, вновь возвратиться

 

в поселок Орджоникидзе,

 

 для продолжения морских испытаний «Кобры» и «Гюрзы.

Теперь уже, с небольшим перерывом во второй половине сентября – начале октября, аж до самых ноябрьских праздников!

Как оно звучит в нашей старой, популярной песне, с индонезийской мелодией:

«Морями теплыми омытая,…

Людьми и богом позабытая, …

Моя родная Феодосия ..

Любовь к тебе храним!

Мы каждый год с тобой прощаемся …

Но, непременно возвращаемся!…»

 

Все это время комиссия под руководством Славы Денисова, упорно пыталась навесить подрывной патрон на  трос, имитирующий   якорный трос мины.

Пока не получалось.

Не получалось несмотря на то, что испытания торпед теперь выполнялись с блоком приборов управления, в который киевляне, как это с ними было заранее согласовано, установили малогабаритный трехстепенной гироскопический прибор курса ДК18.

 

С помощью этого прибора обеспечивалась примерно следующая программная траектория движения ПМС в горизонтальной плоскости:

После выхода торпеды из трубы торпедного аппарата (ТА) опытного судна (ОС) первые (100 – 150) метров торпеда двигалась прямолинейно в направлении оси ТА – дистанция D1.

Это была дистанция, на которой  заканчивался начальный неуправляемый участок движения.

 Здесь, меньше чем через пол секунды после выстрела, автоматически снимаясь с арретира, включался в работу прибор курса, запоминая направление в котором была выпущена торпеда.

Это направление становилось точкой отсчета, от которой затем в процессе движения строились все другие программные направления движения торпеды.

В момент разарретирования гиросистемы ДК18 выдавал сигнал на включение торпедного двигателя, и еще секунда-другая уходила на его разгон, после чего движение торпеды становилось равномерным, и со скоростью порядка 45 узлов она проходила свою программную траекторию.

Затем в установочной головке ДК18 формировалась команда поворота торпеды на угол первого поворота ψ1, под которым она проходила такое же расстояние,d2.

На этом участке торпеда, во-первых, отводилась на безопасное расстояние от стреляющего корабля и от других торпед в случае залповой стрельбы. Кроме того, на этом участке торпеда начинала выход на глубину движения, заданную ей программой. В нашем случае это могла быть глубина до нескольких сотен метров.

На предыдущем прямолинейном участке движения, D1, глубина ее хода удерживалась на величине порядка 10 метров.

После того, как движение торпеды на участке D1 установилось, на ее  маятниковый датчик дифферента поступает команда - управлять движением торпеды к заданной глубине под углом дифферента 40°.

После прохождения участка d2, к прибору курса поступает команда: развернуть торпеду в горизонтальной плоскости на угол ψ2, и продолжать движение, удерживая торпеду на этом направлении.

Новое направление уже является направлением движения к интересующему нас предмету – к установленной грозной мине, которую надлежит обезвредить.

Далее торпеда движется прямолинейно до прохождения, введенной в нее с корабля-носителя, дистанции Dc. Оконечность этой дистанции находится рядом с миной, на расстоянии от нее в несколько сотен метров! Это расстояние, R, выбрано неспроста, и торпеда должно подойти к мине на этом расстоянии, как можно точнее. На этом движение торпеды не прекращается, а продолжается «по радиусу» - торпеда циркулирует по дуге окружности, в центре которой расположена мина.

Циркуляция торпеды продолжается до того момента, пока она не развернется на 180°, и далее торпеда движется прямолинейно, т.е. в обратную сторону к кораблю, до тех пор, пока не будет пройдена другая установленная дистанция – Do.

Я здесь уже писал, что торпеда по теме «Кобра-Гюрза» собственно является не торпедой, а противоминным средством – ПМС. Поэтому, при своем движении она буксирует за собой прочный тонкий шнур – трал, на конце которого прикреплен подрывной патрон. Длинна этого шнура около двух километров, и поэтому, когда торпеда начнет двигаться в обратном направлении, она тем самым притянет шнур к якорному тросу мины. Шнур с какого-то момента начнет скользить по якорному тросу, и, в конце концов, подвесит на него подрывной патрон!

Все!

Если так – наша задача выполнена!

Главный инженер, Толя Скоробогатов, еще весной требовал навесить патрон куда следует и с триумфом закончить всю эту возню с тралами! И даже всерьез обижался на бездельников-прибористов, которые не умеют сделать какую-то ерунду с прибором, чтобы выполнить нужную траекторию хода!

И вот теперь, до самых ноябрьских праздников, я каждую неделю, раз, а то и два, висел в море над форштевнем ОС, изучая, как из него выскакивает эта торпеда «задом-наперед», и, потом, перепрыгивал с корабля на катер, чуть ли не каждый день в цеху я вертел эту торпеду, установленную на стенде-качалке, беспрерывно возился с осциллограммами и приборами, и еще много делал всякого такого.

  Однако, несмотря на то, что в процессе проигрывания траектории хода торпеды на стенде-качалке, к торпедным рулям, как правило, поступали от приборов все запрограммированные команды, в море торпеда реагировала на повороты рулей очень плохо.

Испытания подтверждали непригодность гидродинамической компоновки корпуса  для выполнения задач ПМС.

Неизвестная сила действовала на корпус объекта при его движении, и приборы это явление в принципе устранить не могли, хотя все местное руководство по-прежнему было убеждено, что в плохой управляемости торпеды виноваты только прибористы.

Конечно, в неудачных испытаниях в этом сезоне было виновато не только управление.

Большая часть нерезультативных выстрелов произошла вследствие недоработок у двигателистов и у тральщиков. У них также всплыло немало вопросов, которые было необходимо решать.

Одним словом, если отрицательную информацию также считать результатом, то испытания «Гюрзы-Кобры» в этот году закончились с положительным результатом.

 

Кроме проведения собственно испытаний, лично для меня было интересным более близкое знакомство с работой конструкций системы управления, к созданию которых я имел прямое отношение 20 с лишним лет тому назад.

В те времена мне довелось создавать и трехшпиндельную установочную головку прибора курса, с помощью которой на наших первых малогабаритных противолодочных торпедах впервые была выполнена траектория движения с разведением торпед в залпе, с их последующим выходом на заданное направление движения.

Я знаю, что первым аналогом малогабаритного прибора курса ДК18 являлся гироскопический датчик, разработанный мной в 1960 году для мины-ракеты. На торпеды такие малогабаритные гиросистемы начали переносить после знакомства с американской Мк46 во второй половине 60-х.

Принцип конструкции датчика стабилизации крена на основе маятника и двух датчиков угловых скоростей полностью соответствовал принципу конструкции прибора МКВП, разработанному в 1959 году для малогабаритных противолодочных торпед.

Кстати, и рассогласование горизонтальных рулей, которое здесь было слизано с Мк46, я впервые сконструировал для торпед большого калибра (53см) с винтомоторной группой еще в 1953 году, отталкиваясь от системы рассогласования горизонтальных рулей реактивной РАТ-52!

Правда мое рассогласование, примененное на наших больших торпедах, основано на принципе суммирования перемещений штоков поршневых рулевых машинок, а у американцев рассогласование создается за счет снижения скорости поворота вала электромотора.

Конечно в те времена у меня, молодого инженера,  всегда были начальники и руководители, но задачи они передо мной ставили всегда «в общем виде», которые затем выливались в оригинальные конструкции. А в случае с разработкой рассогласования вообще была сплошная «творческая инициатива».

Безусловно, доводить конструкции «до ума» всегда помогал коллектив.

Все это так, хоть и старческое хвастовство, но вот что мне понравилось среди новых для меня конструкций, так это блок рулевых машинок БРМ-07. О нем я уже писал раньше.

По сравнению со старой конструкцией шпиндельного ввода исходных параметров, очень впечатляла система цифрового ввода стрельбовых параметров через электрический разъем на корпусе. Теперь через этот разъем имелась возможность  очень быстро и точно вводить в торпеду с носителя в цифровом   коде массу полезной информации.

Кроме двух углов поворота и дистанции, вводимых ранее через установочную головку прибора курса, и механическую установку заданной глубины на гидростатическом аппарате (приборе глубины хода торпеды), теперь в торпеду вводилось много дополнительной информации, значительно увеличивающий диапазон ее тактических возможностей.

Для «Гюрзы-Кобры» в частности вводилась следующая дополнительная информация:

-          расстояние (Dc) от корабля-носителя до мины в момент выстреливания ПМС;

-          признак «залп» - признак одиночного применения ПМС, или сразу нескольких торпед в залпе;

-          признак носителя, использующего ПМС, т.е. производится выстрел с надводного корабля (НК), или с подводной лодки;

-          признак самого ПМС, т.е. какой вариант ПМС используется: с самонаведением, или с тралом;

-          признак тралимой мины: одни мины ставятся на небольшом расстоянии от морской поверхности, другие - вблизи морского дна  (донные мины).

В зависимости от того, какие из признаков введены в торпеду с носителя в момент перед ее выходом из трубы ТА (в момент выстрела) она будет выполнять определенный вид траектории. Для этого все вводимые с носителя величины попадают в специальное электронное программное устройство блока приборов управления торпеды. Там в соответствии с введенной информацией формируется алгоритм движения торпеды на данном выстреле. Далее, согласно сформированному алгоритму, через определенное число оборотов вала гребных винтов торпеды, определенное командное устройство выдает команды к различным агрегатам торпеды на изменение режима их работы.

Поскольку каждому обороту гребного винта  соответствует прохождение торпедой дистанции определенной величины, то получается, что поступление команд к агрегатам торпеды зависит от величины проходимой дистанции.

Устройством съема сигналов ПК ДК18 являлась электрическая микромашина СКВТ (синусно-косинусный вращающийся трансформатор), ротор которого был жестко связан с наружным кольцом гиросистемы ПК. Электрические сигналы СКВТ  сравнивались с программным сигналом по углу курса торпеды и, в случае их расхождения, с блока приборов управления поступала команда к блоку БРМ, один из электромоторов которого создавал поворот вертикальных рулей торпеды. В результате начинал изменяться курс торпеды, до момента, пока существует разница  между программным сигналом по углу курса и сигналом с ДК18.

Описанный способ поворота торпеды на заданный угол, с последующим управлением по новому направлению, сформировался для всех торпед, у которых прежний механический шпиндельный ввод был заменен на цифровой электрический.

 У всех торпед, когда согласно алгоритму их работы, после прямолинейного движения был необходим переход на циркуляцию, управление от прибора курса (ПК) передавалось датчику угловой скорости (ДУС), который обеспечивал циркуляцию торпеды с заданной угловой скоростью.

Однако, выше я уже об этом писал, точность работы этого прибора была низкой. Низкой она была настолько, что плохо удовлетворяла точностным требованиям по выполнению циркуляции ПМС по дуге окружности вокруг точки постановки мины, которую ПМС тралило. В связи с этим  для блока приборов по «Гюрзе-Кобре» вышеописанная схема исполнения циркуляции торпеды мной была изменена.

После прохождения прямолинейного участка Dс, управление с ПК на ДУС не передавалось, а просто в алгоритме работы создавалось приращение программного угла курса на каждый оборот гребного винта.

С каждым оборотом винта программный угол курса изменялся на несколько минут.

Циркуляция, выполненная таким способом, получалось много точнее, чем при использовании ДУС, и техническое ее выполнение также было очень простым.

Почему бы, не применить такой способ циркуляции на других торпедах?

Вот так мы, старики, и работали с новыми, современными конструкциями, осваивая их и совершенствуя.

 

Редкий случай – я прожил в Крыму весь летний-пляжный сезон, и «бархатный» - осенний, тоже!

То ведь, в основном, тут я работал в периоды штормов и непогоды, или меня высылали в командировки в такие тьмутаракани, куда и чертям добираться непросто!

Таким удачным выездом в командировку я воспользовался, и на лето пригласил сюда своих родственников.

Для этого мне помогли снять частное жилье, небольшую комнату, у симпатичных местных жителей Лобановых, Олега и Люды. Им было, примерно, лет по 30, и у них была дочка, лет 6 – 7, и еще мать старушка одно время с ними жила.

Работали Лобановы на небольшом, обосновавшемся здесь, московском предприятии, связанном с ракетной промышленностью.

В этой комнате у меня побывали, и не один сезон, дочка с внучкой, жена, сестра с племянником. Я также немножко там пожил, но все-таки больше с коллективом, в заводской гостинице у дороги.

Интересно, что-нибудь у дочки внутри шевелилось, когда она проходила со своей дочкой по местам, где 30 лет тому назад получала свои первые жизненные впечатления?

А ее дочка, т.е. моя внучка, когда сюда приехала, то первое, что ее удивило – это были горы. Выше, стоящего, совсем рядом, многоэтажного дома! Такого она еще никогда не видела!

Время они, в основном, проводили то на одном, то на другом, пляже. За эти годы они немножко получили впечатление от Крымской природы, от Черного моря.

А вот когда здесь гостил племянник со своей мамой, мальчик лет 12 –13, так он отличался тем, что на летней шахматной площадке у стадиона, обыгрывал в шахматы всех опытных местных и приезжих любителей этой игры!

Когда же ко мне поезд однажды поздней ночью доставил из Ленинграда жену, то встречать ее выехал из поселка чуть ли не весь мужской состав комиссии по теме «Кобра-Гюрза»!

Конечно, и я там был! Вспомнился мне, конечно, и ее первый выезд в эти края, под новый 1953 год!

Вместе с женой по выходным мы иногда совершали пешие прогулки по горам, из поселка до Коктебеля, и обратно. Это порядка 20 километров.

Бывали и другие прогулки по местным достопримечательностям.

Родственники здесь конечно отдыхали, а у меня  в этих краях отдыха, свободного от работы, так никогда и не бывало. Основным местом моего пребывания здесь всегда были цеха, море.

Мои же родственники, за 7 лет моей командировочной работы, так здесь освоились, что потом приезжали сюда отдыхать и самостоятельно, без меня.

 

Для тех, кто в те годы проводил свое время на Черном море в поселке Орджоникидзе, наверняка, ярким моментом являлись суббота и воскресение, последние в июле, когда наступал праздничный день нашего ВМФ.

 

 

В этот день, часов с 10 утра, все население поселка, и постоянно тут живущие, и временные, командировочные и отдыхающие, собирались на берегу двуякорной бухты около стадиона и с нетерпением ожидали прибытия с моря десанта самого морского бога Нептуна с русалками, в составе многочисленной свиты из подводных жителей – подданных морского бога.

Вся эта мифологическая нечисть доставлялась к берегу, расцвеченными по случаю праздника, плавсредствами завода.

Метрах в 50 от кромки берега, несколько десятков здоровенных ряженых мужиков,  парней и русалок, потрясая трезубцами, веслами, якорями, и прочими морскими предметами, дружно соскакивали с катеров и буксируемых лодок, и, с веселыми криками и песнями, устремлялись к берегу.

У Нептуна на голове, как и полагается, красовалась золотая корона. В живописных нарядах были также русалки и все члены нептуновой свиты.

 

 

Все в брызгах и морской пене, они выскакивали на берег, где встречающий народ их восторженно приветствовал!

В числе встречающих был и стар, и млад.

Даже грудные дети на плечах и на руках у родителей не пугались, и не плакали, тем более что при ближайшем рассмотрении, и сам Нептун, и все остальные, узнавались, как знакомые, и даже родственники.

Весь день в поселке, по такому случаю, царила праздничная атмосфера. Люди пели хорошие песни, в основном морской тематики, поздравляли друг друга, и веселились, как умели.

 

Таким вот запомнился мне 1980 год!

 

К ноябрьским праздникам комиссия по испытаниям «Гюрзы-Кобры» вернулась в

 

Питер.

 

По результатам испытаний этого года был составлен отчет, одним из основных  выводов которого была невозможность дальнейшего проведения работ по причине неуправляемости торпеды, при данном исполнении ее корпуса и стабилизаторов (вертикального и горизонтального оперения).

Потребовалось множество натурных испытаний торпеды в течение нескольких месяцев, было проведено несколько совещаний специалистов различного уровня, прежде чем окончательно был сделан вывод, который у меня напрашивался еще весной после проведения первых же натурных работ: на торпеду в процессе ее хода начинают воздействовать силы и моменты, которые ее система управления преодолеть не может в принципе.

Встречный поток воды при движении нашей торпеды, обтекал ее несимметрично, создавая тем самым моменты сил, стремящихся ее повернуть.

Сколько я претерпел насмешек по поводу этой «потусторонней» силы! Даже со стороны высшего руководства НИИ!

Довольно быстро здесь меня поняли и поддержали специалисты управленцы и гидродинамики, Е.В. Кабанец и Р.П. ТИХОМИРОВ.

С первым из них я довольно много работал непосредственно, я здесь это уже вспоминал.

 

Яркой личностью, несомненно, являлся второй – Р.П. Тихомиров, которого многие, и я в том числе, называли просто Радик, тем же уменьшительным именем, которым  когда-то окружающие звали и Р.В. Исакова. Его полное имя было – Радомир.

Радик Тихомиров окончил Политех, наверное в конце 60-х, и начал свою деятельность в 71-ом отделе, бывшем 11-ом, в котором когда-то была сосредоточена вся теоретически-расчетная часть работы института, касающаяся гидродинамики, вопросов движения торпеды, прочностных расчетов.

Его теоретическая подготовка, качества организатора работы, воспитание, и даже внешность, очень быстро помогли ему завоевать большой авторитет как у руководства института, включая его директора Р.В. Исакова, так и рядовых специалистов.

Это был молодой красавец-брюнет гренадерского роста. Его знания и умение себя вести распахивали перед ним двери любого начальства.

Очень скоро он становится начальником отдела № 71.

Было такое впечатление, что именно под его руководством этот отдел создал квалифицированное и надежное обеспечение, вновь проектируемых торпед, рекомендациями по выбору их гидродинамческих характеристик, по расчету параметров гребных винтов и других движителей, по выполнению прочностных расчетов.

Теоретические исследования подкреплялись продувками и моделированием в опытовых бассейнах, и проведением других необходимых экспериментов.

В подкрепление работ старых, часто еще довоенных, специалистов, математиков и гидромехаников, Третьякова П.И., Ладнова А.А., Клыкова А.Н.,  Смирнова П.И., КабзонаГ.И. (он, правда, наверное, был мой ровесник), Тетюевой Ю.В, и других, под его руководством начал эффективно действовать коллектив молодых специалистов-теоретиков: Обляпина В.Д., Маслакова Ю.В., Надеинского А, Тилевича, Егорова С.Б., и много еще других, фамилии начал забывать.

В 80-х годах, после смерти А.Т. Скоробогатова, Радик Тихомиров становиться главным инженером ЦНИИ «Гидроприбор» и НПО «Уран».

На моей памяти это был четвертый главный инженер, после В.А. Поликарпова, В.И. Егорова, А.Т. Скоробогатова.

В 90-х годах он, как-то неожиданно, оставил государственную «торпедную жизнь» и перешел в частное предпринимательство.

 

Короче говоря, в конце 1980 года, а также в

 

1981 году

 

отдел № 71 начал вновь проводить работы по продувкам «Гюрзы-Кобры» с целью определения ошибки своих предыдущих работ, когда были выданы рекомендации по конструкции оперения.

Поиском ошибок моделирования управляемости занялся также сектор Е.В.Кабанца в отделе № 74.

Эти работы, а также изготовление и установка на торпеды новых стабилизаторов, а также их проверки в условиях натурных испытаний в Феодосии, и другие работы по созданию новых корпусов торпеды, заняли значительную часть нового года.

Работы велись под пристальным вниманием директора Р.В. Исакова, который, как известно, лично «поставил» на успешное выполнение темы в тральном варианте, вместо варианта с самонаведением Ю.Б. Наумова.

Даже в условиях зимних штормов и непогоды в Феодосии было проведено несколько выходов в море с целью проверок находимых решений вопроса.

От 74-го отдела на эти натурные проверки выезжал Женя Кабанец, кто-то был и от отдела № 71.

В конце-концов, решение было найдено и тема спасена, на корпусе торпеды были установлены стабилизаторы другой формы и в других местах.

Как мне объяснил Кабанец, при математическом моделировании управляемого корпуса типа «Утка», каким был корпус «Гюрзы-Кобры», следовало учитывать значения производных гидродинамических характеристик второго порядка, что для нормального торпедного корпуса никогда значения не имеет.

Хорошо, что разобрались и «разложили все по полочкам», хоть и стоило это почти года в задержке проектирования. Чего-то подобного я ожидал,  когда несколько лет тому назад лихо и быстро приняли решение о схеме «Утка» для трального варианту ПМС.

Продолжение испытаний по теме с исправленной «Уткой» началось в 1981 году после ноябрьских праздников и продолжалось, с незначительными перерывами, почти до ноября 1982 года. Тогда же, соответственно, я, в очередной раз, и отправился на испытания.

Однако времяпровождения в Питере аж до после ноябрьских не получалось. Уже в начале февраля я улетел

 

в Киев,

 

который не видал уже целый год!

Прилетел я туда, поскольку настала пора окончательного согласования требований на приборы управления по теме.

В результате предыдущей переписки и телефонных переговоров было принято решение, что система управления по теме, до определенного момента, будет проектироваться в двух вариантах - в тральном и с системой самонаведения.

Вопрос о выборе варианта был отложен до момента сравнения результатов натурных испытаний обоих вариантов.

Такое решение было принято на уровне главка минсудпрома и согласовано со всеми другими главками и службами. Решение, насколько я понимаю, совершенно беспрецедентное и ненормальное для опытно-конструкторской разработки изделия.

Однако делать нечего – и нам, и Киеву, следует исполнять систему управления в двух вариантах.

По обоим вариантам блоков приборов управления, а особенно по варианту  для торпеды с системой самонаведения, Киев  считал, что к нему предъявляются необоснованно завышенные требования.

Шанс в какой-то мере снизить требования, предъявляемые им самонаведением, они видели в обсуждении вопросов (стыковки БПУ с системой самонаведения) непосредственно с главным конструктором этой системы, с Ю.Б. Наумовым, без промежуточных посредников в виде представителей отдела отвечающего за управляемость торпеды.

Сам Ю.Б. к такому диалогу совершенно не стремился.

За управляемость торпеды, в том числе и с системой самонаведения, отвечало  одно «юридическое лицо», а именно отдел № 74, и впутывать во взаимоотношения между приборами управления и аппаратурой самонаведения, еще одно «лицо» ему явно не хотелось.

Я также считал, что непосредственный диалог киевлян с Ю.Б. дело только запутает.

Однако киевляне были людьми самостоятельными. Они подчинялись даже не нашему главку минсудпрома, и  начальство наше частенько шло у них на поводу.

Не хотелось создавать проблемы во взаимоотношениях между главками!

Короче говоря,  в Киев я отправился в сопровождении представителя Ю.Б., молодого и коммуникабельного ЖЕНИ МАРКОВА.

Выше я уже отмечал, что к этому времени Ю.Б. был оторван, как Антей от матери Земли, от среды в которой он ранее проектировал аппаратуру самонаведения. Его прежние, опытные, помощники больше с ним не работали, и он был вынужден вновь привлекать к себе и обучать новых специалистов.

Сложная задача, особенно учитывая обстановку, сложившуюся вокруг него.

Таким новым его сподвижником и являлся, отправившийся со мной к киевлянам, Женя Марков.

Целый месяц мы с ним каждый день заседали в обществе 10 – 15 ведущих специалистов киевского СКБ и их ближайших помощников. Каждый из них стремился получить от нас максимум информации по своей части, с целью ее простейшего и надежнейшего выполнения: одни по алгоритму действия системы, другие по конструкции того, или иного приборного агрегата, третьи по вопросам типовых испытаний (на виброустойчивость, морозо и влагостойкость, ударостойкость, и т.п.), и т.п.

В конце каждого дня голова у меня становилась подобной металлической посудине, по которой весь день колотили дубинками. Даже короткий обеденный перерыв положения не исправлял – в «башке» все гудело, а мне требовалась на работе сейчас голова ясная и трезвая!

Хуже всего было то, что и дома, в моей общаге-гостинице, отдохнуть было невозможно.

 

«Толь дело Киев!

Что за край!

Валятся сами в рот галушки!

Вином! … Хоть пару поддавай!

А уж молодки – молодушки! … »

 

Я уже выше описывал обстановку этого приюта для командированного люда.

В дополнение к тому описанию добавлю, что с некоторого времени руководство завода в одну из комнат этой гостиницы стало помещать бригаду  девиц-электромонтажниц в возрасте 18 – 20 лет, человек двадцать командированных на завод из Житомира во главе с их мастерицей, дамой лет под 40.

Помощь киевскому заводу эти девицы оказывали тем, что днем в цехах завода делали всевозможные пайки на платах приборов, а по вечерам создавали атмосферу светских «тусовок» в стенах гостиницы. С музыкой, танцами, и прочим подобным.

От «отдыха» в такой обстановке в голове ясности не прибавляется!

Единственно в выходной день, когда я отправлялся в расположенный рядом, на Брест-Литовском шоссе, зоопарк, где мог отдохнуть в обществе симпатичных шимпанзе и других представителей животного мира.

 

Как бы там ни было, а ТЗ на приборы управления в двух вариантах мы составили и согласовали.

Только не было ясности, а какой же из этих вариантов запускать в производство? А время–то на месте не стоит. А для изготовления 10 – 15 комплектов, по одному из вариантов, заводу требуется время, которое ему отпускается не бесконечной величины!

Записали и согласовали, что вариант системы, Заказчик, т.е. ЦНИИ «Гидроприбор», определит не позднее такого-то срока.

Вариант ТЗ для системы с самонаведением я согласовывал совместно с Женей Марковым и особенно его не контролировал – как он договорится с киевлянами о связях приборов управления с системой самонаведения  - пусть так и будет. Если возьмет на себя слишком много, то будет лучше, если его подправит его же собственный начальник – Ю.Б.Наумов.

ТЗ вступали в силу после их утверждения руководителями ЦНИИ и СКБ, но перед этим они должны были еще быть проконтролированы и подписаны на более низком уровне. В частности мою подпись, поставленную в Киеве, должны были утвердить подписи еще нескольких руководителей, в частности подписи начальника сектора управляемости, Е.В. Кабанца, и начальника отдела, Ю.В. Саунина. 

Мало ли чего я, один против всех киевлян, не учел в процессе своего согласования ТЗ в Киеве!

Оба ТЗ были подписаны киевлянами на всех уровнях, вплоть до их руководства, и отправлены в Ленинград чуть раньше, чем я сам смог уехать из Киева.

Когда я вернулся

в Ленинград,

 

 то одной из первых моих забот  был вопрос о согласовании подписанных ТЗ Ю.Б.Наумовым, поскольку я видел, что некоторые моменты стыковки приборов с аппаратурой самонаведения киевляне переложили на Ю.Б., и его представитель Женя Марков был с этим согласен.

К моему удивлению, обычно очень щепетильный в подобных вопросах, Ю.Б. ТЗ согласовал без каких-либо замечаний!

Мало того, еще до моего возвращения, эти ТЗ были утверждены руководством нашего ЦНИИ и киевляне были об этом оповещены!

Все бы это и неплохо, но здесь в Ленинграде, «на свежую голову», я увидел, что очень зря предоставил вопросы стыковки приборов с аппаратурой СН решать Жене Маркову, представителю от этой самой аппаратуры!

Получилось так, что в процессе этой стыковки они качественно ухудшили управляемость торпеды в процессе ее самонаведения на мину, что допустить было никак нельзя!

В результате, согласованная позиция самонаведенцев и киевлян-прибористов привела к тому, что, в процессе самонаведения, управление торпедой из управления «по углу» превращалось в управление «по интегралу угла»! 

По моему убеждению, такой закон управления существенно снижал вероятность поражения цели!

На документах имелись также подписи Е.В. Кабанца и Ю.В. Саунина, подтверждающие, что составленные в Киеве и подписанные там же, мной и Е. Марковым, документы пригодны для исполнения.

Как они такое могли пропустить? Так же как и я? Но я-то сидел в командировке, а они меня контролировали в Питере!

Срочно организовал в Киев исправление согласованного ТЗ на приборы в варианте самонаведения, но оттуда мгновенно получили ответ, что «поезд уже ушел», и ни о каких исправлениях в согласованных документах не может быть и речи!

Исправления были совсем небольшие – буквально несколько паек, но, чтобы киевское СКБ внесло в свою документацию пустяковое исправление, об этом теперь следовало составить просьбу от нашего ГУ (главное управление) к их ГУ, а вначале наш директор должен был объяснить суть исправления начальнику нашего ГУ, да еще Ю.В.Саунин должен был все это объяснять Р.В. Исакову, или А.Т. Скоробогатову, - одним словом ситуация безвыходная!

Эх! Были времена, когда, и проектированием, и изготовлением, приборов для опытных партий торпед я сам же и распоряжался!

Подобную же нынешней, схему взаимоотношений  Заказчика с Изготовителем опытной партии приборов, могли изобрести только чиновники, не имеющие дела с проектированием и производством!

Будь я помоложе - ни за что бы не согласился на работу в своей нынешней должности!

Но в данный момент следовало искать и находить какой-либо выход.

Каким-то образом, в результате некоторой переписки, одной-двух командировок, и хорошим взаимоотношениям, убедил киевлян в необходимости изготовления небольшого временного, дополнительного,  переходного блока под названием УФС (устройство формирования сигналов).

 

В этом году произошла еще одна неприятность, которой бы не могло бы случиться, будь принятые нашим руководством взаимоотношения Заказчика, ЦНИИ «Гидроприбор», и Изготовителя, «СКБ завода № 308», были бы иными.

Сразу же, после моего возвращения из Киева в марте 1981 года, туда была дана телеграмма о том, что заводу надлежит, для экспериментальной партии торпед к началу следующего года, изготовить 10, или 15, точно не помню, комплектов блоков системы в тральном варианте, в соответствии с только что согласованном ТЗ.

К концу 1981 года для экспериментальных испытаний изготавливались в соответствующем количестве торпеды с исправленным оперением, и, прерванные в прошлом году, испытания следовало продолжить.

Худо-бедно, но испытания ПМС в тральном варианте были начаты и продолжались, в то время как о работе с вариантом  самонаведения речи быть не могло. Аппаратуры самонаведения на данный момент не существовало, и ее существования в этом году, и в следующем также, не предвиделось.

Поэтому совершенно неожиданным было сообщение из Киева, поступившее примерно в начале сентября, что для экспериментальной партии торпед будет изготовлено такое-то количество блоков приборов в варианте для торпеды с самонаведением, техдокументацию на которые требуется принять и утвердить.

Первая реакция на это сообщение – все!

Экспериментальные испытания по теме «Кобра – Гюрза» сорваны!

Нет для этих испытаний ни блоков приборов, БПУ, ни блоков рулевых машинок, БРМ!

Объяснять киевлянам незаконность содеянного, а тем более требовать от них исправления, то есть срочного изготовления партии других приборов, было совершенно бесполезно!

Во-первых, в сентябре мне пришлось снова отправляться

 

в Киев

 

для приемки этой технической документации.

Снова удобно устроился в заводской «гостинице», обитатели которой, в основном, были хорошо знакомы, также как и хозяйка этого помещения, и все они встречали тебя, как вернувшегося «блудного сына».

Пробыл я здесь порядка месяца, в течение которого принял в СКБ, изготовленную ими документацию на, пока что, никому ненужные приборы, заодно договорился с ними об изготовлении скольких-то комплектов временного переходного блока УФС, еще раз пояснил им, что нам, в первую очередь, крайне необходимы приборы в тральном варианте!

 

Вся эта история с выбором варианта выполнения ПМС по теме «Кобра-Гюрза» еще раз показала, насколько высок был авторитет Ю.Б.Наумова, создателя активно-пассивной системы самонаведения противолодочных торпед.

 Несмотря на все предостережения, киевское СКБ заранее сделало ставку на вариант ПМС с системой самонаведения!

 

Техническую документацию я был вынужден принять с условием ее многочисленных доработок, которые киевляне обязались выполнить.

Не принять – означало скандал на министерском уровне.

Срывается план работ крупного предприятия Союзной республики! Причиной этого срыва являются неуклюжие, «непрофессиональные» действия каких-то клерков, которые обязаны и не могут обеспечить ритмичную работу предприятия!

Такова, примерно, логика министерских чиновников.

С тем и вернулся снова

 

в Питер.

 

Даже если бы удалось организовать диалог между министерскими главками, то все равно – завод физически не смог бы организовать изготовление требуемой партии приборов в приемлемые сроки! Ну а ответственность во всей этой кутерьме будет нести то лицо, кого начальству будет удобнее посчитать «крайним»! Поэтому руководство ЦНИИ и  не  подумало  ставить  вопрос  перед  главком о срыве испытаний, а начальник отдела №74, Ю.В. Саунин, не стал беспокоить свое начальство – руководство ЦНИИ.

Просто в конце октября мне, заму главного конструктора по управляемости, была дана команда выезжать

 

в Феодосию,

 

 для обеспечения испытаний  вновь изготовленной экспериментальной партии торпед.

Хоть обеспечивать эти испытания, формально, во всяком случае, было и нечем, я все равно выполнил полученное распоряжение и вновь отправился к Черному морю, не стал обострять ситуацию, так же, как и мое начальство.

Как мне помнилось, в прошлом году сожгли и перетопили не всю партию приборов, сколько-то их еще оставалось, на это и была н6адежда.

После проверок и уточнений выяснилось, что блоками БПУ можно будет укомплектовать, примерно, 70% поставленных на испытания торпед, а блоками БРМ – примерно половину.

Конечно, все эти приборы свой ресурс формально выработали, но они были киевлянами изготовлены надежно и вполне могли свои задачи выполнять и дальше. Только бы меньше их в торпедах выводили из строя: жгли, топили, заливали топливом. Последнее, особенно, касалось блоков рулевых машинок, БРМ. При аварии двигателя на испытаниях, кормовое отделение, в котором они устанавливались, заливалось ядовитой гадостью в первую очередь.

 

На завод,

 

в поселке Орджоникидзе,

 

прибыл сразу после ноябрьских праздников, и начались обычные производственные будни, как будто у меня здесь и не было перерыва с прошлого года.

Дни заполнились работой на участке, по ведению многочисленной стрельбовой документации, по заказу и приемке приборов с киевского участка, по прокачкам в цеху торпед, снаряженных приборами, по выходам в море на ОС и проведению выстрелов, по приемкам торпед и анализу их работы по осциллограммам, и прочей подобной работой.

Начались натурные испытания экспериментальной партии торпед, точнее ПМС – противоминного средства, а проще говоря, торпеды-трала.

 

Как-то, после 15 декабря, ко мне, во время какой-то работы в цеху, с бумагой в руке подошла краснеющая секретарша начальника цеха УСПЕНСКОГО, и вручила под роспись телеграмму, содержащую команду, то ли от директора, то ли от главного инженера ЦНИИ.

 

Успенского я немножко знал еще со времен моих крымских командировок в конце 50-х. Тогда это был еще молодой мальчик, инженер из Ломоносовского филиала. Сейчас он превратился в весьма пожилого начальника, отражая своим обликом неизменный ход времени!

Этот ход времени наглядно демонстрировал также другой мой старый (еще со времен учебы в ЛКИ) знакомый – СПИРИН ВАЛЕНТИН.

После окончания ЛКИ он одел военно-морскую форму и превратился в военного представителя в торпедной промышленности. В процессе своей службы занимал в военном представительстве крупные посты, и несколько лет тому назад, в звании капитана первого ранга, вышел в отставку.

В юности это был стройный белокурый мальчик небольшого роста.

В 60-х годах мы с ним неожиданно встретились на Иссык-Куле. Красавец офицер, при всех регалиях, спешил на какое-то свидание, явно с дамой.

Теперь на пролет лестничной площадки в цеху завода иногда выходил покурить, с трудом двигаясь, старый больной человек (у него был рак).

Беседуя с ним, я, пока-что здоровый, чувствовал себя неловко.

 

Вся переписка завода с ЦНИИ, в том числе и телеграфная, выполнялась через спецсвязь, по соответствующим шифрованным адресам.

Прежде чем попасть ко мне эта телеграмма визировалась руководством завода, начальником опытного цеха, в котором мы работали, главным в цеху от нашего ЦНИИ (в тот момент им был начальник общеторпедного отделения С.И. Кузнецов), и еще каким-то начальством.

Когда я расписался и прочел содержание телеграммы, то мне, во-первых, сразу стало понятно, отчего так была смущена девочка-секретарша: телеграмма содержала мат!

Мне предписывалось немедленно отправляться в командировку в Киев, но только, благодаря допущенной кем-то ошибке, текст телеграммы стал совершенно нецензурным, и это безобразие было завизировано несколькими официальными лицами.

Легко сказать, под новый год попасть в Киев! Хотелось бы на Новый Год оказаться дома в Питере. А учитывая предписанный мне заезд в Киев, мое желание становилось проблематичным! Да и в Киев, учитывая предпраздничную ситуацию с билетами на транспорт, попасть не так-то просто!

До 21 декабря (у меня сохранился календарь с числовыми отметками) я ходил по цеху и вокруг, вызывая все большее раздражение попадающегося на пути начальства:

-          Почему ты все еще здесь, а не в Киеве?

-          Действую в соответствии с твоим (с Вашим) указанием!

-          С каким еще таким моим указанием?!

-          Пожалуйста. Вот оно.

Даю прочесть телеграмму (или ее завизированную копию), в которой русским языком указано, как мне поступить с командировкой в Киев!

Вопрос исчерпан. 

 

Все-таки 21 декабря я явился

 

в Киеве

 

на завод, в СКБ,  чтобы там решить какие-то срочно возникшие вопросы.

 

В Ленинград

 

смог, как всегда удачно, вылететь 29 декабря 1981 года.

 

В феврале этого года минуло тридцатилетие моей «торпедной жизни» в стенах научно-исследовательского института.

Что такого за эти 10 лет мной было сделано?

За эти годы, во-первых, мной было создано новое направление работ по определению и исследованию точности автономного движения торпед в процессе их проектирования.

Во-вторых, я обосновал принципы создания системы управления торпедой по направлению для пространственно-маневрирующих торпед, на основе прибора альтернативного трехстепенному гироскопическому прибору курса Обри.

В основе такого альтернативного прибора курса должны быть использованы: «суперточный» датчик угловых скоростей, параметры Родриго-Гамильтона, и цифровое вычислительное устройство.

В-третьих, я приступил к руководству по созданию системы управления для, впервые проектируемой, торпеды тралящей мину, противоминного средства – ПМС.

 

Далее началось четвертое десятилетие моей «торпедной жизни», которая вскоре вступила в

 

1982 год.

 

После встречи в домашней обстановке Нового Года и полумесячного отдыха от бивачной крымской жизни комиссия и рабочая группа по «змеиным» испытаниям вновь слетелась и съехалась на заводе в поселке

 

Орджоникидзе,

 

чтобы продолжить испытания экспериментальной партии ПМС – торпед, тралящих мины.

С небольшими перерывами в мае и в сентябре, эти испытания, как мне помнится, продолжались вплоть до ноября и закончились с положительным результатом.

В ноябре была предпринята попытка начать испытания заводской партии изделий (а возможно, эта другая партия называлась «установочной», я сейчас эти названия уже стал путать).

 

Выше я уже говорил, что у меня не было полагающегося числа комплектов приборов, и, поэтому, мне приходилось переставлять один и тот же прибор с одной торпеды на другую. По мере выхода приборов из строя делать это приходилось все чаще.

За время испытаний  в том году мне пришлось списать 2 – 3 блока БПУ и почти все блоки рулевых машинок. Еще бы немного продлились испытания этой партии торпед, и мне нечем было бы их укомплектовывать.

Действуй я согласно имеющихся инструкций по использованию этих приборов – их бы в комиссии не осталось бы еще в процессе проведения этих экспериментальных испытаний, и их бы закончить было бы не с чем. Особенно это касалось блоков рулевых,  БРМ.

Частенько в процессе испытаний корпус торпеды терял герметичность, и тогда в него поступала морская вода, заливая все агрегаты, в том числе и приборы, установленные в этом корпусе.

Под воздействием морской воды и в результате осадков, растворенных в ней солей, приборные агрегаты работоспособность полностью теряли и восстановлению, согласно всем киевским инструкциям,  не подлежали. Киевляне, которые готовили нам приборы, их бы даже не трогали бы и руками, а сразу же начинали бы составлять акт на списание этих замоченных приборов. В результате таких законных действий, для обеспечения экспериментального этапа испытаний мне бы скоро не хватило бы имеющегося у меня количества, не только блоков рулевых машинок, БРМ, но, возможно, и блоков приборов управления, БПУ.

Последних  не хватило бы точно, поскольку, не редко, в результате аварии торпедного двигателя все агрегаты, устанавливаемые в кормовое отделение, и БРМ в том числе, оказывались залитыми ядовитыми продуктами сгорания топлива, и тогда их надлежало отмыть керосином и выбросить на специальную свалку для дальнейшей утилизации.

БРМ я отмывал сам и не давал их выбрасывать на свалку, а спасал, как только это возможно. Спасал это железо -  рискуя здоровьем, думаю, что только своим.

 

«Купание» деталей и узлов производилось в специальной ванне под колпаком из прозрачного  оргстекла, наполненной керосином. Под этот колпак можно было засунуть свои руки, и производить ими необходимые манипуляции. Непрерывно работающий насос вытягивал из-под колпака ядовитые пары воздуха.

У работающих в этом помещении (в основном  рабочих нашего «газового завода»), примерно через каждые полчаса, появлялось желание немножко посидеть на свежем воздухе, отдохнуть и отравить себя никотином. Иногда слегка начинала кружиться голова.

Эти минуты отдыха, над обрывом на берегу Черного моря, у меня крепко засели  в памяти.

Не знаю точно, учитывалась ли эта работа при пенсионном обеспечении, как «вредная», но талоны на дополнительное питание и на молоко, помнится, нам выдавали.

Осталось впечатление, что смертность и заболевания, у имеющих отношение к работе с унитарным топливом, были повышенные.

Помню, что многим, и мне, в том числе неоднократно, от предприятия предлагалась обследование в стационарных условиях, в специальной клинике (расположенной, кажется, на проспекте Луначарского). Я там, так ни разу и не был. Некогда.

 

После купания в керосине и удаления его следов обычной водой из-под крана, я помещал свои БРМ в ванну с дистиллированной водой, в которой должны были раствориться все соли морской воды. Там я держал свои многострадальные БРМ еще не один час, и только после этого тащил их на свой приборный участок, где помещал в сушильный шкаф.

Даже после всех вышеописанных процедур, люди на моем участке сторонились этих БРМ, а один из них, очень чувствительный, говорил, что у него сразу же начинает гореть лицо и кружиться голова.

В результате многочасовой просушки удавалось поднять изоляцию электропроводки БРМ до приемлемого уровня, после чего передавал их на киевский участок для дальнейших проверок и подготовки.

Такая процедура, не предусмотренная ни одним документом, дала мне возможность обеспечить этап проводимых испытаний, причем при его окончании у меня оставалось еще какое-то количество исправных приборов.

 

В процессе испытаний этого года, на экспериментальной партии изделий, удалось, в принципе, решить все поставленные задачи, отработать выполнение движения торпеды по требуемой траектории, отработать работу двигателя на унитарном топливе, систему буксировки тральной части торпеды-трала, и навески подрывного патрона на минреп.

Несмотря на то, что испытывался еще не окончательный вариант конструкции торпеды и ее агрегатов, все шло к тому, что тральный вариант торпеды будет доведен «до ума» и сможет быть предъявлен флоту для его вооружения.

 

Однако и вариант ПМС на основе самонаведения торпеды на установленную мину продолжал оставаться заманчивым.

Заводу «Дагдизель» в городе Каспийске было заказано изготовление 10 – 20 комплектов торпед, для снабжения которых завод имени Г.И. Петровского в городе Киеве изготавливал такое же количество комплектов блоков БПУ и БРМ (а также какое-то количество временных переходных блоков УФС). Все ожидали  момента, когда начнет изготавливаться аппаратура самонаведения Ю.Б. Наумова, чтобы, затем, развернуть сравнительные испытания ПМС по теме «Гюрза-Кобра» в двух вариантах: тральном и с системой самонаведения.

 В какой-то момент летом Ю.Б. Наумов и Е. Марков появились в цеху и стали готовить свою аппаратуру для установки в торпеду, с целью  проверки  чувствительности аппаратуры. Их аппаратуру «везла» торпеда «задом-наперед», изготовленная для трального варианта ПМС.

Результаты такой проверки аппаратуры были отрицательные. Аппаратура мины не чувствовала. Об этом мне говорил сам Ю.Б.

 Подобных проверок аппаратуры, насколько я помню, было 2 – 3.

Помнится, что вначале они собирались ввести в аппаратуру какие-то усовершенствования и надеялись, поначалу, что положительный результат будет достигнут.

Возможно, я и ошибаюсь, но мне помнится, что и в следующем, в 1983 году, Ю.Б. еще пытался получить какие-либо положительные результаты. Во всяком случае, еще в 1984 году намечалась приемка торпед, изготовленных под самонаведение на заводе «Дагдизель». Очевидно, что только тогда и сам Ю.Б. окончательно оставил надежду получить положительный результат. Я его последний раз встречал, где-то, году в 82 – 83. По его виду было понятно, что Ю.Б. не здоров. Он умер через несколько лет. В 1988 году.

Я уверен, что его кончину, во всяком случае, ускорили, сложившиеся обстоятельства его взаимоотношений с руководством ЦНИИ, с Р.В. Исаковым в частности, которого он пережил.

Неприязнь в их взаимоотношениях я, про себя, отметил еще в 1952 году, здесь же на испытаниях в Крыму.

С самого начала работы по «Гюрзе-Кобре» мне работа Ю.Б. по созданию системы самонаведения для ПМС представлялась, если не обреченной на неудачу, то ненормальной – это точно.

Никогда же не возьмется, даже хороший строитель, строить дом лишенный «инфраструктуры», а именно так выглядел Ю.Б., переведенный, без специалистов-помощников, из отдела всегда проектирующего системы наведения, в другой отдел, ранее этим не занимавшийся.

Кому-то он в чем-то мешал, и от него старались избавиться любыми средствами, хотя бы попыткой перевода в учебный институт, вместо того чтобы сплотить коллектив самонаведенцев.

 Очевидно, что неуживчивость и фанатизм Ю.Б. также сыграли свою роль в трагическом исходе, но, вместе с тем, не следует и забывать и о том огромном авторитете, которым он пользовался у многих, и за пределами ЦНИИ, как ученый и создатель первых активно-пассивных систем самонаведения для противолодочных торпед.

Правда и «терпеть-ненавидели» его также многие.

 

 

В этом году у меня неожиданно появился еще один начальник, который, правда, года 3 – 4 тому назад, уже был моим начальником.

Этим новым моим начальником вновь становится Боря Казнаков.

До этого моим непосредственным административным начальником был В.Г.Сагалов – начальник сектора заместителей главных конструкторов (которых было почти столько же – сколько бывает «Дедов Морозов» в каждом «Новом Году»). Кроме того, у меня непосредственным начальником был главный конструктор по «змеям», а также «председатель» на испытаниях, и вот теперь еще Б.А. Казнаков, которого, то ли перевели в сектор В.Г. Сагалова из сектора управляемости Е.В. Кабанца, то ли параллельно В.Г. и на равных с ним правах они оба были моими начальниками.

Когда Борис Александрович в качестве моего начальника явился в комиссию по испытаниям, то в первый момент это вызвало недоумение у моего начальника по испытаниям, у В.М. Денисова: кто теперь у него в подчинении – один я, или теперь еще и Б.А. Казнаков? Но все прояснилось – по части испытаний «Кобры-Гюрзы» Денисову подчиняется только А.Б. Александров.

Тем не менее, на заседаниях комиссии со мной всегда стал присутствовать и Б.А., и все члены комиссии, вместе с председателем, приняли появление Б.А. как сам собой разумеющийся факт.

Одним словом разбираться в этих иерархиях было некогда и не интересно. Я привык делиться с Б.А. по всем происходящим на испытаниях событиям, и так мы и работали в одной с ним паре: дружно и без лишних вопросов и выяснений «кто, кому, сколько должен».

В Ленинграде, куда я вернулся уже после Бори, он тоже, одно время ставил свою подпись на бумагах, которые я представлял на подпись начальнику отдела Ю.В. Саунину. Однако, когда, через некоторое время, Боря был выбран-назначен парторгом отдела, я опять наполовину «осиротел». Боре со мной заниматься, по-видимому, стало некогда, и мои бумаги визировал, как и прежде, только один В.Г. Сагалов. Кажется, вскоре, Боря становится парторгом отделения, а через год-другой, после смерти Олега Пархоменко, Борис Александрович был назначен начальником отделения и, таким образом, превратился в одного из руководителей ЦНИИ «Гидроприбор».

Так сбылась, когда-то услышанная мной, мечта его родителей о продвижении своего чада вверх по служебной лестнице!

Боря был убежденным партийцем-ленинцем. Как-то в отделе ЦНИИ, по поводу какого-то моего ироничного высказывания о деятельности КПСС, Борис сделал мне очень серьезное заявление, что он гордиться тем, что в партию его торжественно принимали в том же помещении, где когда-то выступал САМ В.И. Ленин!

В связи с этим, вспоминаю, как уже в начале 90-х я пришел в ЦНИИ, чтобы побывать на последней  в Ленинграде демонстрации трудящихся по поводу праздника «7 ноября».

По привычке, масса народа пришла на демонстрацию, но большинству было ясно, что этому пришел конец. Было грустно провожать наши несбывшиеся мечты о справедливом светлом будущем и прекрасные народные демонстрации. Мы шли с Б.А. вместе и о чем-то беседовали, не очень значащем. Каково было ему, убежденному ленинцу, участвовать в этих похоронах?

Однако ничего, справился.  Вылетев из Исаковского гнезда, Борис Александрович успешно продолжал свою карьеру, и после кончины Радия Васильевича, и после кончины Советского Союза.

Гены, доставшиеся ему от родителей, определили успешную службу и у  Б.А.Казнакова.

В начале ХХI века Б.А. Казнаков оставил службу в ЦНИИ «Гидроприбор» и перешел на преподавательскую деятельность в Корабелке.

 

Удивительно, но почему-то у многих личностей, работающих рядом  со мной, мне довелось наблюдать их любопытные и не совсем рядовые карьеры.

 Взять, хотя бы, того же Радия Васильевича!

И во многих случаях необычная карьера бывает у людей обладающих генами от необычных родителей!

Вот, например, еще одно наблюдение.

В 50-х годах в лаборатории отдела № 14 начал работать  слесарем  молоденький Юра Н.

Работал,  как и все другие рабочие, ничем особенным среди них не выделяясь.

Юра был всегда скромным и воспитанным молодым человеком.

Однако, через несколько лет работы в лаборатории, руководство отдела вдруг перевело его на работу в «секретариат» отдела, где его использовали как помощника отдельского экономиста, или для выполнения каких-то канцелярских работ, по поручению руководителей отдела.

К этому времени Юра уже имел среднее образование и теперь получал заочное высшее экономическое.

Вскоре его перевели на работу в плановый отдел НИИ, поработав в котором еще год-другой он получил должность Заместителя директора НИИ по экономике!

Состоялось сказочное, почти мгновенное, превращение молодого слесаря  в заместителя директора – в руководителя крупнейшего оборонного предприятия страны!

В этой должности чувствовал он себя явно вполне уверенно!

Несколько раз мне довелось наблюдать его выступления на собраниях, партхозактива, или на других подобных.

С удовольствием и интересом наблюдал, как умело и с достоинством, слесарь из моей лаборатории, Юрий Васильевич Н., «наставлял на путь истины» других корифеев, часто по возрасту старших.

Так действовать могут только прирожденные руководители!

В самом начале перестроек в 90-ые годы, Ю.В. из гидроприбора ушел, и начал развивать другую экономику, судя по всему – коммерческую.

Я его пару раз в это время видел – энергичный молодой, явно успешный, бизнесмен! Вид имел, как на обложке модного журнала!

Конечно, подобные превращения из скромного рабочего в руководители так просто и сами собой не происходят.

Один из наших руководителей как-то мне рассказал, что некий министерский сотрудник, при своем появлении в Ленинграде, обязательно навещает семью Н.

 

Другим примером любопытной карьеры была история службы Феликса Г.

В самом начале 60-х Феликс был принят на работу в сектор управляемости на должность начальника группы обеспечения и ремонта АВМ (аналоговых вычислительных машин).

К нам он попал из военно-морского училища, в котором он был курсантом, и которое был вынужден оставить, после произошедшего с ним, какого-то несчастного случая.

На этом месте и в этой должности Феликс безо всяких особых приключений и происшествий работал до конца 70-х, когда, совершенно неожиданно и мгновенно, он превратился в ведущего специалиста (даже, кажется, в начальника) одного из главков министерства судостроительной промышленности (главк № 14 ?).

В самом конце 70-х, перед своим переходом из сектора 74-го отдела на службу в министерство, Феликс предоставил мне возможность немножко познакомиться с семьей своих родителей, проживающих в столице, в Москве.

Собственно, я мог увидеть только его мать и бабушку, других там не было.

Это случилось, когда мне зачем-то понадобилась краткосрочная командировка в Москву, а Феликс снабдил меня рекомендацией для ночевки у своих родственников, с гостиницами в Москве было сложно. Заодно, я что-то от него родственникам передал.

Его мама, недавно второй раз вышедшая замуж, как он мне это сказал, работала преподавателем, какой-то гуманитарной дисциплины, в высшей партийной школе.

Очень интересным человеком мне показалась также его бабушка, которая жила в одной квартире вместе с его мамой.

Не было у меня сомнений, что она была по национальности немкой. Мне не трудно было заметить также, что она читала вовсю на немецком языке прессу и литературу.

Его мама же выглядела чисто русской женщиной, еще совершенно не старой, и сохранившей привлекательность.

Было похоже, что бабушка была матерью его отца, а русская фамилия была у Феликса от матери.

Сейчас не помню то время, когда впечатления от знакомства с родными Феликса, сопоставилось в моей голове с его болтовней о своем отце во время одного небольшого застолья в Питере. Он тогда как-то высказался:

-          А мой отец, в сталинские времена, как прокурор СССР(!), многих людей на тот свет отправил!

Эту фразу Феликса мне передал один из участников того застолья, и если она даже искажена «испорченным телефоном», то все равно, в принципе, объяснимо, как он к нам попал из училиша, и другие моменты в его судьбе.

С большой вероятностью можно объяснить и то, как появилось у него такое имя – Феликс!

Не нужно быть Шерлоком Холмсом, или Канон Дойлом, чтобы, и без метода дедукции, предположить, как звали его отца – был там один такой с немецкой фамилией!

А как случилось, что Феликс перевелся из ЦНИИ в начальники министерского главка?

Тоже все понятно: через московские связи Р.В. Исакова!

 

Вот что делают с людьми их врожденные гены!

 

Гены, конечно, остаются генами, но следует вспомнить также о том, что осенью на испытания, поступила партия торпед для проведения этапа заводских испытаний.

Эта партия, наконец-то, была укомплектована приборами, изготовленными киевлянами для трального варианта ПМС, причем приборы полностью соответствовали согласованным  документам, ТЗ и прочим.

Наконец-то можно будет меньше дрожать  по поводу всевозможных аварий и затоплений торпед, по поводу сгоревших и вышедших из строя приборов – возможности комбинаций приборов в торпедах значительно расширились!

В отличном настроении я подошел к подготовленному изделию и выдал первые команды для ввода кодов программных установок в торпеду.

По команде «Пуск» слесарь-сборщик сорвал торпедный курок, и в схеме начали формироваться электрические импульсы, определяющие величину проходимой дистанции, и команды на программное изменение ее траектории.

Однако, вот досада, в торпеде пошли команды, совершенно не соответствующие введенной программе хода!

Неприятно, но чего не бывает! Нужно только снять с торпеды этот БПУ и проверить его на штатном стенде у киевлян. Посмотреть, почему введенный в него ввод программной траектории, этот БПУ отрабатывает неверно. А тем временем попросить подготовить к прокачке другую торпеду с другим БПУ. Не может того быть, чтобы все БПУ были подготовлены с такой грубой ошибкой.

Однако проверка у киевлян первого БПУ показала идеальную отработку вводимых в него параметров программы!

Между тем и на другой торпеде, при прокачке получалась почти такая же чепуха. Почти - в том смысле, что начинала выполняться какая-то своя программа, непохожая, как на введенную в торпеду с внешнего пульта, так и на ту, что выполнялась на первой торпеде!

«Вот тебе бабушка и юрьев день»! Вот тебе и новые долгожданные приборы – на стенде работают идеально, а в торпеде совершенно не работают!

Председатель комиссии, торпедные электрики, и все остальные члены, мнение по этому поводу имеют однозначное: « Разберись со своими приборами! Почему, точно с такой же торпедной электросхемой, старые приборы выдавали траекторные команды всегда без ошибок, а новые формируют, что попало, но не то, что требуется»?

Все верно! Но почему тогда на стендах у киевлян их приборы не врут?

Параметры электрического питания киевских стендов и торпедной электросхемы совершенно одинаковые. Это согласовано во всех документах и постоянно контролируется, как на каждой торпеде, так и у киевлян на стендах подготовки приборов!

В чем же дело?

Голову долго не ломал, а стал контролировать в процессе прокачки торпеды – в  какой момент прохождения дистанции происходит этот сбой введенной программы, и что в этот момент в торпеде работает.

Установить истину после такой проверки – труда не представляло: с самого начала функционирования торпеды после откидывания курка в торпеде начинали формироваться команды на функционирование тех или иных ее агрегатов. Так, после разгона гироскопа и освобождения его от арретира, давалась команда на включение торпедного двигателя, после прохода торпедой первых 128 метров, выдавалась команда на снятие стопора перекладки рулей торпеды, и ряд других подобных команд. Именно в моменты выдачи в торпедах этих команд, происходил очередной сбой в системе хранения ввода команд программы.

Выдача команд на включение в работу указанных и других агрегатов торпеды производилась в торпеде от срабатывания электромагнитных реле, управляющих подачей  напряжений от стандартных источников питания, таких же какие использовались и киевлянами. Только этих электромагнитных реле у киевлян не было!

А из теории, да и из практики, известно, что контакты таких реле, которые замыкаются при выдаче соответствующих команд, обязательно, хоть чуть-чуть, но искрят!

При этом хоть наши цеховые приборы и не в состоянии это обнаружить, в схеме появляются очень кратковременные броски тока и напряжений, которые сбивают элементы хранения параметров ввода!

А эти элементы представляют собой микросхемы, о которых я, пока что, мало что знаю! Поэтому я не могу точно ответить на вопрос – почему на первой партии приборов не было никаких сбоев?

Я только знаю, что киевляне в новой партии приборов применили другой тип микросхем.

Наши электрики как один уверяют, что не может быть никаких бросков в торпедной электорсхеме, тем более первая партия приборов все условия эксплуатации прекрасно выдерживала и, кроме того, покажите этот бросок! Переделывайте, пожалуйста, свои приборы, а нас оставьте в покое!

Позиция киевлян: мы используем согласованные с Вами  источники питания и у нас прекрасно работают обе партии приборов, а то, что мы при этом использовали более современную серию микросхем – так это наше право и обязанность, использовать все новое. Приспосабливайте свою электросхему!

Я знал одно, что не могло быть такой ситуации, когда опытную партию приборов мы сами же проектировали и изготавливали! При данной же схеме проектирования, замы главных  были крайними, хотя сами делать ничего не имели права!

Киевлянам до наших бед в торпеде не было никакого дела, а все Наши, сделанному  анализу также не доверяли.

- Опять этот Александров выдумывает какие-то причины, ведь все же работало прекрасно!

 

Единственным человеком, мне поверившим, оказался, недавно появившийся у меня, молодой помощник, АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ КОЗЛОВ.

Ему было порядка 30 лет, и он уже имел опыт работы с приборами в ракетной промышленности. Несколько лет тому назад Саша окончил институт авиационного приборостроения (или ЛИТМО?).

Поступить к нам на работу его заставили семейные обстоятельства. Здесь же, в Феодосии, было постоянное местожительство его тещи, жены и дочки

Уже скончавшийся, его тесть был очень заслуженным человеком – он был героем обороны Новороссийска, ближайшим помощником руководителя обороны этого города, Цезаря Кунникова. Его могила была здесь, в Феодосии.

Саше я все показал и объяснил, и он сделал попытку увидеть броски напряжения в электросхеме при замыкании контактов электромагнитного реле. На одном из осциллографов (кажется типа ОС-72) ему удалось получить их изображение, правда такое слабое, что не у всех глаза его видели. Но все равно – это было здорово!

 

Вот с такими нерадостными результатами, в начале декабря я и отбыл в нашу  резиденцию,

 

в город Ленинград.

 

Между тем, как  всегда было и раньше,  наступил новый

 

1983 год.

 

Этот новый год начался с патовой ситуации.

Начинать, вернее, продолжать, заводские испытания было невозможно, поскольку новая партия исправных приборов не работала в исправной торпеде!

Все были правы, а «крайним» был я. Но мне никто не верил, хотя и других версий никто не предлагал. За исключением: пусть у себя «что – нибудь» исправит «другой дядя», и пусть «этот Александров» (т.е. я) разбирается получше в своих приборах!

Даже мой начальник Ю.В. Саунин совершенно не верил, что срабатывание электромагнитного реле может привести к сбою триггерной памяти в микросхеме, которая хранила вводимые в торпеду параметры.

Почему триггеры приборов на экспериментальной партии торпед никогда не сбивались, а у приборов для заводской партии сбой происходил, я тогда и сам пояснить не мог.

Такие мы тогда все, и  электронщики, и механики, были грамотеи в том, что касалось интегральных микросхем!

Мне было ясно, что это происходит потому, что киевляне поменяли серию микросхем, но почему одна серия критична к работе электромагнитных реле, а другая нет, я этого взять в толк тогда не мог!

Только через несколько лет, знакомясь поглубже с этой современной техникой, узнал, что бывают триггеры, активизируемые уровнем импульса, а бывают активизируемые фронтом импульса!

Во всех документах всегда согласовывалась величина уровня импульса, но никогда не было и речи о согласовании его фронта!

Так что киевляне получались правыми – они не нарушили согласованный с нами уровень импульса! А насчет его фронта - могли делать все, что захотят!

Я знаю только то, что веди я непосредственно разработку этой конструкции, так вводя  в нее любое изменение, особенно уже в процессе  испытаний, я бы сперва проверил, к чему это изменение может приводить. И выдал бы рекомендации, каким способом можно устранять нежелательные явления, в связи с данным изменением.

Очень неудобная система проектирования была у нас создана. Именно система привела к тому, что почти целый год начальство никаких конкретных шагов для продолжения испытаний не предпринимало, считая, по-видимому, что, авось, этот нарыв как-нибудь и сам рассосется.

Между тем, в феврале на пару недель, и в апреле на недельку, я еще, два раза, съездил

 

в Киев

 

 решать какие-то текущие вопросы проектирования и изготовления приборов, после чего снова возвращался

 

в Ленинград.

 

Что предпринять для работы приборов в торпеде, киевлян совершенно не интересовало, их волновала приемка и сдача изготавливаемых приборов и техдокументации.  И еще их очень волновала дальнейшая судьба переходного блочка УФС, для стыковки приборов с аппаратурой самонаведения.

 

В этом году много времени у меня заняло создание и оформление различной технической документации.

 

Приходилось разрабатывать подробные отчеты о проведенных испытаниях, а также технический проект, трального варианта ПМС по части системы управления.

В этом проекте были представлены описания всех агрегатов системы управления, моделирование процессов управления, результаты испытаний, всевозможные расчеты.

Проект состоял из разделов, составленных не только мной, но и другими подразделениями отдела и института, имеющими отношение к системе управления.

Одним словом, труд был увесистый и требующий для своего составления значительного времени.

Помнится, что сюда был включен раздел, не предусмотренный  первоначально, при составлении и согласовании всевозможных технических заданий и других документов по теме.

Это было обоснование дополнительного требования к ПМС - требования по тралению придонных мин.

Придонные мины устанавливаются на коротком минрепе, на расстоянии от 1,5 до 5 метров от грунта (от морского дна), при глубине на акватории до 150 – 300 метров. При прохождении над ними надводного, или подводного корабля, они могут, тем, или иным способом, его подорвать.

В соответствии с таким заданием требовалось от системы управления ПМС выполнять такие же требования, как при тралении якорной мины, установленной у поверхности водоема, только при движении торпеды около морского дна, как можно ближе к грунту. Требовалось обеспечить движение на расстоянии 1,5 метра от грунта.

Можно бы, конечно, устанавливать (вводить) заданную глубину, равной глубине моря в точке выстрела, минус 1,5 – 2 метра, но кто знает, какая глубина моря в точке постановки мины? Кроме того, профиль грунта может изменяться на всем пути хода торпеды, и поэтому она, в какой-то момент, может просто зацепить грунт и прекратить свое движение.

Остается одно – двигаться на определенном расстоянии от грунта, обходя, при этом, все встречающиеся на пути препятствия.

Для такого управления, использование в канале глубины сильфона, реагирующего на изменение величины столба воды над торпедой, следует заменить на другой чувствительный элемент, например, на эхолот, облучающий своими акустическими сигналами грунт, и получающий от него отраженные сигналы.

Чем больше расстояние до грунта, тем больше время между посылкой и получением отражения. Эти отрезки времени сравниваются с заданным временем, которое соответствует заданному расстоянию между торпедой и грунтом, и на отклонение от него должны реагировать горизонтальные рули торпеды, не позволяя ей значительно отклониться от нужной величины.

После недолгих поисков, требуемый эхолот нашелся в одном из подразделений отдела № 75, которым уже несколько лет командовал мой давнишний соратник Витя Кутузов. Когда-то Виктор Алексеевич начинал свою деятельность в моей группе креновыравнивающих приборов.

Этот эхолот спроектировал инженер ТИМИН, и с ним я начал обсуждать, каким моим требованиям  должен соответствовать его эхолот.

Задавать эту работу киевлянам было бесполезно.

Во-первых, вводить им такое дополнение можно было бы только после согласования этого вопроса в минсудпрме между двумя главками, и, во-вторых, по акустическим системам киевляне не специализировались.

Траектория движения торпеды в вертикальной плоскости в придонном варианте была тщательно проверена и отработана при моделировании ее на АВМ.

Выглядело все это следующим образом:

Во-первых, с внешнего пульта в торпедную память должна была вводиться команда «ДНО».

 При наличии такой команды – признака, торпеда, пройдя свой начальный участок на глубине порядка 10 метров, начинала заглубление с дифферентом 40°. При этом эхолот все время посылал свои сигналы к грунту, но ответ он мог получить, только приблизившись к нему до величины 30 – 40 метров.

С этого момента управление торпедой эхолот брал на себя, управляясь по отклонению относительно заданного расстояния до грунта, по производной этого отклонения, и по угловой скорости поворота торпеды относительно поперечной оси.

 Как чисто технические параметры, так и закон управления, его коэффициенты ввода сигналов, были внимательно изучены и заданы для исполнения Тимину, соответствующим техническим заданием, и с ним согласованы.

Однако Тимин это задание не понял, пренебрег созданием требуемых сигналов и, примерно через год, пытался предъявить мне прибор–антенну в чистом виде, «посылка-прием». Когда я ему пытался объяснить, что такая игрушка мне не нужна, а требуется работу выполнять по согласованным документам, Тимин поднял страшный скандал. Он кричал, что я хочу «его крови», и еще какую-то ерунду:

- Если вам нужны ваши законы управления, то

сами их и делайте!

Втолковывать ему, что мне, чтобы добраться до моего производства, которое расположено в другом городе и в другом главке, потребуется специальное решение, чуть ли не Совета Министров, - ему это втолковывать было бесполезно.

Вопрос быстро решил Витя Кутузов, который взялся разработать, и в дальнейшем вести изготовление специального переходного блока «формирования сигналов управления» - ФСУ.

Был у нас УФС – теперь появился ФСУ.

Скандала с киевлянами по поводу дополнительных доработок блока БПУ удалось избежать, поскольку по сигналу «ДНО», поступающему в торпеду при вводе исходных параметров, к их БПУ по линии установки заданной глубины хода торпеды, я им теперь направлял заданное расстояние до грунта.

 

В этом году скончался генеральный директор нашего производственного объединения «Уран», Радий Васильевич Исаков.

Это был человек, который поступил на работу почти в одно время со мной, и которому 32 года тому назад я пояснял, откуда проще всего получить информацию о торпедах, о том, что за устройство они собой представляют.

Используя эту скромную информацию, Радий Васильевич, через какое-то время, возглавил промышленность по проектированию и производству морского подводного оружия Советского Союза, достиг высоких званий профессора и доктора технических наук, получил звание Лауреата Ленинской премии, был награжден орденом Октябрьской революции, и многими другими почетными наградами и званиями.

За всеми этими наградами и званиями скрывается создание уникальных образцов морского подводного оружия, которым было можно хорошо ответить на любую агрессию и защититься от любого супостата.

На моих глазах Радий организовывал внедрение самых передовых методов в исследовательскую и проектную работу. Он чутко реагировал на  все самые современные достижения науки и техники, мгновенно принимая все возможные меры, для их использования при создании новейших образцов подводной морской техники.

При этом, в создание образцов новой техники он вносил также и свой личный вклад, как инженер и ученый.

О его огромном авторитете свидетельствуют подписи, поставленные под его некрологом, опубликованном в «Ленинградской правде». 

Некролог подписали представители администрации, партийной, профсоюзной, и  комсомольской организации ЦНИИ, руководители всех многочисленных предприятий и заводов главка подводного оружия минсудпрома, военные представители различных воинских частей, руководители всех предприятий минсудпрома Ленинграда, руководители Ленгорисполкома и горкома КПСС Ленинграда, руководители ВПК Советского Союза и некоторые члены ЦК КПСС СССР.

Его жизнь оборвалась в расцвете творческих свершений.

Как  свидетельствуют некоторые публикации в прессе, появившиеся в последние годы, а также по информации «сарафанного радио», распространяемой в начале 80-х, его личной целью было получение звание академика СССР. Для достижения этой цели он предпринимал некоторые практические шаги, которые очень возможно, и увенчались бы успехом, если бы не его смерть.

Зачем, спрашивается, ему это было нужно? Ему, достигшему, казалось бы, уже всего возможного в этой жизни!

Бывает у людей «голубая мечта» - представление о жизненном идеале.

У каждого этот идеал свой!

У одного – «да щей горшок – да сам большой»!

У другого – «не рвусь я грудью в капитаны, и не ползу в асессора»!

У В.А. Калитаева, по моему мнению, идеалом его жизни  было звание «Генерального Конструктора торпед»!

А вот у Р.В. Исакова – «академик»? Выше уже, в науке никого не бывает!

Правда, судя по высказываниям, сам он это стремление объяснял желанием - таким образом придать авторитет всему торпедостроению СССР!

Дескать, в звании академика вести всевозможные споры и переговоры с чиновниками в главке и в министерстве ему будет легче!

Последние дни жизни он проводил в стационаре Военно-медицинской академии, где медики боролись за его жизнь, и облегчали переход в иной мир.

Там его регулярно посещали ближайшие сослуживцы и те лица, которые считались его ближайшими друзьями.

К таковым я себя не относил.

Р.В. Исаков, просто, был одним из моих давнишних знакомых, отличавшийся от прочих своим высоким положением, и, в связи с этим, от меня более удаленным, чем другие-прочие.

В числе прочих, Р.В. регулярно в больнице посещал Вадим Лужин, его однокашник по ВТУЗу им. Баумана.

Было несколько удивительно, когда в один из дней, вернувшись от Исакова,  Вадим подошел и передал мне от Радия «привет», или что-то в этом роде.

Но еще больше меня поразило то, что уже на следующий день в институте был вывешен портрет Р.В. в черной траурной рамке!

Вспоминать меня в такой момент?

У меня и раньше временами было ощущение, что Р.В., как бы замечает каждый мой шаг! Это ощущение я отметал, как нечто невероятное: «нет других забот, что ли, у генерального директора!». Я его и видел-то очень редко, и по службе почти не соприкасался.

Его внимание для меня оставалось непонятным.

Однако, кажется, кое-что прояснилось после того, как я ознакомился с рядом воспоминаний о нем, помещенных в юбилейной литературе.

 

Хоть директор и скончался, жизнь нашего ЦНИИ продолжалась в прежнем стиле и духе.

Время приближалось к годовщине с того момента, как испытания «Кобры и Гюрзы» столкнулись с нежеланием новых приборов функционировать в новых торпедах.

Время шло, а этот нарыв сам собой не рассасывался, и вынуждал к действиям руководство института, которое через какое-то время сочинило приказ, чтобы подчинить  отдел электриков № 42 начальнику приборного отдела № 74, Саунину Ю.В., до момента, пока, под руководством  последнего, не будет устранена причина сбоя приборов в торпеде.

Таким образом, мы получили возможность делать в торпедной электрической схеме все, что найдем нужным. А было нужно, по моему убеждению, исключить в электросхеме влияние искрения на контактах электромагнитных реле, хоть торпедные электрики и продолжали утверждать, что никакого искрения там нет.

Ю.В. в начале осени САМ отправился в Феодосию, для решения этого вопроса, взяв в помощники А.Н. Козлова.

Теперь вся ответственность за выполнение работ по теме была возложена на Ю.В.

В критических случаях, а такие, хоть и не часто, но случаются, на начальника отдела всегда ложится особая ответственность, и Ю.В. Саунин уже не раз успешно справлялся с осложнениями в подобных ситуациях.

Вспоминаю, как в начале отработок торпеды ССТ, последняя не желала ходить в заданном направлении, и причину этого никто тогда понять не мог. Тогда, только командировка Ю.В. на Иссык-Куль также помогла найти и устранить причину увода торпеды по курсу.

Возможно и тогда, кто-то из молодых (Кабанец?) ему оказывал помощь, но, в заслугу руководителя следует также ставить умение подбирать себе помощников.

Вот и в данном случае, с помощью Саши Козлова, удалось ликвидировать влияние искрения контактов реле путем шунтирования их диодами.

Поставили обычный искрогасящий контур, что казалось бы элементарно. Но всегда элементарной мера оказывается, когда она сделана, а до этого все вовсе и не элементарно. Особенно если диагноз болезни не всем очевиден.

 

Так начиналась в торпедостроении деятельность А.Н. Козлова, в последующие годы превратившегося в одного из основных деятелей по обеспечению управляемости торпед.

В тяжелые  годы разрухи только экспортные поставки наших торпед в Ирак и в Китай спасали нашу торпедную промышленность.

В отработке и сдаче наших торпед на флота этих государств Саша Козлов выполнил основную роль, заменив собой целые коллективы предприятий, прежде участвующих в подобных работах.

 

Как бы то ни было, но в средине октября я сначала вновь отправился

 

в Киев,

 

после чего, решив там ряд вопросов по согласованию и доработкам изготавливаемых блоков, к ноябрьским праздникам вернулся

 

в Питер,

 

а после них, сразу же отбыл

 в Феодосию

 

для возобновления заводских испытаний ПМС.

Отработки возобновились и успешно продолжались в этом и в последующие годы.

Теперь у меня появился надежный помощник и в средине декабря я смог с испытаний вернуться

 

в Ленинград,

 

Где в очередной раз и встретил новый

 

1984 год.

 

В очередном новом 1984 году моя «торпедная жизнь» продолжалась в более спокойном темпе, с меньшей нервотрепкой. По прежнему эта жизнь проходила по частям: в стенах «Гидроприбора» в Питере, в КБ и в цехах Киевского завода, на просторах Крымского полуострова – в цеху и на морском полигоне, а также на Каспии.

Жизнь стала спокойнее, во-первых, потому, что закончилась полоса критических дефектов, связанных с управляемостью торпеды в тральном варианте.

Из-за этих неполадок сроки проведения испытаний были нарушены, и затянулись года на два.

Во-вторых, жить стало спокойнее, после того, как в этом году был окончательно решен вопрос с вариантами проектирования ПМС.

В-третьих, у меня появился помощник, на которого было можно положиться.

В Ленинграде, в стенах института, я, как обычно, занимался разработкой многочисленных документов по обеспечению хода проектирования ПМС.

В частности в этом году надлежало организовать проверку радиационной стойкости приборных блоков в городе Лыткарино (где-то под Москвой).

Было необходимо предусмотреть, чтобы туда в предусмотренные плановые сроки были доставлено все блоки приборов в необходимом количестве, требуемое для этих испытаний оборудование, и прибыл бы вовремя персонал обслуживания приборов, из Ленинграда и Киева.

Руководителем этих работ, в составе бригады по испытаниям торпеды на радиационную стойкость, был назначен Саша Козлов.

Кроме продолжения испытаний трального варианта ПМС в Феодосии, в этом году надлежало произвести приемку, изготовленных торпед для варианта с системой самонаведения. Организовать эту приемку надлежало на «Дагдизеле», или иначе на заводе-изготовителе № 182, расположенном в городе Каспийске.

Ответственным за приемку системы управления, в составе соответствующей бригады, был назначен я.

Блоки приборов, БПУ и БРМ, были изготовлены  киевлянами и их уже установили в корпуса торпед. Из Киева в Каспийск  также должен быть направлен их представитель, и поставлено на завод оборудование для проверки и регулировки приборов.

Из «Гидроприбора», из отдела № 75, ожидалось прибытие в Каспийск Ю.Б.Наумова, или его представителей, с аппаратурой самонаведения.

Чтобы все это могло работать, и чтобы принять торпеду с системой самонаведения, я, дополнительно к указанным блокам, должен был привезти в Каспийск «в своем кармане» блоки УФС, предназначенные для стыковки аппаратуры самонаведения с приборами.

Эти блоки УФС, изготовленные киевлянами по моей просьбе-настоянию, как бы в помощь Ю.Б. Наумову (я об этом здесь уже писал), оказались ничейными! Их отказывались включать в состав своей аппаратуры, как киевляне, так и Ю.Б.!

Мало того, Ю.Б. официальным документом отказался вводить в состав своей аппаратуры дополнения, согласованные в 1981 году в Киеве его представителем Е.Марковым, и подписанные им самим, в том же 1981 году! 

После моих неоднократных докладов о ситуации, складывающейся со стыковкой аппаратуры самонаведения с приборами, Ю.В.Саунин, наконец-то, вместе со мной отправился решать проблему в кабинете начальника отделения, который в тот момент занимал Д.П. КЛИМОВЕЦ, один из основных оппонентов  и недругов Ю.Б.

Получасовая беседа у Д.П. кончилась ничем. Выход из данной ситуации предложить так и не смогли. В результате мне пришлось ехать на приемку торпед с ничейным блоком УФС.

Но это все будет происходить позже, уже в июне, а в феврале 84 года, в первых-же числах месяца, мы приступили к продолжению натурных испытаний трального варианта торпеды

 

на Феодосийском полигоне,

 

благо сбои, по вводимым в прибор параметрам, были надежно устранены.

Чаще всего, и сейчас также, с жильем я устроился в поселке.

Опять, как и прежде, готовили в цехах приборы и торпеды, и выходили с ними в зимнее Черное море, для того, чтобы там ими пострелять.

Как и прежде, когда наша торпеда всплывала в положенном месте, у всех поднималось настроение, и становились нипочем и ветра, и волны, и даже мерзкая погода.

Случалось, правда, что это настроение немного портилось, если торпеду в цех привозили с водичкой, и, еще хуже, если ее нутро приходило залитым продуктом горения топлива. Но такое происходило все реже и реже, а если беда и случалась, то рецепт спасения агрегатов был известен. Я про это уже здесь вспоминал.

Вообще-то, из-за зимних штормов и непогоды испытания производились гораздо реже, чем летом.

Испытательная страда обычно начиналась  в апреле – мае.

Зимой частенько появлялось свободное от работы время: и по выходным никто не работал, да и вечерами раньше освобождались, а иногда, из-за непогоды, и целый день нужно было выдумывать себе занятия.

В такое период командировочный народ, естественно, проводил, в основном, время своими компаниями.

Обсуждали жизнь со всех сторон. Каждый был посвящен, таким образом, в различные стороны жизни друга и знакомого, все вместе переживали происходящее в жизни друг у друга. Все между собой сближались и как бы сроднялись. Работа и быт были общими.

Здесь, как и в других местах длительных командировок, особо приятными и значительными бывали банные дни: всегда в баньке, в непринужденной обстановке, вновь встречаются члены твоего коллектива, и при этом проявляется трогательная забота  о вениках, мочалках, тазиках, о парилке.

Кстати, когда-то было время, что и свое бельишко простирнуть, командированные мужики имели возможность, частенько, только в бане. Ведь все они здесь были «холостяки», а горячая вода в нужном количестве, в тех условиях была  роскошью!

 

Помнится в командировке в другом поселке, в Алахадзе, для подобных целей вся одежда просто связывалась веревкой, и среди камней на ночь оставлялась в море. Морской прибой все отлично отстирывал!

 

Случалось, что местная баня длительный срок, по каким-либо причинам функционировать переставала. В этом случае выручала небольшая душевая в цеху. Иногда, специально чтобы помыться ходили на завод в выходной день. Правда почти всегда, вода из-под душа шла еле-еле и чуть-чуть теплая, а иногда и вовсе холодная.

Но, все-равно! Любая баня – это праздник!

 

Между прочим, на Иссык-Куле я оценил тамошние полынные веники! Берез-то там нет!

Очень неплохо, скажу Вам!

 

В выходные, я, как приучился здесь смолоду, старался организовывать турпоходы: пешком до Коктебеля и на Кара-Даг, или в Феодосию, также пешком, но разными путями через перевал, или еще куда-нибудь.

Конечно, как когда-то с Ив. Ивановичем Третьяком, уже не получалось – не те годы, да и Кара-Даг, в основном, закрыли.

Однажды, в марте месяце, я совершил переход, который запомнил.

Здесь часто бывает, что в марте начинается пурга, и снегом заносит все перевалы и дороги так, что ни пешему, ни автотранспорту, становится невозможным передвижение за пределы того места, где эта кутерьма его застанет. При этом и морозец доходит до десятка градусов. При этом случается и гибель людей!

Уже дней 5 мы изнемогали от безделья, находясь в поселке, отрезанном от цивилизации снежными завалами. Даже картины Айвазовского, с Кара-Дагом, или Коктебелем, на заднем плане, настроения не прибавляли. В поселке  давно закончились запасы водки, и не было надежды, что  в ближайшие 2 –3 дня из города смогут доставить новый запас продуктов.

Как-то ближе к вечеру я из поселка ушел погулять по автомобильной дороге, которая через перевал вела в Феодосию.

Дорога вблизи от поселка была вполне проходимой.

Я прошел по ней вдоль берега моря, потом повернул влево на длинный прямой подъем и спокойно прошел по нему почти до начала поворотов. Там снега было побольше, местами до колена. Или чуть выше. Но и там без особых затруднений я пробрался до самого верха и тогда вдруг увидел щель, пробитую в толще снега.

Эта щель была пробита в толще снега высотой больше человеческого роста, а ширина ее была такой, что передвигаться в ней было можно только-что не боком.

Через эту щель я шел еще минут 15 – 20 и когда из нее вышел, то увидел, что внизу передо мной находиться Феодосия. Там внизу уже начинали сгущаться сумерки и кое–где уже включались электрические лампочки. Мне  ничего не оставалось делать, кроме спуска по дороге вниз, и проще было направиться в сторону города, чем снова залезать в снежную щель. По мере того, как я входил в город, я все более ощущал контраст между оживленным  южным городом (хоть стояла зима, но город все-равно оставался южным) и поселком, отрезанном снежными завалами от цивилизованной жизни.

Спустившись с гор, я направился прямо в гостиницу «Астория», в номер, в котором остановился председатель нашей комиссии, В.М. Денисов.

Там я застал, кроме самого Денисова, значительную часть командировочного состава, коротавшего время у председателя.

Им я сообщил, что блокада прорвана, попросил ночлега, и пригласил назавтра всех ко мне в гости, в поселок.

На другой день, выспавшись и позавтракав, человек 5 во главе со Славой Денисовым, пешком отправились гостить ко мне, так как ехать в поселок было по прежнему еще не возможно. Среди них находилась также одна женщина, это была ВАЛЕНТИНА  ТРАВКИНА, жена нашего сотрудника и знакомого Б.В.ОГАРКОВСКОГО.

Я их повел  в посе6лок тем же путем, какой вчера сделал сам.

Погода стала по настоящему весенней. Сугробы снега интенсивно отражали ультрафиолетовые лучи, и лица, на глазах, покрывались свежим, крымским загаром.

Вчерашняя щель значительно расширилась. Это сделали лопаты нескольких десятков веселых молодых солдат, которые спешили на выручку поселка, занесенного снегом.

Немножко отдохнув в комнате заводской гостиницы, где я жил, все отправились обратно, в свою «Асторию» в Феодосии.

Протяженность этого пути в один конец составляла порядка 10 километров.

Я их провожал до подъема вверх.

По пути к Феодосии нам встретилось несколько танков, пробивавших себе дорогу среди снегов, а на следующий день в поселок добрались и первые автомашины с продовольствием. Поселковые мужчины, соскучившись по делу, весело помогали их разгружать.

Жизнь в поселке быстро вошла в привычную колею. От снега через неделю не было и помина, а затем вскоре народ отправился на природу, собирать там первые полевые цветы-крокусы. В другие годы это делали и раньше.

 

Переходя через этот перевал, я частенько вспоминал 14-летнего партизана-связиста Витю Коробкова, который не один раз по ночам, зимой и в одиночку, здесь проходил, из Феодосии в леса Старого Крыма.

Фашисты его пытали и казнили, вместе с его отцом.

 

В последних числах апреля  командировка закончилась, и я вновь вернулся в

 

Ленинград,

 

а через месяц, после необходимой подготовки, отправился в другую командировку – в Дагестанский город

 

Каспийск, расположенный, примерно, в 10 – 12 километрах от Махачкалы.

 

Выше я здесь уже писал, зачем нам понадобилось отправляться в Дагестан.

Каспийск сыграл значительную роль в развитии нашей торпедной промышленности. Он и сейчас является одним из главных центров изготовления нашего подводного оружия. Вся остальная торпедная промышленность Советского Союза рухнула, можно сказать, стараниями нашего «замечательного» руководства.

Город Каспийск являлся детищем Сталинских пятилеток и умных действий наших «коммунистических» руководителей тех времен. В памяти поколений должно сохраниться имя Серго Орджоникидзе, сталинского наркома тяжелой промышленности.

Только подлецы и слабоумные образованцы могут допустить плевки в сторону Орджоникидзе, Кирова, и целой плеяды заслуженных деятелей, благодаря которым все мы существуем и продолжаем свой род.

Не будь строек типа горда Каспийска – нами бы, и всем Светом, распоряжались бы гитлеровцы. Это однозначно! Как они это делали – известно!

«Коммунистам» мы обязаны не только «Гулагами»!

Перед Отечественной войной торпедный завод, построенный на пустынном морском берегу вблизи столицы, Махачкалы, начал изготавливать и пристреливать партии новых торпед, а летом 1941 года сюда начали прибывать люди и оборудование из Крыма, из поселка Орджоникидзе.

Из-за мелководья пристрелочный цех и полигон были сооружены и оборудованы в нескольких километрах от берега, там, где глубина моря достигала величины порядка 20 метров.

Очень это было живописное сооружение: посредине моря возвышался замок с высоченной башней!

Очень скоро этот пристрелочный павильон получил романтическое название - «Тамара».

 

В 1947 году я с группой наших студентов проходил на «Тамаре» производственную практику.

Там мне доверили однажды дернуть за веревку, в результате чего из решетки павильона стремительно вылетела в морскую пучину настоящая торпеда!

В одной из солнечных комнат на «Тамаре» я впервые наблюдал запуск гироскопического прибора Обри. С большим интересом рассматривал стенд-качалку этого прибора, согнутые по спирали красномедные трубопроводы, по которым к прибору подавались 200 атмосфер сжатого воздуха, диаграмму, которую этот прибор рисовал и многое другое.

Вот уж не предполагал тогда, что этот прибор Обри будет меня сопровождать по всей жизни!

Хорошо было и позагорать на открытой верхней площадке этой «Тамары».

Рабочую смену и нас студентов на «Тамару» каждое утро доставлял небольшой корабль под названием «Монтажник», а к вечеру оттуда забирал. Но так получалось не всегда. Как-то шторм на Каспии разыгрался, после того как нас на «Тамару» завезли, а обратно было уже вывезти невозможно. В цеху объявили прекращение работ, и все рабочие собрались в комнатах отдыха. На руки всем, кто захочет, были выданы всевозможные игры, и даже кое-какие музыкальные инструменты. «Отдых»  продолжался трое суток. Но рассказывали, что так загорать как-то пришлось и целых 18 суток!  Кормили в это время продуктами из НЗ – неприкосновенного запаса, который здесь всегда хранился на всякий случай.

Скучно было так отдыхать. Некоторое удовлетворение я все-таки в этой обстановке получал. Я всегда был голоден, а тут хоть и сушеной картошкой из НЗ, но все-таки подкормился.

Все время, пока был этот шторм, с наслаждением любовался, как многометровые валы рушатся на бетонные устои «Тамары»! Редко можно безопасно наблюдать такую мощь природы вблизи!

Наверное, от скуки, совсем обалдел, поскольку нашел для себя дикое занятие – крутиться верхом на дальномере! На самом краю площадки наверху башни, на тумбе высотой 1,5 – 2 метра был установлен поворотный дальномер. Через него полагалось следить сверху, как идет в море торпеда, которую выстрелили. Я усаживался на дальномер, обхватывая ногами поворотную тумбу, и одну руку выставлял в сторону. Ветром меня мгновенно разворачивало вместе с дальномером, на котором я сидел. Тогда я вытягивал другую руку, и так там и сидел, махая руками. При этом под свист ветра, меня довольно-таки быстро вертело вместе с дальномером!

Кажется кто-то все-таки меня оттуда, к моему великому огорчению, согнал.

Однажды нас всех студентов посадили на катер, и с «Тамары» увезли в море.

Молодой симпатичный инженер Портнов там командовал испытаниями какой-то торпеды, которая ходила, описывая в море окружности – циркуляции.

Это испытывалась новая торпеда. Что тут к чему я узнал попозже, и с этим Г.И.Портновым, потом уже, тоже встречаться приходилось.

Интересно было наблюдать, как торпеда вдруг появляется и снова исчезает. Но очень понравилось, когда этот самый Портнов  нам крикнул: «А ну студенты! Ныряйте в море!». С удовольствием плюхнулся в глубину теплого моря, вынырнул, и от души поплавал.

Когда на море не штормило, то перед сном мы всей группой отправлялись на море. Человек 5 умеющих неплохо плавать, и я в том числе, ночью уплывали в море на такое расстояние, что назад иногда приходилось возвращаться, ориентируясь по звездам. В какой стороне от нас берег, темной ночью было не понять, тем более что и фонарей тогда на берегу не было.

Много в молодости было любопытного.

Запомнились, купание во время шторма, танцплощадка, «шахсей-вахсей», и другое.

 

Теперь, через 37 лет после первого посещения Каспийска, я туда снова катил поездом в компании с Виктором Несбытновысм, тем самым Несбытновым, который в 1966 году сменил меня на посту начальника лаборатории. Он и сейчас руководил этой лабораторией.

Виктор был уроженец Махачкалы. Там он вырос, в 1944 был призван в армию, потом трудился на «Дагдизеле», и позже сменил Махачкалу на Ленинград – начал трудиться на родственном заводе №181, «Двигатель». 

Тут, на православном кладбище Махачкалы, покоились его родители, и Витя регулярно их навещал, ухаживал за могилой.

Я ему с удовольствием помог оформить в Каспийск командировку, тем более что этого  завода я не знал, а у него до сих пор в цехах работало много старых знакомых.

Ехали мы с Витей в одном купе, два уже немолодых человека. После Ростова вагон все больше начинал заполняться южными людьми, но что интересно: где-то минуя Грозный и дальше, метрах в 100 - 200 от колеи, на всем протяжении пути сидела масса народа, мужчин, сидели, и все как бы внимательно следили за проходящим поездом. До этого, сколько не ехал, такого не видел! Не было у них, что ли, других занятий? Или там была безработица сплошная?

 

В прошлой моей поездке, явно не было здесь такой массы людей! Тогда они были все в ссылке!

В прошлой моей поездке всех нас удивило, что после Ростова и до самой Махачкалы на всех станциях колоколом были донышки торпедных воздушных резервуаров. Прямо-таки путеводитель для шпионов!

Тогда очень мне запомнился мост через Терек, правда, на обратном пути. Когда поезд медленно шел через этот мост, я, удобно устроившись с какой-то девицей на подножке вагона, любовался с него, как подо мной «рвется Терек сквозь теснины».

Тогда было невозможно представить, что этот мост когда-нибудь будут взрывать.

 

К Махачкале мы подходили глубокой черной ночью. До нее оставалось ехать час – полтора, и мы с Виктором уже сложили свои чемоданы и ожидали прибытия. Наш вагон в составе был последним, и нам это помогло отделаться минимальной встряской в случившемся происшествии – наш поезд на полном ходу не поделил железнодорожную колею с товарным составом. Вагоны товарняка оказались в результате под откосом, а мы кое-как проехали вперед еще несколько минут,  после чего встали.

Сначала я услышал и почувствовал удар в начале нашего состава, затем удары стали поступать один за другим. Все ближе и ближе к нам, и, наконец, ударило по нашему вагону, что-то проскрежетало. Вагон от удара накренило сперва в одну сторону, но он выпрямился и накренился в другую, и так несколько раз с уменьшающейся амплитудой. Потом немножко еще проехал по рельсам.

Когда остановились, я сразу пошел в тамбур, посмотреть, что же произошло?

Дверь наружу открылась легко, но кроме черной ночи, черной степи, и покореженного металл у выхода, не разглядел ничего. Мы успели отъехать от места столкновения.

Стояли в черной степи часа два, пока за нами не приехал другой локомотив, и пока скорые помощи не увезли пострадавших машинистов и некоторых пассажиров первых вагонов.

В Махачкалу нас доставили глубокой ночью.

 

Свое название, «Махачкала»,  город получил уже в советское время.

До этого он назывался «Порт Петровск», в честь Петра I, во ‌|времена которого он был основан.

Как мне рассказал Виктор, до войны это был чисто русский город, население которого с давних времен обслуживало суда и устройства порта.

 К таким людям принадлежали и его родители.

Изредка сюда по делам спускались с гор местные жители – аборигены Кавказа.

 Строительство торпедного завода всколыхнуло весь этот край. До этого в республике крупных промышленных предприятий не было, и, судя по всему, нет их там и до сих пор.            

Как всякое крупное промышленное предприятие завод требовал присутствия множества рабочих рук и голов. В связи с этим, местное население привлекалось на завод  все в более широких масштабах.

Работа на заводе в одном коллективе с рабочими – выходцами из России, влияла и на изолированный образ жизни в горных аулах. Их население начинало приобщаться к достижениям «цивилизованного мира».

Происходило обучение горцев различным рабочим специальностям. В Махачкале  и в Каспийске появились средние технические учебные заведения и филиалы высших.

Широкое участие в обучении местной молодежи принимали преподаватели   ВУЗов Ленинграда, Корабелки в частности.

В торпедной промышленности СССР и России выходцы из Дагестана занимают очень заметное место.

Хотя доля коренного населения в городах, в Махачкале и в Каспийске, стала основной, они не теряют связей с родными горными аулами.

Можно, наверное, считать, что завод «Дагдизель» явился градообразующим предприятием не только для города Каспийска, но и для всей республики Дагестан.

Основное промышленное предприятие Дагестана, завод «Дагдизель», значительно укрепил связь народов Дагестана (а дагестанцы это не один, а множество различных кавказских народов) с русским народом.

Завод «Дагдизель» накрепко связан с торпедной промышленностью России, с ее флотом.

 

На другой день я встретился со всеми, уже прибывшими сюда, членами нашей бригады, мы быстро прошли все формальности у заводских руководителей, и отправились в цех. Мне показали помещения, в которых предусматривалось проводить работы, после чего каждый занялся своим делом, которое до конца так и не пришлось нам довести

Я очень мало надеялся, что появится аппаратура самонаведения торпеды, но и не терял надежды. Что если не сам Юра Наумов, то его помощник, женя Марков, все-таки сюда прибудет. Возможность разобраться на месте со всеми возникшими проблемами не исключалась.

Ну, а в отсутствии самонаведенцев я был готов эту торпеду проверять в автономном управлении. Для такой работы препятствий не было. Возможно, что аппаратура самонаведения создана все-таки будет, и в этом случае ее будут ожидать подготовленные торпеды.

Ю.Б. Наумова и его помощника Маркова мы здесь так и не дождались, но и без них, проверку торпеды в автономном управлении все равно сделать не удалось

 В течение месяца работы, все время чего-то для этого не хватало, все время заводские руководители обещали, что, вот-вот, завтра все будет на месте. Это «завтра» растянулось на месяц, а потом и прямо было заявлено, что все работы с вариантом ПМС с самонаведением прекращены.

Конечно, причиной прекращения работ в этом направлении было отсутствие у Ю.Б. работоспособной аппаратуры.

Почему он не смог ничего сделать, но столько времени «водил всех за нос», как выражались  некоторые сотрудники?

Уверен, не тот он человек, чтобы взять и, просто так, обмануть народ!

Уверен, что он был глубоко убежден, что все должно получиться и, наверняка, для этого у него были основания. Но обстановка проведения работы не позволила ему  трезво оценить возможность завершения своих идей.

Я и раньше сомневался, что он, в обстановке отрыва от привычного коллектива, в обстановке «давай-давай», сможет сделать что-либо путное. Эти сомнения утвердилась, когда, после 2000 года, о его работе я узнал больше.

У Ю.Б., я считаю, сдали нервы, да и здоровье он явно на всем этом подорвал серьезно. Жить ему осталось еще 4 года. Только всем этим я могу объяснить его метания с согласованием ТЗ Киеву: то он согласен, то ото всего отказывается и ставит всех «вверх-ногами»!

Явно человек был в нездоровом и в ненормальном нервном состоянии!

Когда у человека начинает все валиться из рук, образно говоря, то ошибки могут следовать одна за другой!

Его новый помощник, Женя Марков, работать с ним также прекратил и из ЦНИИ вообще уволился! Парень он был приятный, но в моей работе его деятельность проблемы создавала немалые.

 После такого финиша самонаведения мне, конечно, стало работать много спокойнее, но когда видел и вспоминал партию впустую изготовленных киевлянами приборов, то все это вызывало, мягко говоря, сожаление.

А ведь кроме приборов, также впустую, была изготовлена и партия торпед, с двигателями и с прочей начинкой.

Судьба же самого Ю.Б. Наумова являет собой пример недопустимой трагедии!

А вот Женю Маркова я в Орджоникидзе встречал еще не один год.

Благодаря «Кобре и Гюрзе», и их не состоявшемуся самонаведению, он встретил здесь на испытаниях свою половину и приезжал к ней регулярно.

Такова «торпедная жизнь»!

 

Все это время, пока решалась судьба самонаводящейся « Гюрзы и Кобры», мы с Виктором Несбытновым жили в одной из комнат небольшой заводской гостиницы, вместе с двумя – тремя другими командировочными.

Один из них был сотрудник нашего ЦНИИ, природный дагестанец лет тридцати с небольшим. Он окончил наш факультет в Корабелке, имел ученую степень кандидата технических наук, и по его внешнему виду никто бы не предположил, что у него существует кровная связь с далеким горным аулом.

Кто-то мне рассказал, что с родственниками в ауле у него появились проблемы после его женитьбы на русской, но, как бы то ни было, родных в ауле он навещал регулярно, и там его встретить всегда были рады.

Каждый раз, чтобы добраться до родного гнезда, ему приходилось преодолевать дороги и тропинки среди горных ущелий, по которым никакой автотранспорт передвигаться не мог.

По вечерам он нам рассказывал, как там, в горах, жили люди, как среди гор там подрастали мальчишки, превращаясь в детей природы без следов цивилизации.

Его прибытие в родной аул означало всеобщий праздник, и старики, по такому случаю, отправляли 12-13-летнего подростка за  … водкой! В ближайшее поселение, где торгуют «огненной водой». Для этого мальчику было необходимо немало километров проскакать верхом по горным тропам, над обрывами и под кручами, что он и делал всегда с радостью.

С удивлением, я спросил:

-          Как, «За водкой»? Разве Аллах разрешает для правоверных потребление алкоголя?

На что мой собеседник отвечал:

-         В Коране написано, что мусульмане не должны пить вино, а про водку Магомет ничего не говорил! А что не запрещено, следовательно – то допустимо!

Сидящие тут же рядом азербайджанцы (также мусульмане), с улыбками эти слова подтверждали.

Следовательно, цивилизация доползает и до горных аулов!

 

Так проходило у нас свободное от работы время, пока мы жили в Каспийске.

Конечно, и я и Виктор частенько бывали на морском пляже и плавали в теплом Каспийском море.

Витя любил плыть целый час на большой скорости - на такой, что и минуту за ним не удержишься. В этом деле он был профессионал.

Здесь, с берега, я впервые наблюдал испытания аквапланов. Такое интересное устройство: полу самолет – полу корабль.

По сравнению с былыми временами пляж в Каспийске стал оживленным и многолюдным, но оставался просторным и чистым. В старые времена тут было совершенно безлюдно.

Прекрасная «Тамара», на которой мы проходили в 1947 году практику, по-видимому, была наполовину разрушена. На ней уже давно не работали, поскольку пристрелку торпед на каспийском заводе прекратили. Этому способствовало значительное обмеление Каспийского моря.

Таким образом, пробыв в Каспийске месяц с небольшим, проверив во что он превратился за 40 лет и, попробовав вкусной каспийской рыбы, самолетом я снова удачно вернулся в свой родной северный

 

Ленинград.

 

В стенах своего отдела мне по-прежнему, хоть вопрос с самонаведением и отпал, приходилось много заниматься с составлением документов по порядку проектирования блоков приборов управления в Киеве. Постоянно приходилось согласовывать и определять многочисленные доработки приборов киевлянами.

Начальник киевского СКБ был этим очень недоволен и как-то даже высказался, что моя персона является в Киевском СКБ «нон грата»? – одним словом нежелательной для появления: вечно я или обнаруживаю какие-то недоработки киевлян, или «изобретаю» какую-либо для них новую доработку.

То мне не нравилось, что они изготовили блоки несуществующего самонаведения, то «придумал» какой-то УФС, то требую стыковки их блоков с каким-то ФСУ.

Вот вновь пришлось от киевлян требовать переделок их блоков по части конструкции системы ввода исходных параметров.

Такая напасть объяснялась тем, что система цифрового ввода исходных данных требовала унификации на флотах и согласования для всех типов торпед, используемых с надводных и подводных кораблей и авиацией.

Для «Кобры и Гюрзы», в начале проектирования, с военными заказчиками был согласован порядок ввода данных, начиная со старшего разряда, а теперь требовалось унифицированно начинать цифровой ввод  с младшего разряда.

Ничего не поделаешь – пришлось киевлянам в очередной раз переделывать элементы своих конструкций, а виновником этих переделок они все равно считали Александрова.

 

В этом году я окончательно осиротел – в августе похоронил маму.

Уходило поколение великомучеников, переживших две мировые, японскую, финскую, гражданскую войны, революции, репрессии, и т.п.

А я так и не сообразил вовремя воздать им должное.

 

Ближе к осени я снова отправился на испытания в

 

Феодосию,

 

И находился там практически до конца года с перерывом на выезд в

 

Киев

 

в октябре, на пол месяца, а оттуда снова в

 

Крым.

 

В конечном счете, к новому году все же попал к себе в

 

Ленинград.

 

Ото всех этих переездов вид часто приобретал, по-видимому, весьма дикий. Как-то в Джанкое, ожидая поезда, то ли в Киев, то ли в Ленинград, с трудом отделался от приставания цыган, которые хотели меня увезти на какие-то свои работы.

Вот так люди и становились рабами в ХХ веке!

Но, слава богу, как и положено,  добрался до года под названием

 

 

 

 

 

 

 

1985.

 

В этом году, а также в следующем 1986-ом, время на испытаниях я проводил несколько раз в году, подряд  не более чем по 2 месяца. Сказывалось, что мне начал оказывать активную помощь молодой помощник.

В процессе этих испытаний работа в основном сводилась к обеспечению движения торпеды по заданной программе для отработки всех прочих комплексов ПМС, вплоть до навески подрывного патрона на минреп. Получалось не все сразу, но работа по созданию этого трала-торпеды продвигалась к своему завершению.

Однако все чаще начинали в голову приходить мысли о своем продвижении к возрасту - официальному пределу нормальной мужской деятельности – к шестидесятилетию! Но пока особых причин для ухода на пенсию не возникало, разве что начинал тяготить неустроенный быт непрерывных поездок.

В 1985-м путешествия в

 

Орджоникидзе

 

 начались уже с февраля и продолжались с перерывами до ноября.

Потрясений на работе, вроде неуправляемости торпеды, сбоев ввода и потери приборов в ходе испытаний, теперь почти что уже и не было. Работа входила в монотонный привычный ритм, и быт в поселке, или в городе, в главной гостинице наших командированных, в «Астории», также становился обыденным, завтра как вчера, и так дальше.

Как-то в один из солнечных апрельских выходных я утром проснулся в одном из номеров «Астории», сделал все, что с утра положено делать, вплоть  до завтрака, и стал перед проблемой: «А что же теперь делать дальше? Не забираться же снова в постель?»

Слоняясь в раздумьях перед входом в «Асторию», столкнулся с нашим ветераном - Ильей Жулейко. У него были те же проблемы.

 

Илье уже несколько лет тому назад стукнуло 60, но он оставался по-прежнему здоровым и крепким мужиком с пудовыми кулаками.

Всю войну он был черноморским матросом. Морским пехотинцем освобождал Севастополь, а после войны становится сборщиком торпед в лабораториях и цехах нашего института. Мы с ним подружились еще со времен работы на торпеде ТАН-53 в 1952 году.

 

Договорились, что такой прекрасный весенний день лучше всего провести в путешествии  - решили совершить пеший переход в поселок, используя путь по древней,  давно заброшенной дороге. Напрямую через горы это километров 5.

Тут же мы весело и отправились в путь: мимо базара, минуя заброшенное армянское кладбище, мы поднялись на Сапун и вышли на малозаметное начало этой древней дороги. Эту дорогу перестали использовать для сообщений, по-видимому, сразу после войны. До этого ее еще использовали, я знаю.

Сверху перед нами открылся прекрасный вид на огромное Черное море, очень синее под ярким солнечным освещением, и на Двуякорную бухту, между которой в море выступал большой полуостров с поселком Орджоникидзе, заводом и мысом Киик-Атлома.

Направо, через морской залив, четко был виден потухший вулкан Кара-Даг и поселок Коктебель, а там за ними в дымке проступали Меганом, Судак, и уходило вдаль крымское Южное побережье.

Мы с Ильей начали спускаться по  дороге, извивающейся среди скал на склоне горы.

В некоторых местах время разрушило эту дорогу уже довольно сильно, и мы с нее сошли на целину.

Когда с основного склона горы мы уже сошли, то дальнейший наш путь проходил в подъемах и спусках с одного холма на другой. Когда мы оказывались между этими холмами, то вокруг могли видеть только их склоны, которые кое-где начинали зеленеть и тоже были довольно-таки живописными, ну а когда взбирались на вершину холма, то снова видели безлюдные окрестности на расстоянии нескольких километров.

И вот, когда мы в очередной раз поднялись на одну из высот, то оба застыли в изумлении: под холмом 3, или 4, мужика с восторгом указывали на нас пальцами и кричали, что сам господь бог прислал нас к ним на помощь!

Сам художник Иванов мог бы с натуры улучшать свое гениальное творение: «Явление Христа народу»!

На земле вокруг мужиков были разбросаны лопаты, грабли, вилы, и другие сельскохозяйственные орудия, тут же имелась небольшая, сооруженная на скорую руку, хибара для укрытия от возможной непогоды. Это  мы достигли территории садовых участков, выдаваемых предприятиями для развлечения трудящихся.

Мы с Ильей сперва было решили, что мужикам на садовом участке нужно помочь откопать какой-нибудь тяжелый камень, или сделать что-нибудь подобное, и стали к ним осторожно спускаться.

Они этому очень радовались и только просили не проходить мимо!

Когда мы совсем к ним спустились, то они принялись благодарить всевышнего, за то, что он откуда-то сверху прислал к ним двух здоровых мужиков, как раз в ту минуту, когда они уже совсем было отчаялись, и потеряли надежду, что смогут, втроем (или вчетвером), до конца справиться с огромной бутылью самогона, оказавшейся на их садовом участке.

Ну, есть же все-таки на свете бог!

Разуверить мужиков в существовании Всевышнего мы с Ильей никак не могли, и до поселка добрались очень даже навеселе.

 

В свободное время я путешествовал по Крыму с удовольствием, особенно пешком. При этом «питие» употреблять совершенно не любил.

 

Иногда летом у меня здесь гостила жена, и мы с ней с удовольствием совершали пеший переход  через горы и по берегу моря, из поселка в Коктебель и обратно. Прекрасная прогулка!

 

Большим любителем путешествий был мой товарищ и помощник по работе А.П.ЕРЕМЕНКО. Он частенько составлял мне в этом занятии компанию.

Толя был моим помощником по анализу результатов испытаний в Крыму, и по  моделированию управляемости торпеды – в Ленинграде.

Зимой, в Зеленогорске под Ленинградом, мы с ним частенько делали многокилометровые лыжные переходы. Редко я видел людей с таким искусством и бесстрашием съезжающих с гор на обычных лыжах.

Много времени мы с ним провели на охотничьей базе в Выборгском районе, на охоте и рыбалке. Охотник и рыбак он был отменный.

Был он очень самолюбивый человек.

Лет 20 тому назад Толя удивил записных скалолазов на Кара-Даге, когда он в модных выходных полуботинках забрался на «Чертов Палец», и спокойно, затем оттуда спустился. «Чертов Палец» - это отвесная скала с отрицательным, во многих местах, уклоном, высотой порядка 50 метров.

Я с ним побродил по многим Крымским местам, правда у него был недостаток – слабость к «огненной воде». На работе, где спирт был в моих руках, мне иногда приходилось его сдерживать со скандалом. Но, в конечном счете, он был мне за это благодарен.

Особенно летом, ему требовалось литрами потреблять пиво. Я же в себя этого напитка не мог вместить больше, чем «маленькую» (0,25), и то, в жаркую погоду.

Толя умел плавать и, особенно хорошо нырял с маской и трубкой. Частенько мы с ним отправлялись на охоту за черноморскими крабами. Я в молодости свой нырок в маске замерял точно – 10 метров.

Теперь я, конечно, поменьше уходил под воду, но, думаю, метров на 7 – 8 нырнуть еще мог. На такой глубине я плыл с привязанной авоськой, которая предназначалась для складывания в нее крабов.

Толя, который плыл рядом со мной, выбирал глубину моря раза в 2 – 3 больше моей глубины, и там нырял, собирая со дна здоровенных крабов. Затем он всплывал ко мне, мы перекладывали пойманных крабов в мою авоську, и он, если воздуха еще хватало, снова нырял за новой порцией крабов.

Потом, довольные, мы возвращались в свои норы, и устраивали крабовый пир.

Надо отметить, что перед таким купанием он позволял себе пропустить пару больших кружек пива!

Однажды, после такого купания Анатолий Петрович Еременко на поверхность не всплыл, а его распухшее тело нашли через сколько-то суток.

Но это случилось, когда меня там не было, в начале 90-х.

 Он был на 2 – 3 года моложе меня.

 

Крымские командировки по сравнению с другими были удобны и хороши тем, что в них было удобнее, чем в местах других командировок находить занятия в свободные от работы часы и дни. Древняя история Крыма, природа, флора и фауна, весьма этому способствовали.

Таким образом, я здесь даже немножко вспомнил и посмотрел места своего детства. Много времени употребил на изучение Феодосии, ее окрестностей, и восточной части Крымского полуострова. Бывал в Старом Крыму, Керчи, Бахчисарае, и в других местах. Произвела впечатление коса «Арабатская стрелка», отделяющая Сиваш от Азовского моря.

В основании этой косы стоит старинная заброшенная крепость в отличном состоянии.

Кто и когда ее построил? Интересно, кто и как в этой крепости служил, и от каких набегов они охраняли Крым?

Поездки по Крыму и пешеходные путешествия чаще всего совершал в компании с кем-нибудь из наших, а иногда и самостоятельно. Кроме тех товарищей и знакомых, о которых я здесь уже вспоминал, это были ОЛЕГ ГОРЕМЫКИН, из нашего ЦНИИ, МАРК ХЕРУЗЕ, сотрудник нашего отдела  №74 и двоюродный брат моего сокурсника по ЛКИ, также МАРКА ХЕРУЗЕ, Герман Рассохин из Ломоносова, мой давнишний знакомый еще по иссык-кульским командировкам, киевлянин ТОЛЯ КОЛЕСНИКОВ, и другие наши сотрудники из разных мест Советского Союза.

 

На испытаниях по «Кобре-Гюрзе» со мной часто работали киевские сотрудники.

Двоих, инженеров Толю Колесникова и КУРСКИЕВА (имя забыл) я запомнил еще и по другим причинам.

Толя Колесников был моложе меня лет на 5 – 10. Он окончил ЛКИ, тот же факультет по проектированию торпедного оружия, который кончала большая часть наших сотрудников. Он был вполне нормальным, коммуникабельным, человеком. Однако, при всем этом, он был приверженцем крайних националистических идей, и он это не скрывал.

Русскую нацию он даже, вообще, исключал из числа славянских наций! Заявлял, что ничего общего украинцы с русскими не имеют!

Как-то во время моего пребывания в киевском СКБ, я заметил, что Толя делает замечание одной сотруднице, за то, что она, украинка, употребляет русский язык!

В общении со мной на работе, при проживании в одном номере гостиницы, в путешествиях, Толя всегда оставлял впечатление вполне нормального человека, и, тем не менее, факт дремучей национальной ограниченности – налицо!

Кому от того польза? Не украинцам – точно! Поймут ли?

 

Другой мой приятель – киевлянин Курскиев. Это был чернявый, молодой еще, человек. В Киеве у него была жена, и подрастал сын, но он в командировке увлекся одной из наших сотрудниц. Кровь у него была южная. (Он был полу украинец и полу осетин.)

Крупная красавица являла собой тип ультрасовременной молодой дамы. Незамужняя.

Короче говоря, я вдруг, однажды встретил Курскиева, работающим в нашем отделе № 65. Он бросил Киев и женился на нашей сотруднице Ольге.

Вскоре у них родился сын.

А еще через некоторое время Курскиев был выбран депутатом городской думы Ленинграда – Санкт-Петербурга.

В думе он развил бурную деятельность и, в составе какой-то делегации, уехал в командировку в Германию, где вновь увлекся, какой-то немкой. Взаимная любовь оставила его в Германии, а в Питере стало на одного депутата меньше.

 

Вот какой бывает «торпедная жизнь»!

 

Как я уже отметил, работа на испытаниях продолжалась и подошла очередь  испытать систему траления придонной мины.

Мы, управленцы, подготовиться к этим испытаниям успели неплохо.

Было проведено математическое моделирование вывода тралящего шнура в придонную область акватории и выполнение управляемого движения торпеды-буксировщика трала по требуемой траектории «впритык» к грунту.

На основании проведенного моделирования были назначены величины параметров, обуславливающих плавный подход к грунту, так, чтобы торпеда, идущая к нему под дифферентом 40°, на скорости более 20 м/с, с ходу бы в этот грунт не врезалась. Тем более, что чувствовать приближение к грунту она была способна, не доходя до него всего величину порядка 40 метров.

Законы управления от эхолота и коэффициенты в этих законах были подобраны такими, чтобы обеспечить начало разворота торпеды на «ровный киль» (нулевой дифферент) с расстояния, когда до грунта остается 30 метров и далее продолжать свое движение над грунтом на расстоянии от него порядка 1 – 1,5 метра. На таком расстоянии от грунта торпеда была должна выполнить все программные повороты в горизонтальной плоскости, с тем , чтобы подвести к придонной мине километровый шнур (трал) с подрывным патроном на конце, и подвесить к мине этот подрывной патрон.

В этом случае, для зловредной мины наступит конец, а в синем море не потонут корабли! (Хорошие конечно.)

Мало того, было предусмотрено, что если на пути торпеды-буксировщика появятся препятствия, в виде небольшой скалы, или туши мертвого кита, то торпеда и это препятствие заметит и вовремя подвсплывет и перескочит через него, а дальше пойдет, как ни в чем, ни бывало, опять же на требуемых 1 –1,5 метра от грунта.

Далее.

Были спроектированы, изготовлены и поставлены на испытания необходимые блоки в нужном количестве, эхолот и ФСУ, и выполнены минимально-необходимые доработки блока БПУ.

Когда все это было установлено в торпеду, я всячески, ее поворачивая и давая команды на вводы требуемых параметров, проверил  функционирование системы управления на стенде-качалке.

Как положено, вышли на ОС  в море и сделали там выстрел, на который я, как всегда, смотрел, свесившись с форштевня. Все было «о-кей», и через какое-то время торпеда всплыла, там, где ей было положено.

Одним словом, первое же испытание ПМС на ход относительно грунта было успешным.

 (На первых испытаниях проверялся только выход торпеды на заданное расстояние. О навеске патрона речи еще не было!)

Был конец лета, или начало осени. Настроение у всех было какое-то умиротворенное хорошее.  Редко так бывает – удача с первого раза.

 

Это был первый случай, чтобы торпеда двигалась бы на заданном расстоянии от грунта!

 

Возможно, такое больше никогда и никому и не будет уже нужно, но вот здесь это было впервые!

Я, Слава Денисов, Толя Еременко, Саша Козлов, Гена Коптюк, а возможно и еще кто-то, сошли с автобуса в поселке около пивного бара, налили там себе по большой кружке пива, и ушли с ней ближе к берегу моря.

Там потихоньку эти кружки опоражнивали, вспоминая и переживая этот выстрел.

 

Потребуется провести еще довольно много стрельб, как в 1985, так и в 1986 году, чтобы полностью отработать стрельбу по мине в придонном варианте.

 

Случалось, что проведению испытаний  торпед на Черном море мешали американцы.

Вообще-то в послевоенное время, можно считать, что все Черное море превратилось во внутреннее море Советского Союза. Чужие  военные корабли в нем не появлялись. Поэтому, когда, как-то, какой-то американец через Дарданеллы вошел в море, это было воспринято, как чрезвычайное событие. Сверху была дана команда не производить никаких работ, пока американец не вернется к себе через Босфор.

Через день-другой он так и сделал, предварительно потолкавшись бортами с нашим военным кораблем.

 

Однажды испытания сорвала известная катастрофа, произошедшая под Новороссийском с нашим пассажирским лайнером «Адмирал Нахимов».

 С утра неожиданно отменили все намеченные «на сегодня» работы, поскольку поступила команда: немедленно отправить на место столкновения все имеющиеся плавсредства.

Что такое несчастье произошло, еще никто кроме нас не знал.

Информацией о том, как проходят испытания, мы почти каждый день обменивались с нашей «метрополией» в Питере по специальной телефонной линии. Поэтому, в тот раз на вопрос Саши Козлова из Питера, как у нас идут дела, я ответил:

-          Никак. Сегодня в 9 вечера все разъяснят по телевизионной программе «Время».

 

В другой раз испытаниям «Кобры» помешал прогулочный теплоходик с отдыхающими.

Его трасса проходила из Феодосии, вокруг мыса Киик-Атлама, в Планерское.

Стрелять торпедами на «Ближний полигон» ОС обычно выходил, пересекая эту трассу, и уходил мористее.

Но, наверное, капитан прогулочного теплоходика решил поразить отдыхающих картиной испытаний «супер-секретного» оружия!

Как только торпеда всплыла после нашего выстрела, около нее, откуда ни возьмись, появился этот любопытствующий теплоход! Как он умудрился к ней так подкрасться, минуя все наши плавающие средства – уму непостижимо!

Теплоход проходил невдалеке от всплывшей торпеды, буквально вывернувшись наизнанку, чтобы получше разглядеть необычный предмет, покачивающийся в волнах! Крен у него достигал двух - трех десятков градусов, поскольку вся масса  отдыхающих и команды теплохода ринулись к правому борту этого суденышка!

Капитан нашего ОС не растерялся и по «матюгальнику» рявкнул, чтобы теплоход не мешал работать и срочно бы отсюда уходил. А в подкрепление своего приказа он «на всех парах» направил свой ОС (вместе с нами) прямо на этот теплоход с отдыхающими! Но он его не протаранил, а остроумно закрыл своим корпусом плавающую торпеду от любопытных взоров отдыхающей публики, и все!

После такого маневра теплоходу здесь находиться стало неинтересно, он выпрямился и начал, подальше от греха,  удаляться, поворачивая за мыс Киик-Атламу.

 

В процессе проведения испытаний выходить в море на ОС мне приходилось довольно-таки часто. В один из таких выходов я спас человека. Спас, если и не от гибели, то от серьезных травм, во всяком случае. Этим человеком был МАМЕД ГАДЖИЕВ, работник каспийского завода «Дагдизель», человек, трагически окончивший свой жизненный путь вместе с другими специалистами и командой подводного крейсера «Курск» в 2000 году.

В те годы на заводе в поселке Орджоникидзе всем часто встречалась дружная бригада молодых специалистов каспийского завода, и среди них выделялся симпатичный, стройный дагестанец, в возрасте, примерно, тридцати лет. Близко с ними знаком я не был, но в лицо все друг друга знали хорошо.

Как я уже говорил, стрельбы торпедами в те времена производились с опытного судна, ОС.

В начале рабочего дня ОС набивал свой трюм испытываемыми торпедами и затем выходил в море вместе с хозяевами этих торпед.

Различные типы торпед испытывались - своими комиссиями каждая. Это могли быть и комиссии с одного предприятия, и из различных, расположенных в различных географических точках.

Часть торпед отстреливалась на ближнем полигоне, до которого ходу было, примерно, час,  других везли на дальние полигоны, и тогда в родную гавань корабль возвращался к концу дня. Не было смысла, отстрелявшись на ближнем полигоне, затем весь день изнывать от безделья посредине Черного моря, и, поэтому, к ОС подходил небольшой катер, и снимал с него всех отстрелявшихся, чтобы поскорее вернуть их на землю.

Обычно катер подходил к ОС почти вплотную с подветренной стороны, и, пока матрос удерживал его от ударов о борт большого ОС, все, кому надо, прыгали с ОС на катер. При этом вследствие морского волнения, катер, по отношению к ОС, то на несколько метров поднимало вверх, то он проваливался далеко вниз. Как мне сейчас представляется, амплитуда этих качелей составляла метров 5 – 6.

Кому надо было прыгать, перелезали через леер, и, держась за него одной рукой, внимательно следили за катером. В момент, когда тот подходил к своему верхнему положению, следовало от ОС отделиться и прыгнуть вниз, в катер. А те, кто там уже стоит, тебя ловят, чтобы не кувыркнулся, куда не следует. Ну а если в прыжке промахнешься, или не во время прыгнешь, то рискуешь попасть в воду между бортами двух кораблей, или травмировать свои конечности при прыжках с большой высоты. И то и другое не очень приятно, особенно если окажешься, в одежде и в сапогах, в воде между бортами, которые на месте не стоят.

Так скакать приходилось не только летом, но и зимой, и осенью, и в жару, и в мороз.

Трагический исход одного подобного прыжка красочно описал известный датский путешественник и писатель Петер Фрейхен: «Вперед и к черту в пекло!»

 Адмиральских трапов, при переходе в море с ОС на катер, подавать было почему-то не принято, все должны были уметь прыгать.

В один из выходов ОС отстрелял на ближнем полигоне нашу «Гюрзу», и другие торпеды, и я, как обычно, стоя за бортом, выбрал момент, и прыгнул. Рядом со мной ту же процедуру выполнили еще два – три человека, но я, скорее почувствовал, что-то не совсем так, и сразу же после «приземления» поднял наверх голову.

Я увидел, что за бортом ОС висит человек и руками держится за что-то, может быть за бортик, или за леер.

Он висел лицом к борту ОС, а в это время волна стремительно поднимала катер, на котором я стоял, и он вот-вот мог придавить висящего. Поэтому я, как только смог достать штанины висящего, крепко в них вцепился и оторвал человека от того, за что он там держался.

Этим человеком и был Мамед Гаджиев.

Он мне улыбнулся и поблагодарил.

Дальше без приключений катер всех доставил к пирсу, и все разошлись по своим делам. Я заметил, что Мамед ушиб кисть руки. Он за нее все время держался.

На другой день, или через день, я его снова увидел. Мы уже здоровались как хорошо знакомые. Свою руку он держал на перевязке, но ведь могло случиться и гораздо хуже.

Вскоре моя командировка кончилась, и больше я его не встречал.

Встретил его имя через 14-15 лет, в числе погибших на «Курске».

 

Такова «торпедная жизнь».

 

Какие проблемы возникали у командировочных в свободное выходные (они бывали не всегда), я уже говорил не раз, но в один из этих дней мне, как всегда, здорово повезло. И не только мне, а и моему младшему товарищу ЖОРЕ КОРСАКОВУ – инженеру из нашего отдела, которого я знал уже лет 25, примерно.

Дело было в том, что хозяин квартиры, которую я несколько лет тому назад снял на лето для проживания в ней моих родных, прибывающих сюда на отдых, Олег, предложил мне отправиться на субботник в один из крымских совхозов. То ли это была Грушевка, то ли Тополевка, - где–то там.

Воспользовавшись его разрешением, я пригласил с собой еще и Жору.

Рано утром, я, Жора, и сотрудники московского предприятия, на котором работал Олег, с большими рюкзаками устроились в автобусе, который привез нас в помощь работникам совхоза, для уборки поспевшего урожая яблок!

Никогда раньше и нигде мы такого не видали! Такое бывает только в Крыму, причем в осенний период. Это, наверное, был конец октября. Уже прошел летний зной, и  было очень комфортно  ходить в легких рубахах. Крымским солнцем  были залиты огромные яблоневые плантации. В стороне возвышались горы с обрывами и откосами, заросшие южным крымским лесом. Мы бы не удивились, если бы оттуда выскочили  обезьяны с попугаями,  настолько все было экзотично.

Рассказывали, что во времена Крымских ханов, они казнили своих пленников, сбрасывая их в пропасть с одной из здешних гор. Кажется, даже Богдану Хмельницкому грозил подобный конец, но он каким-то образом его избежал.

Нам с Жорой выдали лестницу для залезания на высокие яблоневые деревья, и мы начали их планомерный обход, очищая от больших, зрелых плодов сорта «голден»  и «семиренко». Попутно разрешалось съесть этих яблок – сколько сможешь! Кроме того, в виде оплаты за труд было можно увезти с собой столько яблок, сколько влезет в твой рюкзак и в карманы!

Собранный урожай яблок складывался в огромные бурты километровой длины, здесь же на открытом месте.

В результате, когда к концу дня все помощники уселись в автобус, чтобы вернуться домой в Орджоникидзе, он не сразу, и с трудом, смог сдвинуться с места с таким большим грузом.

Помню, что вскоре мне пришлось возвращаться поездом домой в Ленинград с дополнительным грузом порядка 30 килограмм.

 

По-памяти, это случилось в 1985 году, в самом конце октября, когда мы с Валентином Некрасовым друг-друга проводили.

Он меня  проводил домой в Ленинград, а я его …на тот свет!

Я здесь уже писал, что не было в НИИ людей, которые бы знали нас так давно, как мы с ним друг-друга. Со школьных лет, с 1942 года – это точно. Затем было общее ЛКИ, работа в одном отделе, и вот мы стареем на глазах друг у друга, и сейчас, уже не один месяц сидим здесь на Черном море, вдали от близких.

Было что и кого вспомнить. Несмотря на то, что в те далекие годы мы с ним находились в совершенно различных условиях,  долгие годы знакомства и совместной работы нас обоих очень сблизили.

В 1985  я жил в «Астории» в отдельном маленьком номере, и по вечерам мы с Валентином в этом номере часто коротали время.

Последний раз мы так сидели, когда у обоих уже были в кармане билеты на отъезд в Питер.

Только я должен был садиться в поезд завтра утром, а он, по-моему, на следующий день.

Перед тем, как отправиться «к Морфею», мы попрощались и пожелали друг - другу скорой встречи в Питере. Но этой встречи не получилось.

Такова «торпедная жизнь».

Итак, я возвратился

 

В Ленинград.

 

В сохранившемся от тех времен календаре, отмечено, что это случилось 2 ноября.

Но между тем состоялся очередной, новый

 

1986 год,

 

в котором испытания и отработка тралящего противоминного средства «Гюрза и Кобра» продолжались. Правда теперь уже продолжалась отработка деталей, которые систему управления напрямую не касались.

Пожалуй, основным в этом сезоне - была отработка выстрелов  ПМС с надводного корабля (НК) из трубы торпедного аппарата, (ТА). Тут отрабатывалось приводнение торпеды, после ее вылета из ТА, установленного на палубе НК на высоте нескольких метров над уровнем водной поверхности, включение и начало работы энергосиловой установки, ход торпеды на начальном участке, после ее приводнения, алгоритм команд от прибора курса, подаваемых в торпедную сеть, и другое.

Все эти вопросы были заранее продуманы, просчитаны, и промоделированы, однако их натурная проверка была необходима.

Для этих испытаний Черноморский флот отрядил специальный корабль, и на нем Саша Козлов, в составе бригады наших специалистов, провел необходимое число выстрелов торпедой.

Все предварительные исследования подтвердились, и испытания с НК закончились с положительным результатом.

В этом сезоне я большую часть года провел в стенах ЦНИИ, занимаясь бумажными вопросами, однако, в первых числах августа настала и моя очередь отправляться на морские испытания

 

в поселок Орджоникидзе.

 

Ничего существенного, с точки зрения отработок управляемости, на этих испытаниях не происходило: обыденная работа по обеспечению приборами выстрелов на завершающей стадии отработок.

Именно на этой завершающейся стадии работ, я умудрился, в очередной раз в одном и том же самом месте,  травмировать коленный сустав. Причиной этого было очередное неразумное мероприятие по уходу с работы в ночное время и по сокращенному пути, частично минуя заводскую охрану.

Но если предыдущие подобные глупости случались в более молодом возрасте, когда всевозможные травмы у людей заживают успешно и сами-по-себе, то на подходе к пенсионному возрасту такое так просто не проходит. Через некоторое время мне стало понятно, что если ходить я, более или менее, нормально и могу, то прыгать в море с пароходов уже не получится!

 

В конце сентября, для завершения работ по этапу заводских испытаний, меня потребовали в Киеве.

Как всегда - прибыть на завод требовалось очень срочно, и как всегда - раздобыть немедленно билет на поезд, или на самолет, -  было большой проблемой. Как это было почти всегда – уговорил кассиршу в железнодорожной кассе и получил требуемое. Правда запомнилась, при этом, ее странная немножко, улыбка!

Получил билет на симферопольский поезд, в который должен был пересесть в Джанкое, а отправляться из Феодосии был должен, что-то, через день. Только я собрал поклажу, с которой обычно отправлялся в длительные командировки, как случилась очередная беда – мой позвоночник скрючило винтом и любое шевеление причиняло острейшую боль в пояснице!

А тут билет на поезд на завтра, который достал с таким трудом! А тут еще тяжеленные рюкзак и чемодан!

Такое со мной случалось почти каждый год, но в такой неудобный момент  - первый раз.

 Лет с 30-ти врачи мне ставили диагноз: «травма позвоночника». Разговоры были всякие, но никто вылечить меня не брался. Я привык недельки за три вылечивать себя физиопроцедурами. Но тут на эти процедуры и времени не было, да и доставать их неизвестно как, когда уже и «выбытие» в командировке успел отметить!

В это самое время начался массовый «отлет» командировочных на север, в родные места, и мой путь

 

 

 

 

до Джанкоя

 

совпадал с траекторией движения моих  товарищей.

 Мне помогли и самому передвигаться, и мои грузы перетащили.

Все уехали, а я остался один со всем своим барахлом на железнодорожном перроне, поджидать свой поезд

 

на Киев,

на свои последние киевские «гастроли»!

 

Через пол часа подошел и мой поезд, я как-то вцепился руками в поручни тамбура и подтянул себя вместе с грузом в вагон. Там мне идти было недалеко – мое место оказалось в самом первом купе от тамбура. Такой билет мне в Феодосии выдала кассирша.

Вошел, затащил свои грузы и, то ли лег, то ли сел, на скамейку.

Поезд тронулся.

Кроме меня в купе находились еще двое мужчин.

Я слегка отдышался, и дабы привести себя в норму, вытащил свою командировочную спутницу - «кривую». Так называлась фляга специальной формы, в которой было удобно хранить спирт.

Своим случайным спутникам я вежливо предложил  составить мне компанию.

Один мужчина отказался и вышел из купе, а другой любезно согласился принять участие в моей скромной трапезе.

Поезд мчал нас в сторону Киева, и наша беседа мерно текла под стук вагонных колес. Только в одном месте, когда мы проезжали район огромных металлургических заводов, где производственная жизнь кипела и ночью, мой собеседник оживился и взволнованно рассказал мне, что в этих местах мучается множество достойных подневольных людей под бдительной охраной!

К сожалению, содержимое моей фляги иссякло, и, ввиду своего немощного положения, я попросил своего собеседника дойти до вагона-ресторана, он был за нами через три – четыре вагона, и принести оттуда немножко «огненной воды».

Но он стал как-то нерешительно мяться, хоть я ему, конечно, и денег дал на это! А когда я свою просьбу повторил, то он, почему-то, сперва попросил мою шапку, а потом решительно заявил:

-          Ладно! Схгорэла хата – хгоры сарай!

и быстро вышел за дверь.

 Посматривая в окно, я спокойно поджидал его возвращения, но вместо него в дверь заглянул его спутник, который в нашей беседе участия не принимал. Когда он увидел, что я сижу в купе один, он с испугом спросил – куда я дел его спутника?

В еще больший ужас он пришел, когда я объяснил ему, что попросил его спутника сходить и принести нам с ним немного водки!

Его испуга я не понимал и пытался ему объяснить, что его товарищ совершенно трезвый и с ним ничего случиться не может, но мой новый собеседник был вне себя! Увидев его огорчение, я уже, невзирая на поясницу, хотел отправиться за его товарищем, но он, похоже, оставаться в купе в одиночестве боялся еще больше!

Не знаю, чем бы это дело кончилось, если бы, к нашей общей радости, посланный не вернулся, неся с собой то - зачем он был послан.

 

Потом-то я сообразил, почему в Феодосии улыбнулась кассирша – она мне выдала билет в купе, в котором охранник конвоировал заключенного!

А моя шапка понадобилась зеку для маскировки – мы были с ним, примерно, одного роста.

 

Утром, на другой день, мы доехали до Киева.

(Хоть и говорят, что язык «до Киева доведет», но мы до него добрались без помощи языка.)

Первый, и покачто единственный, раз в жизни   я не мог сам тащить свои вещи, и нанял для этого носильщика, который донес их до камеры хранения. Без вещей я с трудом, но передвигался.

Добрался до завода и там начал улаживать все наши дела. Конечно, получил также и направление в место своего проживания, пока я нахожусь тут в командировке.

На сей раз, как бы сознавая, что это есть последний раз, завод меня направил в элитную гостиницу Госплана.

Лучше места для проживания в командировке в Киеве не придумать!

Гостиница Госплана размещалась, чуть ли не рядом с проходной завода, а это, при моем нынешнем состоянии, было немаловажно!

Кроме того, здесь, в номере всегда было спокойно, и можно после работы нормально отдохнуть.

Когда-то, в 60-х, я в этой гостинице уже останавливался, вместе с супругой.

Кроме меня в номере остановились еще два человека. Один из них, высокий и статный брюнет, на меня внимательно посмотрел, когда я вползал в комнату, а когда я разделся и присел отдохнуть, он вдруг, неожиданно, предложил мне у него осмотреться – на предмет, что происходит у меня в пояснице!

Сперва я ему отвечал, что не в моих правилах демонстрировать себя случайным встречным, но он все-таки сказал:

-           Довертись! Возможно, и помогу!

Долго уговаривать меня было не нужно, и я, раздевшись по пояс, уперся руками о какой-то предмет, а мужчина, как пианист по клавишам, начал прощупывать своими пальцами все мои позвонки. Затем он произнес:

-           Расслабьтесь и не беспокойтесь! - после чего  стал своим кулаком, как молотом, наносить удары по моему позвоночнику.

Затем он взял меня за плечи, распрямил, слегка потряс, и чуть толкнул вперед.

-           Все! Как себя чувствуете?

«Как себя чувствуете?» Да я мгновенно получил свободу движений!

Правда, мужчина мне сказал, что такую процедуру со мной следовало бы повторить еще 9 раз, но мне и одного раза хватило. С того момента и по настоящее время, если, изредка, и возникала потребность полечить поясницу, то достаточно было просто ее потереть, какой-нибудь мазюкай.

Кто такой был этот мужчина, он мне тогда не сказал, а я, от удивления, его даже толком и не поблагодарил, только сказал ему, что еще для 9-ти процедур мне бы нужно бы его возить с собой, что невозможно! Он был с этим согласен.

Только потом, через какое-то время, я вычислил, что мой ангел-хранитель поставил на моем пути знаменитого врача-целителя – КАСЬЯНА! К сожалению, не смог узнать его имя-отчество.

Других людей, которые были бы способны так искусно установить диагноз и мгновенно вылечить безнадежно больного, я не знаю.

Закончив свои рабочие дела,  немножко побродил по Киеву, как бы с ним прощаясь. Возможно, что у меня начало созревать решение о прекращении своей деятельности в связи с приближением срока перехода на пенсионную жизнь.

Начиная с 1953 года, этот город периодически превращался в место моей работы и жизни. Киев стал очень близким мне городом.

Можно сказать, что в начале моих приездов сюда, в городе еще четко сохранялись черты бедного послевоенного быта на фоне разрушений и ран прошедшей войны.

На моих глазах город восстановился, и жизнь людей в нем выправилась.

Я видел этот город через месяц после Чернобыльской трагедии, жил вместе с людьми, которые там эти события тогда переживали. Они делились со мной своими мыслями и наблюдениями.

Призрак радиации навис в то время над городом.

Однажды, возвращаясь на самолете в Киев, я встретил в нем знакомого, который в начале 60-х работал у нас. Его фамилия – ПОЛУКАРОВ, а как звать, … кажется, ВАЛЯ, у меня из головы уже многое вылетело.

Когда мы сошли с самолета, я отправился к себе, а Валя с товарищем пошли на пристань, на Днепр. Оттуда их путь лежал дальше до города Славутич(?), где находилась база спасателей-чернобыльцев.

Пока мы летели в Киев, Валя Полукаров мне рассказывал, как выглядела атомная станция  и ее внутренние помещения через некоторое время после взрыва, когда люди смогли туда войти, какие работы они ведут там сейчас. Он отвечал за действия автоматов, производящих работы по консервации этой бывшей атомной станции.

Как-то у этих ребят пошла дальнейшая жизнь?

 

Через пару недель с момента прибытия, я из Киева снова вылетел

 

в Ленинград,

 

и еще через какое-то время встретил Новый

 

1987 год -

 

последний год моей «законной» трудовой деятельности.

В конце прошлого – начале 1987 года я твердо решил: пришло время заканчивать спектакль называемой «торпедной жизнью», и попробовать, пока еще не поздно, себя в какой-нибудь иной жизни.

ПМС по теме «Кобра-Гюрза» - отработано. Осталась доводка кое-каких штрихов, но уже не по моей части.

В ближайшее время должно быть оформлено завершение заводских испытаний образца и передача его на государственные испытания, которые проведет ВМФ, с нашим участием. Никаких сомнений в успешном проведении этих испытаний у меня не возникало, а, учитывая, что у меня подготовлен молодой помощник, А.Н.Козлов, нет необходимости в моем присутствии на этих испытаниях.

Отрабатывать и настраивать торпеды в условиях командировочного быта, доказывать на других предприятиях, или в различных подразделениях своего родного, что надо делать так, а не эдак, невзирая на планы всевозможных руководств и руководителей, согласовывать и пересогласовывать, мне, все это, уже начинало надоедать.

Здоровье, с одной стороны, все это делать еще позволяло, а с другой стороны, все чаще начинали себя проявлять всевозможные, приобретенные по глупости, травмы рук, ног, и прочего опорно-двигательного аппарата. А ведь работать на испытаниях - это, значит, и передвигаться по сильно-пересеченной местности в различных климатических условиях, с грузом, и без него, это значит, и летом, и зимой, нет-нет, и в море выходить, а там прыгать с парохода на пароход, и всякое другое – затруднительное для пенсионера.

Нужно и молодым дорогу давать.

В результате моих крутых пикирований, с одного вида работ на другие, я, за 37 лет работы уютного кресла в стенах какого-либо теплого кабинета не завел, и уже не было желания, чтобы такое кресло  завелось.

Осталось дождаться официальной передачи «Гюрзы» с «Коброй» на госиспытания и наступления своей круглой даты – 60!

Бытие же в наступившем новом году продолжалось так, будто я и не принимал никаких кардинальных решений. 1 февраля отправился в

 

заключительную «гастрольную» поездку

В город Феодосию, в поселок Орджоникидзе.

 

В течение месяца я, как ни в чем, ни бывало, в цеху подготавливал торпеды к выстрелам, иногда выходил с ними в море, словом вел привычную командировочную  жизнь.

Настал момент, когда меня попросили подписать документы о завершении заводских  испытаний образца, что я и выполнил.

Далее в цеху продолжались еще какие-то необходимые работы, но я, уже не дожидаясь их окончания, приобрел билет на обратную дорогу

 

в Ленинград,

 

тем более что меня подменил, вернувшийся сюда Саша Козлов.

 

В первых числах марта я устроился в автобусе, перевозящем людей с завода в поселке в Феодосию.

Рабочий день на заводе еще не закончился, но, видя, что начинает происходить в природе, я торопился уехать в город.

Без особых приключений мы проехали на автобусе весь этот путь, но, чего я и опасался, это был последний автобус, проехавший из поселка в город. Начавшийся снегопад с метелью закрыл все пути в поселок на несколько суток.

Через какое-то время, разговаривая по телефону с Феодосией, я от Саши К. узнал, что он в тот же день, когда я уезжал, пытаясь после работы вернуться в город, вместе с автобусом застрял где-то в районе «тещина языка».

В Ленинград я возвращался в одном купе с ГЕНАДИЕМ А(?) ШИШКИНЫМ, военным отставником, продолжающим трудиться в ЦНИИ в должности ведущего инженера.

С Генадием мы уже немного знакомы были и раньше, встречались на охотничьей базе в Выборгском районе и в командировках. Это был мужчина моего возраста.

Коротая время в дороге, рассказывали друг другу всякие были и небылицы, и один его рассказ мне запомнился.

Во время Карибского кризиса Геннадий командовал каким-то не очень большим нашим «пароходом». Его задачей было хождение вблизи американских берегов и периодические переговоры с нашими подводными лодками, якобы также подошедшими в этот район и ожидающими указаний к дальнейшим действиям.

 

Да-а! Эх вы пути-дороги, эх ты – моя «торпедная жизнь»! Все!

Как только я прибыл после командировки в свое ЦНИИ, то сразу же подал заявление об увольнении со 2.06., в связи с уходом на пенсию.

 

Проводы были с большим размахом, никто не плакал, но все веселились, как будто провожали меня не на пенсию по старости и немощи, а на веселую свадьбу! И вид я, как и положено, делал, как будто все это просто и весело.

Торжественно ушел с работы, унося большую кипу всевозможных адресов и подарков.

 

Послесловие.

 

Литературными сочинениями я, после окончания средней школы в 1945 году, занялся впервые. На данное сочинение я потратил два, а то и три, года выбирая свободные минуты, и матеря себя – зачем за это взялся, и, в то же время, переживая заново все свои жизненные ситуации почти за 40 лет жизни!

В данный момент считаю для себя, что получилось здорово! Кто бы как про все это не думал!

Мне удалось описать не только свои личные шаги по жизни, но и «инфраструктуру», обстановку создания «инноваций» в Советском Союзе, не самых престижных в виде покорения космоса, овладения атомом, но и средних, сравнительно.

Удалось описать, как все это выглядело не с верхних этажей руководства, а «со срединки», с точки зрения исполнителя конкретного.

У меня никогда не было «кураторов», «протекторов», или какой-либо «мохнатой руки», и даже, к сожалению, просто старшего руководителя, заинтересованного в моем техническом росте.

Моей судьбой всегда было «затыкание» мной каких-либо производственных дыр, но, слава богу, и в этих дырах я всегда находил что-то нужное и интересное для нашего общего дела, для создания щита нашей Родины от посягательства супостата.

И на том стоять мы все будем!

В своей «торпедной жизни» я не получил очень больших званий и орденов, но и «шею себе не сломал». Может быть, просто повезло, или ангел-хранитель позаботился.

В своей деятельности я сознательно продолжал дело своего отца – моряка  и инженера. До последних своих дней  в феврале 1948 года он жил своими детьми.

Папка мой, где-то за год до своей смерти даже торпедостроением заинтересовался, и мне известно, что он тогда подал заявку на решение одного из вопросов, за воплощением которого в жизнь, я имел возможность наблюдать в последующие годы, правда, без какого-либо упоминания  его имени.

 

На пенсии, с торпедостроением «завязать» сразу же и начисто у меня не получилось.

Уже в октябре 1987 года я обратился в «Гидроприбор» с просьбой разрешить подработать на пенсии. Меня приняли на должность «ведущего» в лабораторию, которая предназначалась для всевозможных исследований на вычислительных машинах типа АВК.

Руководил этой лабораторией мой старый знакомый и приятный человек В.Кокотов.

В надежде повысить рейтинг этого подразделения он собрал туда и других пенсионеров. Там, рядом со мной, трудился Д.П. Климовец, автор и разработчик систем самонаведения, В.А. Малиновский, бывший военный представитель, и другие.

Однако эта лаборатория с ее аналоговой техникой свой век отживала, и имена пенсионеров не могли повысить ее рейтинг.

Через некоторое время скончался Д.П.К.

Проработав там, примерно, полгода, снова из ЦНИИ уволился.

Правда, за это время я успел еще раз съездить в командировку

 

в Москву,

 

в МВТУ им. Баумана, где под руководством моего бывшего ученика, ктн А.П.Карасева согласовывались вопросы цифрового управления поворотным испытательным стендом. Чем это все закончилось – не знаю.

Окончательно я уволился после возвращения

 

в Ленинград

 

уже

 

в 1988 году.

 

До сих пор, временами поддерживаю связь со своими бывшими сослуживцами и товарищами, ряды которых, увы, редеют.

Нет-нет, да кто-нибудь и позвонит.

Саша Козлов, мой преемник, и, можно сказать, ученик, который  теперь также достиг пенсионного возраста, немножко рассказывает, как наша промышленность пережила время депрессии, совпавшее с моим уходом на заслуженный отдых.

Иногда и другая информация до меня доходит.

 

Спасибо им всем, моим соратникам и товарищам.

Пусть их творческая и личная жизнь будет здоровой и плодотворной!