Год 1967.

Предыдущий период "торпедной жизни", в 1965 - 1966 годах, для меня являлся, во-первых, периодом проведения и завершения работы по руководству мастерской с механическим и электромонтажным участками и, во-вторых, периодом случайных работ по неопределенной тематике, имеющей какое-то отношение к системам управления.

Эти работы, в определенной степени, дисквалифицировали меня, как инженера и научного работника по системам управления.

В-третьих, в 1966 году я начал осваивать работу в секторе по исследованию управляемости торпед, на математической основе.

Следующий период моей "торпедной жизни", к которому я отношу 1967 - 1969 годы, будет характерен:

с одной стороны, завершением моих математико-теоретических изысканий, путем их плавного перехода в натурный торпедный эксперимент, который,

в свою очередь, как-то незаметно, "спикировал" мою текущую рабочую жизнь и перевел ее из бумажно-лабораторной вновь в русло практической работы, по обеспечению опытных испытаний перекисно-водородной торпеды ССТ-2.

После того, как в течение 1960 - 1964 годов я побывал минером, неизвестно кем в 1965 и в 1966 году, в 1967 году я вновь превратился в «торпедиста-управленца» и многие годы далее им и оставался.

Характер моей "торпедной жизни" «управленца», в условиях, когда отдел стал не конструкторским, как прежде до 1960 года, а отделом "управляемости", станет также далеко не таким, как в 1951 - 1961 годах, а, соответственно, несколько иным. Как это все будет происходить - излагаю ниже.

В начале 1967 года Ю.В. Саунин, наряду с другими работами, поручил мне исследовать на АВМ (аналоговая вычислительная машина) с применением моей "4-ой степени" и с реальным автоматом глубины, поведение перекисно-водородной торпеды, проходящей в настоящее время отработку на озере Иссык-Куль. Отрабатывалась модификация торпеды ССТ - торпеда ССТ-2.

Торпеда ССТ была, наверное, самой мощной торпедой, которая могла применяться против надводных кораблей с подводных лодок. Ее скорость достигала величины почти 70 узлов (36 м/с) на дистанции 12 километров и 45 узлов ( 23 м/с ) на дистанции 22 километра. Это была та самая торпеда, для которой я в конце 50-ых принимал участие в разработке эскизного проекта, проектируя для нее систему креновыравнивания и управления по курсу. Торпеда была сдана на вооружение в 1965 году.

В торпеде ССТ-2, отрабатываемой в данный момент, модифицировалась система наведения и усовершенствовался турбинный двигатель. В процессе испытаний новой торпеды никак не удавалось добиться ее нормального движения на заданной глубине, (до 14 метров). Относительно устанавливаемых значений глубины торпеда, почему-то, перемещалась с "мешками" 5 - 7 метров, хотя, при всех проверках в стендовых условиях, прибор выдавал сигнал при отклонении от заданного значения не более чем на 0,5 метра.

При математическом моделировании движения торпеды на АВМ она двигалась точно по установленной глубине.

Чтобы, все-таки, разобраться, в чем тут дело, решили произвести "физическое моделирование" движения, с применением реального автомата глубины. Это было возможно только с использованием "4-ой степени", макет которой я спроектировал и изготовил, будучи начальником лаборатории.

Выполнив необходимые установки оборудования и приборов, я произвел серию опытов, которая дала мне основание утверждать, что собственно автомат глубины торпеды, а также ее весовая и гидродинамическая компоновка, никакого отношения к созданию указанных "мешков" не имеют. Одновременно было показано, что подобные "мешки" могут быть созданы изменением в процессе движения торпеды установок самой заданной глубины.

"Мешки", подобные возникающим на натурных испытаниях торпеды, были также получены и на электронной модели торпеды. Это происходило в том случае, если в системе установки заданной глубины торпеды появляются гистерезис, или зона нечувствительности

Но! Этой самой торпеды, с системой установки заданной глубины, в лаборатории, где производилось физическое моделирование, не было и не могло быть. Такие торпеды и системы установок имелись только за тысячи километров отсюда, от Ленинграда, - на озере Иссык-Куль. Туда и следовало, по общему разумению, переносить дальнейшие проверки и поиски "сермяжной правды".

По проведенной работе я сделал отчет: "Исследование движения торпеды ССТ-2 в вертикальной плоскости методом физического моделирования", один из экземпляров которого был отправлен на место проведения испытаний этой торпеды вместе с его автором – то есть со мной.

Конечно, отчет был отправлен специальной почтовой службой (по причине секретности), а я вылетел на

озеро ИССЫК-КУЛЬ - ПРЖЕВАЛЬСК через АЛМА-АТУ

вместе с заместителем главного конструктора по управляемости по этой торпеде, с Ю.В. Власовым, (когда-то, при его поступлении в НИИ, я с ним проводил небольшое собеседование).

А главным конструктором этой торпеды был очень известный и заслуженный человек - Кокряков Д.А., с которым я тоже был уже, еще раньше, немного знаком.

Первым делом мы с Юрием Васильевичем долетели без приключений до Алма-Аты (в те времена столицы Казахстана), где задержались на пару суток. Власову было нужно решить какие-то производственные вопросы на нашем торпедном заводе, построенном здесь еще в годы войны.

Это был крупнейший торпедный завод Советского Союза, созданный в 1942 году, можно сказать на пустом месте, на базе заводов эвакуированных с запада. С1943 года он уже выдавал на флота самые мощные торпеды в мире во времена Великой Отечественной Войны - парогазовые торпеды 53-39.

Здесь на заводе трудились многие из ребят, с которыми я вместе провел студенческие годы и с тех пор их не встречал. Хоть с момента нашего расставания в Ленинграде прошло уже почти 17 лет, встретились мы как родные. У всех уже появились жены и мужья и от них пошли и подрастали дети. Жаль, что наша встреча получилась короткой и сумбурной.

Алма-Ата представлялась прекрасным и цветущим южным городом, очень солнечным и теплым. Хотя мы там были, где-то, в начале мая, но погода стояла такой, какая у нас бывает только в средине июля, да и то не всегда. Дышалось очень легко, несмотря на то, что температура воздуха была под 30 градусов по Цельсию.

Наш торпедный завод был в Алма-Ате, по-видимому, основным промышленным предприятием. Все наши специалисты там прижились основательно и не помышляли, что не за горами то время, когда они вдруг здесь превратятся в чужаков-пришельцев без жизненных перспектив, причем у многих и прежние корни были уже нарушены. Впрочем, не все из них дожили до этого времени, да и Алма-Ата уже не столица.

Через день мы с Юрием Васильевичем снова заняли места в самолетных креслах и, примерно через час, перелетели из Казахстана в Киргизию, в Пржевальск и на Пристань. Здесь я не был уже почти 10 лет и за это время, конечно, кое-что здесь изменилось, но не очень.

$Описание: Описание: Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\pristan_muzey1.JPG$

Во-первых, для проживания командировочных на берегу озера был специально построен новый двухэтажный дом с комнатами на 3 - 4 человека. Неподалеку стоял еще один такой же дом, но тот дом называли "Киевским". В нем селились только "хлопцы" киевского приборного завода № 308. Не то что они не хотели смешиваться с остальной командировочной братией, но просто завод № 308 построил дом для удобства своих сотрудников, отрываемых от своей родной "батьковщины".

Над этим домом даже был вывешен флаг Украинской Республики!

Заметил также, что в поселке появился, также новый, внушительный клуб, для возможности культурного времяпровождения.

Меня также обрадовало появление в поселке прекрасно оборудованных песчаных пляжей на берегу Озера.

Один из них, небольшой, располагался прямо под окнами дома, в котором я устроился, а другой, городской, примерно в полутора километрах отсюда.

Благодаря этим пляжам и клубу наш поселок Пристань превратился из захолустного в «блестящий» центр притяжения учащейся и прочей молодежи из самого города Пржевальска.

Частенько перед моими окнами, на пляже располагались, как на обложке модного журнала, молодые красотки, прибывающие сюда из многих мест.

Я уже раньше писал, что завод, расположенный здесь в Пристани, был предназначен для проведения пристрелки торпед, изготавливаемых на заводе в Алма-Ате. Здесь пристреливались серийные образцы торпед, перед поставкой их на флота, а также партии опытных торпед.

В описываемый период в числе испытываемых опытных торпед находилась, спроектированная в Ломоносове, ССТ-2, а также, возможно, и другие торпеды, в том числе проектируемые непосредственно конструкторским бюро (КБ) алма-атинского завода.

Опытные образцы торпед ССТ-2 изготавливались в цехах алма-атинского завода и, затем, перевозилась через горы на Иссык-Куль, для их окончательной сборки, снаряжения и натурных испытаний. На берегу озера в нескольких километрах от поселка Пристань и от, размещенного на Пристани, основного пристрелочного завода (оборудованного пристрелочным павильоном и прочим наподобие завода в поселке Орджоникидзе, в Крыму) был построен новый большой цех сборки и подготовки перекисных торпед, и оборудован соответствующий морской (или озерный) полигон для их испытаний.

На следующий день после нашего прибытия состоялось техническое совещание в кабинете главного инженера завода.

(Им оказался выпускник ЛКИ, окончивший институт в одно время со мной, по фамилии Миняев. В те времена я его знал только в лицо. Вскоре он куда-то с завода исчез.)

На совещании обсуждали мероприятия, выполнение которых требовалось в свете моего отчета по физическому моделированию ССТ-2.

Кроме меня, Юры Власова, Миняева, на совещании присутствовало еще человек 10 , которых я раньше не знал и не видел, или не запомнил. В их числе был кто-то из Ломоносовских руководителей, два - три представителя военной приемки, местные руководители сборки и подготовки торпеды в цеху. Среди последних, выделялся молодой, высокий и красивый, запомнил, - Андрей Чаленко.

В процессе обсуждений установили подозрительный узел, который косвенно, в процессе движения торпеды, может влиять на значение установленной глубины хода торпеды. Это был регулятор форсажа двигателя торпеды в связи с изменением глубины ее хода, (наверняка, не очень точно формулирую по памяти наименование этого узла, но суть проблемы излагаю верно).

Дело в том, что у перекисных, парогазовых и у других тепловых торпед мощность двигателя с увеличением глубины хода снижается и скорость движения торпеды также. С целью устранения этого явления, в схеме аппаратуры, управляющей работой силового торпедного двигателя, и было предусмотрено устройство, которое, при определенном заглублении торпеды, изменяло режим работы двигателя. Но исполнено это устройство было так, что одновременно с изменением режима работы силового двигателя оно также вносило изменения в программную установку глубины хода торпеды.

Чтобы убедиться, что это действительно так, комиссия по испытаниям торпеды приняла решение о проверке работы энергосиловой установки на тормозном испытании торпеды, которое состояло в том, что торпеда, снаряженная топливом по полной схеме, устанавливалась на соответствующем стенде и, затем, включался торпедный двигатель. При этом вместо естественной гидродинамической нагрузки, на гребных винтах создавалась эквивалентная искусственная.

В процессе этих тормазных испытаний от гидропресса, предусматривалось имитировать определенные и различные заглубления торпеды с одновременным контролем заданной установки глубины. ( Изменение давления на гидропрессе соответствует изменению давления столба воды при различных глубинах хода.)

Контроль за изменением заданной установки должен был решить судьбу подозрительного регулятора: если величина заданной глубины будет меняться, следовательно, его конструкцию следует откорректировать.

Решение принято - товарищи за работу!

В цеху на дальнем полигоне, через 3 - 4 дня, все было подготовлено для выполнения указанных испытаний торпеды на тормазе. Всей технологией подготовки руководил, уже упомянутый мной, заводской инженер Андрей Чаленко. По всему было видно, что он это дело, подготовку торпеды ССТ-2, освоил досконально.

Для тормазных испытаний эта торпеда была установлена в помещении, у которого одной стены, со стороны двора, не было. Вместо стены, на улице, примерно в 5 метрах от здания цеха, был насыпан мощный земляной вал, метра 3 - 4 высотой.

Когда я описывал работы с торпедой ТАН-53, то я там сообщал, что на тормазных испытаниях случаются изредка и взрывы торпед. Но одно дело взрыв кислородной или, там, парогазовой торпеды и совершенно другое взрывы ("хлопки") в перекисных установках. В связи с этим, я сразу заметил, что помещение для таких испытаний здесь заметно усилено. Не говоря уже про указанный земляной вал, помещение, в котором стояла торпеда, имело мощную железобетонную конструкцию. Персонал, производящий испытания, помещался в соседнем, также железобетонном, бункере и оттуда вел управление запуском двигателя, управлением и контролем.

В назначенное время человек 15 - 20 собрались в указанном бункере, где от руководителя испытаний (Которым был председатель комиссии, из Ломоносовского филиала НИИ.) каждый получил конкретное задание, что он должен во время испытаний делать.

Мне было поручено усесться на стул напротив манометра, стрелка которого должна была показывать величину давления в камере сгорания двигателя.

Уселся на стул поудобнее и уставился на свой манометр.

Слышу команды:

- Внимание!

- Пуск!

В тот же момент двигатель торпеды, не то чтобы взревел при запуске, как это бывает обычно, а, как-то грохнул, и тут же получился довольно жесткий удар-сотрясение бункера и стула, на котором я сидел.

К моему большому удивлению стрелка манометра, за которой я наблюдал, совершила почти полный оборот и уперлась в ограничительный упор.

В момент "пуска" я подумал: "Ничего себе двигатель у торпеды ССТ-2!", а потом подумал: "О каком же давлении тут можно судить?".

Чтобы задать такой вопрос руководству, я повернул голову сперва направо, а потом налево, и увидел пустое помещение, и в углу комнаты дверь, в которую пытались пролезть сразу 3 человека.

Я тоже пошел, к уже свободной, двери, вышел из нее и увидел, как Андрей Чаленко тут же вскочил в бункер и рывком повернул на стене какую-то рукоятку. Сразу увидел, как в соседнем помещении с потолка хлынули струи воды - наподобие хорошего душа. Это Андрей его включил.

Вода заливала стоящую в том помещении торпеду, примерно треть которой, весом в несколько сот килограмм, куда-то отсюда улетела!

Вышел из здания цеха, совсем на улицу. Там живой и невредимый толпился весь народ, который был в бункере. Юра Власов тоже там был. Кажется, там еще был ВОЛОДЯ ЯКОВЛЕВ - инженер филиала. Все оживленно обсуждали случившееся. Это был мини-взрыв перекиси. Оторванная передняя часть торпеды была обнаружена метрах в 50-ти от тормазной. Взрыв ее оторвал от основного корпуса и перебросил вперед через земляной вал. Там она ударилась о фундамент другого производственного здания, у которого от удара повылетали стекла.

Причину взрыва установили потом: в каком-то месте было некачественное уплотнение магистрали подачи окислителя, что и привело к травлению перекиси в момент пуска, когда она под давлением подается в камеру сгорания для сжигания керосина. Еще хорошо, что количество топлива, заправленного для этого испытания в торпеду, было минимально - только чтобы хватило на назначенные проверки.

А у меня, между прочим, мелькнула мысль: "А к чему приведет подобное - случись оно на подводной лодке?".

И еще раз я про этот случай вспомнил через много лет, когда произошла трагедия на "Курске".

Как я понимаю, подобные "хлопки" на торпедах ССТ-2 и ССТ-1 бывали и раньше в процессе их работы на дистанции, в процессе отработки опытных образцов. Не знаю, случалось ли что-нибудь подобное с этими торпедами на флотах. Впрочем, кто-то из военпредов, как-то, мне рассказал о случившемся взрыве на какой-то отдаленной базе в береговом цеху подготовки торпед перед их загрузкой на корабль. По его рассказу, в цеху взрыв приподнял крышу, которая затем снова опустилась на свое место и, при этом, придавила массу всевозможной бумажной документации, которую взрыв пытался выкинуть через поднявшуюся крышу.

Как бы то ни было, но мне казалось, что все там присутствовавшие, кроме меня, знали, что проводимые тормазные испытания не совсем безопасны, и, наверное, по этой причине я там и оказался самым спокойным.

После проведенных тормазных испытаний моя служебная командировка превратилась в отдых на экзотическом курорте, ни о каких испытаниях торпед, как натурных, так и тормазных, никто и не помышлял.

Я изучал прекрасные пляжи, появившиеся на Пристани уже после моего побега отсюда в 1958 году, осваивал близлежащие горные тропы и знакомился с прекрасным коллективом испытателей торпеды ССТ и других.

На «вилле», расположенной на самом берегу прекраснейшего, голубого горного озера, в ожерелье высочайших горных вершин с вечными снеговыми шапками, в кругу друзей и ближайших соратников, я торжественно встретил свое СОРАКАЛЕТИЕ!

Такова «торпедная жизнь»!

$Описание: Описание: Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\pristan_muzey2.JPG$ Судьба же торпеды, у которой я пытался улучшить параметры ее движения в вертикальной плоскости (ход по глубине), теперь после мини-взрыва, решалось "командой" многочисленных военно-морских и штатских чиновников, прибывших сюда на Иссык-Куль дней через10 после этого-самого мини-взрыва: из минно-торпедного управления флота, из главков министерства судостроительной промышленности, из воинских частей и т. д.

О командировочном Александрове и о его проблемах с "мешками" ни у кого из них никаких мыслей возникнуть не могло.

Решался гораздо больший вопрос, - каким же оружием мы сможем "отмахиваться" от супостата, а и возможно о том: как сохранить звездочки на погонах и места в теплых насиженных креслах?

Все-таки взрывы, хоть они и мини - вещь нешуточная!

Насколько помню, после встречи на Иссык-Куле своей сороковой годовщины, я на законных основаниях и, не замутив воды Иссык-Куля торпедными выстрелами, отбыл, опять же,

в ЛЕНИНГРАД.

В Ленинграде я по заданиям начальника сектора Ю.В. Саунина продолжал, уже привычное занятие - исследование способов и особенностей применения торпедных приборов управления при физико-математическом моделировании движения торпед.

Когда-то, еще в средине 50-ых, С.М. Левин, в своем отчете по исследованию этого вопроса, отметил, что при установке на поворотный стенд, управляемый от АВМ, на маятниковые датчики прибора глубины будут действовать свои специфические силы и ускорения, отличные от действующих на него в движущейся торпеде, что должно учитываться математически на АВМ.

Вот я и занимался теперь составлением этих математических зависимостей, для ныне существующих маятниковых и гироскопических, всякого рода, датчиков, которые в 50-х годах не существовали.

Однако в этом году проведение теоретических исследований было прервано командами «посещения» города

МУРМАНСК.

$Описание: Описание: Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\murman_simvol.JPG$

В том году этот город я посещал, по крайне мере, дважды, но особенно хорошо запомнил последнее пребывание, продолжавшееся с начала октября и до конца декабря.

Приказом руководства я был назначен в состав комиссии (команды) под началом офицера в/ч 31303 – А.Д. ТУГЕНГОЛЬДА.

В задачу этой комиссии входил анализ технического состояния торпед, которыми были укомплектованы подводные лодки, вернувшиеся к родным берегам из многомесячного кругосветного похода

Наш флот осваивал глубины мирового океана.

Комиссия, в которой мне предстояло работать, была сформирована, примерно наполовину, из гражданских специалистов и военных моряков.

В мою задачу входила оценка состояния агрегатов систем управления торпедами, и в помощь мне был придан инженер киевского приборного завода ИГОРЬ УХЛИНОВ – здоровый 30-ти летний малый.

Для проживания нам забронировали двухместный номер в гостинице «Моряк». До этого мне в Мурманске доводилось останавливаться в гостинице «Арктика», кажется «Шахтер», и еще в каких-то.

$Описание: Описание: Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\murman_tsentr.JPG$

В этом же «Моряке» поселились и другие члены нашей комиссии, отдельный номер занимал А.Д. Тугенгольд, в других номерах, по несколько человек, проживали члены комиссии – младшие офицеры, своей компанией поселились штатские инженеры – в основном представляющие завод № 181 (он же завод «Двигатель», он же бывший «Старый Лесснер»).

Гостиница «Моряк», судя по всему, предназначалась для проживания в ней командного состава гражданских судов между их плаваниями. Проживания тех моряков, которые не имели постоянного жилища в Мурманске. Хотя наблюдал и исключения.

После многомесячного плавания, зачастую без захода в какой-либо порт, моряки покидали корабль и жили в ожидании приглашения на другой, снова отправляющийся в длительное плавание. На это время часть моряков разъезжалась по городам и весям, а часть ожидала нового назначения здесь же, в Мурманске. В гостиницу «Моряк» к ним приезжали родные и близкие и они весело и с пользой проводили время отдыха на суше.

Через день-другой после приезда, когда все, кто был должен, собрались, комиссия приступила к работе.

Для этого рано утром мы шли на автобусную остановку, где забирались в переполненный автобус, отправляющийся в город Североморск – «столицу» нашего Северного флота!

Не доезжая до самого Североморска, но уже за КПП (контрольно-пропускным пунктом), мы и масса людей, здесь работающих, выходили из автобуса. Здесь были расположены цеха и мастерские, подготавливающие торпеды со всей их начинкой для снабжения кораблей Северного флота.

Торпеды, состояние которых мы должны были зафиксировать, также содержались на этом арсенале.

Мы были представлены администрации этого арсенала, после чего во взаимодействии с сотрудниками арсенала приступили к нашей работе.

Моя работа заключалась в том, что я как бы принимал торпедные приборы управления, состояние которых проверялось сотрудниками арсенала на соответствующих стендах и по соответствующей технической документации. Затем эти результаты, а также результаты проверок всех других агрегатов торпеды, обсуждались на одном из заседаний комиссии А.Д. Тугенгольда, которая для этого регулярно собиралась в одном из помещений арсенала.

И так на протяжении нескольких месяцев, почти до Нового года, если мне не изменяет память.

Однообразная и скучноватая это была работа!

Однако, и в этой работе для меня находились приятные моменты, которые заключались во встрече с приборами, создаваемыми родным коллективом в 50-ых годах, особенно, конечно, с узлами сконструированными мной тогда лично. Здесь проверялись, в числе прочих, мои креновыравнивающие МКВП, рулевые машинки, установочные головки прибора курса, и другое.

Я оценивал, как они перенесли условия эксплуатации на подводных лодках, какими мне удалось их «родить» и выпустить « в свет»? Как эти мои произведения способны выполнять свое предназначение?

Господи! А как все это создавалось!

Никто про это уже не знает и не помнит!

В общем, по этой части определенное удовлетворение я получал!

А вот что меня насторожило и не понравилось, так это неправильная, на мой взгляд, организация работы по подготовке торпед и их снаряжению, принятая на этом арсенале.

К мыслям, которые я сейчас изложу, я всегда возвращался после некоторых аварий на наших подводных лодках, хотя, вроде бы, анализ причин катастроф это и не мое дело.

Неправильной я считаю подготовку торпед и ее агрегатов на арсенале штатскими специалистами. Например, в цеху, который готовил приборы управления ходом торпеды, военнослужащим был только один человек – начальник этого цеха в звании, помнится, капитана 3 ранга. Возможно, он был не просто капитан, а инженер-капитан, но это дела не решает.

Для квалифицированного руководства работниками цеха начальник цеха должен, кроме всего прочего, иметь опыт и знания технологии работ в цехе. Например, в цехе, готовящем приборы он должен уметь контролировать квалификацию мастеров и рабочих этого цеха, должен для этого знать тонкости сборки и регулировки приборов.

Инженер-капитаны же, в лучшем случае, да и то нетвердо, разбираются только в функционировании приборов, ну и, безусловно, они отлично осведомлены в перечне требуемой технической документации.

Набором требуемых документов качество подготовки приборов не обеспечить. Чтобы начальник цеха был способен отвечать за качественную подготовку приборов, ему бы необходимо было бы, сперва получить опыт работы начальника цехового участка, мастера, прочувствовать труд рабочего. Но на низших иерархических ступенях военнослужащих я не видел.

Таким образом, начальник цеха, военнослужащий, становился заложником штатских мастеров и рабочих. А их квалификация совсем не всегда могла быть достаточно высокой.

Кроме того, гражданские специалисты в любой момент имеют право уволиться, или объявить забастовку, или поступить еще как-нибудь согласно, существующего трудового законодательства, с военным ведомством не согласованного.

Считаю, что на арсенале, подготавливающем оружие, все его сотрудники, начиная от рабочих, должны быть военнослужащими.

Для выполнения работ с низкой рабочей квалификацией, могли бы назначаться призывники, а рабочими высокой квалификации, мастерами, и другими техническими руководителями, следовало бы назначать контрактников и других кадровых военнослужащих.

Короче говоря, работал я в Мурманске размеренно и без каких-либо особых приключений по работе. А вот уклад самой жизни и быта в этой командировке часто становился своеобразным.

Во многом твое бытие в командировке связано с характером и привычками соседа, с которым судьба сводит тебя в данной ситуации, и чтобы меньше зависеть от не своих привычек и образа жизни, следует определять для себя свою линию поведения, которой и придерживаться, как можно тверже, но не обижая, при этом, своих соседей. До определенного предела, конечно. Иногда бывает нужно и обидеть!

В этой командировке у меня было два разных соседа:

первую треть срока моим соседом был киевлянин И. Ухлинов;

вторую треть – им был некий второй (или третий) штурман рыболовного траулера, находящийся «в пересменке»;

последнею треть я проживал в двойном номере в одиночестве.

Как всегда в командировках, проблемой здесь являлись занятия в свободное от работы время – выходные дни и вечерние часы.

Эту проблему я решал с помощью плавательного бассейна, музеев, осмотра окрестных холмов.

В этом плане меня особенно хорошо выручал бассейн. Без особых формальностей я приобрел абонемент для его посещения чуть ли не ежедневно. Этот бассейн состоял из 6-ти, или 8-ми, 50-метровых дорожек, по которым постоянно плавало несколько десятков человек. Вода там была, правда, несколько мутноватой, но это не уменьшало достоинств сооружения. Кроме того, благодаря посещению бассейна я регулярно должен был мыть себя под душем. Такое общение с водой было очень приятно и полезно, особенно здесь, в условиях жизни зимой за Полярным кругом, когда светлого дня не бывает вовсе, а стоит сплошная ночь.

В ноябре – декабре Мурманск завалило снегом, и столбик термометра приближался к отметке минус 20. Однако, при этом, широкая здесь, река Кола не замерзала, и от воды валил «пар»! Влияние Гольфстрима!

Чтобы жителям Мурманска зимой было веселее, здесь недавно на главной городской площади соорудили мачту, на верху которой была установлена мощная электрическая лампочка, заливающая своим светом всю площадь и даже ближние улицы. Эта лампа как бы заменяла муромчанам отсутствующее зимой солнце.

Доступность спортивных сооружений для жителей заполярья имела особенно большое значение.

Кроме бассейна муромчанами широко использовались и другие спортивные сооружения, в частности прекрасный зимний стадион. На зимнем стадионе постоянно проводились какие-нибудь соревнования.

Как-то, прогуливаясь с Игорем Ухлиновым по городу, мы также заглянули на стадион и обнаружили, что там начли проводить «Открытое первенство города по вольной борьбе», а поскольку он по этому виду спорта имел высокую квалификацию, то он тут же записался в число участников этого соревнования.

Естественно – я стал постоянным болельщиком на его выступлениях, успехи в которых он любил отметить!

Кроме вольной борьбы я стал также «болеть» на соревнованиях по настольному теннису – «пинг-понгу», также немного знакомому мне виду спорта!

Дело в том, что в этих городских соревнованиях также участвовал мой знакомый – инженер завода «Двигатель», которого, помнится, звали ВИКТОР, а его фамилию я забыл!

Виктор также имел высокую спортивную квалификацию по настольному теннису, и сейчас и выступал на мурманском зимнем стадионе, борясь за звание чемпиона города.

После этой командировки я И. Ухлинова больше не встречал, а с Виктором я и позже встречался многократно, в Ленинграде, или в Феодосийских командировках. В данной командировке, в Мурманске, ему было, наверное, не больше 30 лет, но, несмотря на молодой возраст, растительности на голове он уже успел лишиться. Позже за эту особенность его, между собой, командировочный народ шутливо называл – Наш Ленин.

Помнится, как в один и тот же день на стадионе проходили: в одном углу поля финальные схватки, а в другом - сражения на теннисных досках. Также финальные.

Я сидел на центральной трибуне и с гордостью ощущал себя чуть ли не творцом спортивных успехов своих младших друзей!

У меня не было сомнений, что и в финале они победят!

Первым из них боролся Игорь. Все шло по плану, и после небольшой возни его соперник был полностью повержен! На весь стадион разнеслись слова диктора из установленных там громкоговорителей, о том, что И. Ухлинов является победителем в своей весовой категории!

Я на трибуне начал готовить торжественную встречу победителя, и, когда почти все было подготовлено, вновь из тех же самых громкоговорителей прозвучал голос того же диктора, что, извините, но чемпион И. Ухлинов отменяется! Он дисквалифицируется!

Вот тебе и на! В чем же тут дело?

Все разъяснилось, когда из спортивных раздевалок ко мне прибежал сам Ухлинов: оказывается, его побежденный соперник пожаловался судьям, что он боролся с пьяным! И от этого у него в процессе борьбы начиналось головокружение!

Что тут поделаешь! Неприятно конечно, но впереди еще «пинг-понг», где не может быть сомнений в нашей победе!

Молниеносные удары ракеткой по летящему шарику, неотразимые крученые подачи и изящные позы, которые постоянно демонстрировал Виктор, не оставляли никаких сомнений в победном финале!

Такая уверенность усилилась особенно после того, как все увидели его тщедушного соперника! Тут просто стало смешно – кого выпустили судьи сражаться против Виктора?

Напротив плечистого, мускулистого, атлета, каким был наш Виктор, стоял какой-то маленький «шибздик», который, судя по всему, и свою ракетку-то удерживал в руках с трудом!

Судьи подали сигнал начала этой встречи, и тут началось такое!…на что невозможно было смотреть без слез!

Одним словом, вопреки всем существующим природным законам, эта встреча закончилась также не в нашу пользу!

Вот такие траурные дни случались в «торпедной жизни»!

Кроме спортивных сооружений в свободное время я несколько раз посетил замечательный музей минералов, существующих в горных массивах Кольского полуострова. Кроме множества замечательных камней в музее была отражена роль академика Ферсмана в открытии месторождений этих минералов и, вообще, в освоении богатств Кольского полуострова в Советские времена.

Любопытно, что камни-минералы среди населения Кольского полуострова кое-где играли ту же роль, что и спирт, в процессе расплат за оказываемые услуги (как это было принято в большинстве районов нашего государства). Такое я наблюдал позже, когда мне пришлось побывать в районе некоторых других поселений Кольского полуострова.

Очень интересным было также посещение музея истории Кольского полуострова и города Мурманска.

Одним словом мне было интересно изучить как можно подробнее место, куда меня занесла судьба. Еще до наступления зимней темноты и снегопадов я несколько раз успел забраться на не очень высокие скалистые возвышенности, окружающие город.

Интересно было смотреть с высот на панораму города, долину реки Колы, интересно было рассматривать настоящие деревья, но карликового роста, на множество растущих грибов, и на прочее тому подобное.

Как я уже говорил, первое время я проживал в одном номере с киевлянином - представителем завода, изготавливающего торпедные приборы. Но дел для него в работе комиссии по сути дела не было. Поэтому через некоторое время он уехал и сюда не вернулся, оставив у меня о себе воспоминания, как о компанейском человеке.

Вместо Игоря Ухлинова в мой номер поселили моряка – второго штурмана с небольшого рыболовного траулера, пол года, если не больше, ловившего рыбу в Атлантике. Это был рослый 28-летний молодой человек, несколько лет тому назад окончивший ленинградскую Макаровку.

Несколько недель проживания с ним в одной комнате прояснили в моем сознании смысл одного объявления, почти ежедневно сообщаемого местным Мурманским радиоузлом:

«Внимание! Внимание! Завтра, в такое-то время, к причалу, такой-то номер, будет пришвартовываться МРТ № такой-то!»

(МРТ означает – малый рыболовный траулер).

К чему такое громкое оповещение? Чем эти МРТ заслужили такой почет, что все должны про это слышать?

В тридцатые годы во Владивостоке, примерно также, населению сообщалось о прибытии в бухту Золотой Рог ледокола «Красин», или ледореза «Литке», впервые за одну навигацию прошедших Великим Северным Морским Путем!

Когда я об этом расспрашивал местных жителей, то мне разъяснили, что это делается для того, чтобы, если у кого из местных жителей на том МРТ имеются родственники или близкие люди, то они имеют шанс спасти близких им моряков! Спасти моряков, возвращающихся из многомесячного плавания, вместе с их получкой за это время! Ибо информация о том, что моряки будут сходить со своих бортов в такое-то время, в таком-то месте, всегда и безо всякого радио каким-то образом становится известной для «орды» молодых, и не очень, девиц. Эта «орда» осаждает намеченный причал, и «заметает» поголовно всех, кто прибыл, если их не перехватят близкие!

Моряки же, как правило, из своего плавания возвращаются в таком состоянии, что им все равно, кто их там встречает! Ну, наверное, не все, но, во всяком случае, из них многие. Вот, что значит – портовый город!

$Описание: Описание: Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\murman_portovyy.JPG$

Мне было просто удивительно, до чего много было в Советском Союзе молодых авантюристок, приезжающих сюда на «охоту»! По «сарафанному радио» дамы получали информацию о «Северном Клондайке», и устремлялись к нему, в одиночку, или небольшими группами, зачастую бросая дома детей и опостылевших мужей. По прибытии в Мурманск они снимали какое-нибудь жилье и выходили на промысел. Всем было хорошо, и тем, кто сдает такое жилье также.

Следует отметить, что в городе было немало и мужиков, образом жизни которых была многомесячная болтанка на траулерах и на других судах, а затем быстрое «просаживание» большого заработка с помощью вышеозначенных дам, и новое поступление на траулер. Назывались такие мужчины словом «БИЧ» (бывший интеллигентный человек), и обычно ими, в значительной мере, укомплектовывался матросский состав МРТ и других судов.

Конечно, дамская охота в широких масштабах велась не только у причалов, но и в других местах города.

В ресторанах города кипела «ночная жизнь» с участием, как наших моряков, так и заграничных.

Как-то, вначале командировки, меня удивила небольшая сцена на пустынной ночной улице города: по улице проехала машина милицейского патруля, и метрах в 50-ти впереди остановилась рядом с двумя, мирно двигающимися по тротуару, молодыми дамами, и те, как по сигналу, ринулись в какую-то темную подворотню!

Кстати отмечу, что в ночное время улицы Мурманска также патрулировались пешими милицейскими патрулями - это были, обычно, два милиционера, помимо прочего, вооруженные дубинками. Это было явное влияние тлетворного Запада! Не у нас, а только у буржуев их «сторожевые псы» дубинками могли разгонять мирные демонстрации трудящихся!

Как бы то ни было, но моряк с траулера «бросил якорь» в номере рядом с моей койкой и спокойно стал дожидаться дальнейшего решения своей судьбы. Однако, после его вселения значительно осложнилась моя почти спокойная жизнь!

Каждый вечер, когда я возвращался со своей работы, он меня встречал за столом, подготовленным для нашего совместного ужина! Стол был уставлен деликатесными и дорогими блюдами и напитками! Как я не пытался ему объяснить, что мне это ненужно, что он ставит меня в неудобное положение, ибо я не могу ответить ему тем же, что я не могу с ним рассиживать долго, поскольку с утра у меня работа – ничего не помогало! Даже, если я прибегал к хитрости и специально приходил в номер позднее – он упорно ждал меня и один ужинать не начинал.

На мои предложения компенсировать его расходы по этой части он также отвечал отказом – поскольку для него эти расходы были ничем! Он пол года был в Атлантике, и тратить свою получку ему там было негде!

Деньжищ у него действительно было очень много: как-то, когда мы вместе с ним возвращались в свой номер из гостиничного буфета, его остановил какой-то другой и спросил, не при деньгах ли он? Мой сосед сунул руку в карман и небрежно выдал ему пачку купюр, на мой взгляд, в несколько тысяч рублей!

В номере я его спросил:

Ты дал деньги знакомому?

Нет. Я его не знаю.

Но кто же тебе вернет эти деньги?

Если они мне будут нужны, я здесь спрошу у любого другого моряка, и он мне всегда также их даст!

Вот такие обычаи были в гостинице «Моряк»!

Поужинав, мы удобно располагались в креслах, закуривали, и начинали беседу «за жизнь». Собеседником он был интересным и слушал я его с удовольствием, но большей частью все беседы с ним кончались одним: «Что бы мне такое сделать, чтобы больше в эти плавания не отправляться? Не могу я больше!». При этом в глазах его стояла глубокая тоска!

А однажды он мне через окно показал на соседний дом и заявил, что там живет его жена и дочка. Я его сразу же спросил:

Чего же ты в таком случае сидишь здесь, а не дома?

Он отвечал:

- Не хочу я ни куда, мне здесь лучше всего!

Не все люди способны переносить морскую жизнь. Я ему, конечно, очень сочувствовал, но конкретных советов выдать не мог. Окончилось это соседство неожиданным образом: однажды утром, когда я собирался выходить, чтобы отправляться работать, дверь в комнату неожиданно распахнулась, и через нее в комнату решительным шагом вошла «хозяйка гостиницы», высокая, статная, женщина средних лет. Она схватила моего штурмана за шиворот и пинком вытолкнула его из комнаты!

Сию же минуту иди к себе домой! Жена его скоро месяц, как разыскивает, а он тут себе ошивается!

Штурман виновато махнул мне рукой и исчез навсегда!

Администратор – «хозяйка гостиницы», со своими постояльцами общалась в очень решительной манере, и пользовалась всеобщим уважением! Ее рукой и голосом решительно пресекались непристойные запои и неумеренное поведение вверенного ее попечению морского комсостава. Однажды и я попал под ее тяжелую руку.

Поздним вечером я с улицы вошел в вестибюль гостиницы, и уже собрался из него подниматься к себе, как сзади меня окликнули. Молоденькая и симпатичная просила меня кого-то к ней позвать, но не успел я ей что-нибудь ответить, как получил сзади толчок, от которого отлетел в сторону на несколько шагов! В удивлении я повернулся и увидел разъяренную «хозяйку» с поднятым кулаком:

Ты что, собрался сюда проституток водить!? А ну-ка марш, в свой номер!

От греха подальше - ретировался побыстрее!

После исчезновения штурмана я в номере стал жить один. Больше ко мне никого не подселяли.

Теперь на заседаниях комиссии я больше не дремал и был всегда бодрым и свежим. Работать в комиссии мне стало приятнее еще и потому, что значительно и резко произошло улучшение стиля работы комиссии. Дело заключалось в том, что на первых порах работы комиссии несколько неприятную обстановку в ней создавал сам руководитель – А.Д. Тугенгольд. Мало того, что всем своим поведением в комиссии он как бы подчеркивал свое превосходство над «ничтожными» штатскими членами этой комиссии, так он еще был беспредельно высокомерен и перед военными членами этой комиссии. А.Д. Тугенгольд имел звание капитана 1 ранга (а, возможно, и второго, точно не помню), а прочие военные члены были наверное тогда еще не выше капитанов –лейтенантов. Возраст у А.Д. Тугенгольда был, примерно, как у меня, а у других военных, где-нибудь, в районе 30. Молодые капитаны жили дружно и у меня с ними отношения были товарищескими, но, конечно, без лишней фамильярности.

Поведение А.Д. удалось изменить коренным образом, после того, как офицерский коллектив, с моим участием, провел с ним специальную воспитательную беседу. В результате в течение всей этой командировки в комиссии существовала нормальная деловая обстановка, а А.Д. выглядел очень приятным человеком.

После того, как полярная ночь и зима полностью вступили в свои права, и после того, как у меня в номере не стало соседей, требующих к себе внимания, я теснее сблизился с другими штатскими членами комиссии.

Обычно по вечерам, после работы, мы, человек 5 – 6, собирались в одном из номеров и развлекались беседами. Народ здесь был еще не очень старый и поэтому, изредка, случалось, что все дружно выскакивали из гостиницы на улицу, бегали вокруг этой гостиницы, играли в снежки – одним словом солидные мужики забывали, что все они уже давно – не мальчишки!

Всех, кто там собирался, я уже не помню, но с одним-двумя – общение мне запомнилось.

Одним из тех, с кем я в то время сблизился, был ГЕОРГИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ КАПЛУНОВ. По возрасту и опыту работы он среди нас был старшим.

Еще в 1943 году Георгий Александрович принимал участие в проектировании первой отечественной электроторпеды ЭТ-80.

В начале 60-х под его руководством на заводе «Двигатель» проводилась модернизация первой отечественной противолодочной торпеды СЭТ-53, которая известна под маркой СЭТ-53М. Эта торпеда была сдана на флот в 1963 году.

Помимо установки на модернизированной торпеде более совершенной акомуляторной батареи, на ней применили систему креновыравнивания, ранее спроектированную мной для других торпед. (Только сейчас не помню, какой там установили прибор – УКВП, или МКВП.)

И при всех дальнейших модернизациях противолодочных торпед с двухплоскостным самонаведением использовались креновыравнивающие системы моей конструкции.

За создание первых противолодочных торпед Г.А. Каплунов был удостоен звания Лауреата Ленинской премии. Человеком он был скромным, и у нас с ним все время находились темы для бесед.

Из тех вечерних бесед и чаепитий мне также запомнился один из рассказов другого инженера с завода «Двигатель», фамилию которого я, к сожалению, забыл. Помнится только, что его звали ЖЕНЯ.

Женя был старше меня года на 3 – 4. Высокий интеллигент – он оценивал состояние систем самонаведения торпед.

Женя участвовал в сражениях Великой Отечественной, причем в одном из самых тяжелых и кровопролитных, в котором наши потери, как я помню, исчислялись 1000000 погибших! Это были бои на Невском пятачке.

В его сознании эти бои остались, как массовое и бессмысленное истребление людей с обеих сторон!

Женя, вместе с другими «везунчиками», под немецким огнем, без потерь, удачно переправился через, еще не замерзшую, Неву. По приказу они бросились куда-то от берега вверх, и тут его что-то ударило, и он потерял сознание.

Непонятно через какое время, он очнулся и осознал, что лежит в какой-то яме, но не один, а рядом с каким-то, непрерывно что-то ему говорящим, немцем.

Оба они перемещаться самостоятельно не могли. Вокруг непрерывно шла стрельба, и раздавались взрывы. Мимо, не обращая внимания на лежащих, то в одну, то в другую сторону пробегали и падали люди, то немцы, то русские, а Женя, то снова терял сознание, то приходил в себя.

Сколько времени такое продолжалось – он не понимал. Только заметил, после очередного возвращения сознания, что немец куда-то исчез.

Через какое-то время, его забрали наши санитары, и переправили на правый берег Невы.

Вот с каким человеком я выскакивал на мороз и играл в снежки!

Вот, что значит «торпедная жизнь»!

Через несколько лет, в «Гидроприборе», или на заводе «Двигатель», (где точно – забыл) мы с Женей встретились, и он мне рассказал, что недавно вернулся из Индии, где заработал на легковой автомобиль.

$Описание: Описание: Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\shvartovka.bmp$

В самом конце декабря работа в Мурманске была завершена, и все из него уехали.

Из любопытства я возвращался поездом, и, выскочив из него на станции КЕМЬ, мгновенно там отморозил себе ухо, ибо морозы там стояли за 40 градусов.

Старожилы тех мест сочинили, что название их города выдумала Екатерина Великая, ибо, как женщина воспитанная, она не могла русский мат выговаривать полностью. Оставила от первых трех слов только первые буквы.

Так, перед Новым Годом, с отмороженным ухом, я вновь приехал

в ЛЕНИНГРАД.

Первое, что меня удивило в родном городе, так это были необычайно светлые дни и пышная растительность, наличие которой представлялось возможным, разве что, где-нибудь вблизи экватора! Куда ни посмотришь – видишь деревья высотой намного больше человеческого роста!

Все это представлялось, как исключительное, наверное, еще с месяц!

Год 1968.

В Ленинграде в 1968 году я продолжал исследовать особенности физико-математического моделировании управляемого движения торпед.

Мои труды были составной частью технического отчета ЦНИИ " ...по созданию и внедрению комплекса физического моделирования". Я являлся соавтором отчета, выпущенного в этом году.

За создание и внедрение комплекса физического моделирования мне даже была выдана какая-то денежная премия, о чем даже свидетельствует запись в моей Трудовой Книжке.

В то время я даже подумывал, что, возможно, мне предстоит, как специалисту, "бросить якорь" и заниматься и дальше "вглубь и вширь" теорией и практикой физико-математического моделирования - так сказать становиться узким специалистом в своей "торпедной жизни", а не "пикировать" из одной крайности в другую.

Нормальная деятельность и жизнь, как у большинства нормальных людей.

Правда, хорошо помню, что, кроме "физического моделирования", я предлагал тогда Ю.В. Саунину начать еще и новое направление в исследовательских работах. Это направление исследований я тогда формулировал, как исследование влияния отклонений, различных, всевозможных, параметров блоков и узлов систем управления, на отклонения торпед от программы в процессе их автономного (то есть без самонаведения) движения. Но, по-видимому, в те времена данный вопрос еще "не созрел". Мне на проведение таких работ Саунин "добро" тогда не выдал, а выдал он мне «добро» на обеспечение проведения испытаний торпеды ССТ-2 на

$Описание: Описание: Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\przhevalsk_muzey.JPG$ озере ИССЫК-КУЛЬ.

Эту свою командировку я воспринял, как продолжение предыдущей, поскольку в прошлый раз не были проверены рекомендации по устранению "мешков" на этой торпеде. Правда теперь, после того взрыва, не было и намеков на проведение тормазных испытаний - просто "подозреваемый" узел из торпеды убрали, вместо него установили, заново разработанную конструкцию, которая была вне "подозрений", и с ней решили продолжать испытания торпеды.

Ну, а неприятный инцидент с взрывом высшее военное и штатское руководство, по-видимому, решило отнести к категории случайных явлений, связанных, как теперь принято говорить, с "человеческим фактором", а не с принципами работы проектируемого изделия.

Раз решили начинать стрельбы, значит, следует в цеху и начинать готовить торпеды к этим стрельбам, чем я сразу же и занялся, в части подготовки систем управления торпеды. Другого занятия я для себя здесь не видел. Наверное, я эту работу начал проводить с согласия заместителя главного, Юры Власова, наверное, при этом, за мной сначала со стороны и понаблюдали, но для меня эти действия были привычными и нормальными, хотя с конструкцией этой торпеды я столкнулся, вроде бы, впервые.

ССТ-2 произвела на меня сразу приятное, уважительное, впечатление: могучая стальная сигара, длинной 7 - 8 метров, напичканная сложными, умнейшими, устройствами.

Одна мощная турбина чего стоит! Заглядишься!

А в голове расположилась электроника системы самонаведения и неконтактного взрывателя.

А вот здесь вижу и отсеки с емкостями для этой самой перекиси водорода, для керосина, для хранения сжатого воздуха.

Да ... резервуар сжатого воздуха здорово уменьшился сравнительно с парогазовой 53-39 и другими.

Так ... вот отсек с пуско-регулирующей аппаратурой - хитрейшие механические конструкции!

А вот в этом отсеке установлены мои блоки: автоматы глубины и курса, креновыравнивающий прибор, механизм рассогласования, рулевые машинки.

В собранной, состыкованной по всем отсекам торпеде, доступ к агрегатам и их осмотр возможен через специальные горловины на корпусе, которые после всех окончательных приготовлений наглухо задраиваются (закрываются).

В конце торпеды, за оперением и за ее хвостовой частью, установлена пара могучих гребных винтов, а рядом с ними рули: вертикальные и горизонтальные.

Определенными воздействиями на приборы я, в процессе подготовки торпеды, которая называется ее прокачкой, буду вызывать перекладки (повороты) торпедных рулей, футиком производить их замеры и по всему, по этому, делать выводы о работоспособности систем.

Если с торпедой и ее агрегатами все в порядке, то от воздействия на прибор курса передается сигнал на перекладку вертикальных рулей, от воздействий на автомат глубины начинают поворачиваться горизонтальные рули, оба руля поворачиваются совершенно одинаково, а в результате воздействий на креновыравниваюдщий прибор - горизонтальные рули, вдобавок к совместным перекладкам, расходятся (рассогласовываются).

В процессе подготовки к морю каждой торпеды выполняется, конечно, множество еще и другой работы: по подготовке приборов для установки их в торпеду, по дефектации их после выстреливаний, заполняется и составляется множество паспортов, актов, и другого.

Правильное и тщательное выполнение всех предусмотренных действий по подготовке торпеды гарантирует ее безотказную работу.

Приборы управления этой торпеды, их принципы действия и конструкции, мне хорошо знакомы - они, вообще, точно такие же, как у прототипа этой торпеды, ССТ-1 (или просто ССТ), для которой я, еще в 50-х годах, разрабатывал разделы эскизного проекта по системам управления по курсу и креновыравниванию. А креновыравнивающий прибор, рулевые, рассогласование горизонтальных рулей - это все вообще мной создавалось в деталях!

Но здесь я, пожалуй, впервые свои творения и задумки для торпед большого калибра встретил воплощенными и работающими! Так что, можно сказать, что система управления этой торпеды была для меня своей, хоть я и не был заместителем главного конструктора по системам управления этой торпеды. Я просто был конструктором приборов управления этой торпеды, да и многих других!

С верхних этажей цеха, из специально оборудованного необходимыми средствами помещения, очень интересно было следить, как торпеда на морском полигоне проходила свою дистанцию. Интересно - не то слово! Здесь все находились в состоянии напряженного внимания.

Прошли времена, когда информацией о ходе торпеды на дистанции являлись, главным образом, отмашки "боновых", удобно рассаженных через каждую 1000 метров на свои качающиеся плотики, за которыми с вышки следили через объективы дальномера. Теперь полигон был оборудован акустическими станциями, расположенными в определенном порядке на дне акватории, по которой проходила испытываемая торпеда. Информация от этих станций передавалась на пост управления и контроля испытаниями, располагающийся на берегу в здании того же цеха, где проводилась подготовка и приемка торпед после испытаний.

Как правило, при каждом испытании, я вместе с другими инженерами, ведущими подготовку торпеды, в присутствии военпредов, наблюдал за ходом испытаний.

При этом у всех, кто там был, в крови повышался состав адреналина!

В связи с этим явлением вошел в историю торпедизма знаменитый афоризм торпедного корифея В.А Калитаева:

"НЕ СУЩЕСТВУЕТ НА СВЕТЕ БОЛЕЕ ИНТЕРЕСНОГО ЗАНЯТИЯ, ЧЕМ СТРЕЛЬБА ТОРПЕДАМИ"!

Почему-то в испытаниях этой торпеды принимало участие большое количество военных представителей, как мне казалось гораздо большее, чем при испытаниях других типов торпед. Все они были капитанами не ниже, чем 3-го ранга, а то и второго. Постоянно в цеху, при работе с торпедой, находилось человек 10 - 15 военпредов.

Поскольку у военно-морских офицеров форма черная, "за глаза" тамошний народ их, шутливо конечно, прозвал "черными полковниками". Ведь еще недавно в прессе фигурировали персонажи с таким же прозвищем, совершившие реакционный переворот в Греции.

Все они (наши конечно) были членами комиссии по испытаниям, то есть решали, "как строить мост дальше, вдоль реки, или поперек?". Командовал военпредами и был заместителем председателя комиссии, а может быть и председателем, капитан 1 ранга К.В. ГУРЕВИЧ.

Ну, а вообще-то, председателем и главным здесь всегда, когда он тут был, являлся Дмитрий Андреевич Кокряков. Не только главным, но и, заслуженно, самым уважаемым!

В комиссии по испытаниям всегда был и Ю. В. Власов, как один из заместителей главного конструктора. Точно не помню, но возможно в 1968, а особенно в 1969 году, туда включали и меня, поскольку в те годы я заменял Юру на испытаниях довольно часто.

Роль военпредов заключалась в тщательном контроле действий штатских инженеров - все работы по подготовке торпед записывались в карты испытаний каждой торпеды и там ставились две подписи: инженера, который их проводил, и военпреда.

Ну и, конечно, результаты испытаний каждой торпеды, и, общий ход испытаний данного образца торпеды военпредов оставлял далеко не равнодушными.

Кстати, был на Иссык-Куле и свой флот в составе нескольких боевых единиц, которые помогали обеспечивать морские испытания торпед, в частности водолазные работы по подъему затонувших торпед после неудачных испытаний.

По-моему, Иссык-кульский флот входил в состав Черноморского, а может быть и Тихоокеанского. (Иссык-Куль располагается примерно посредине между этими флотами).

Я-то в 1968 году на первых выстрелах был сосредоточен главным образом на качестве движения торпеды по глубине: не появится ли ненароком злосчастный "мешок"?

Но затем успокоился, новая конструкция "нехорошего" узла поводов для беспокойства не давала.

Основным для меня стала работа по снаряжению торпеды качественными приборами. В процессе этой работы я вошел в рабочий коллектив так, будто давно уже был здесь человеком своим.

Мы опять с Юрой Власовым жили вместе, и в одной комнате с нами также устроился молодой инженер Ломоносовского филиала ЛЕША ШИЛЬНИКОВ.

По-моему я с ним в одной комнате жил, чуть ли не целый год и за все это время получал от общения с ним только самые приятные впечатления!

Леша при отработке этой торпеды вел анализ ее ходкости и управляемости по показаниям всевозможных приборов, регистрирующих параметры движения торпеды и другие. Дело мне родственное и знакомое по моим предыдущим работам и имеющее прямое отношение к настоящей моей работе!

По манере разговора, движениями и чисто внешне он напоминал моего прежнего начальника И.Т. Шестопалова. Даже очки украшали их одинаково!

(А когда-то подобными вопросами на Ломоносовском филиале занимался мой старший товарищ по работе, трагически погибший В.В. Лаврентьев!)

Общительный и с хорошим чувством юмора, Леша в подражание аксакалам, начал отращивать небольшую бородку, что начало вызывать проблемы при проверках пропуска на проходных завода. Пришлось нам с ним выходить из проблемной ситуации путем художественного исправления фотографии на пропуске. Сошло.

По сравнению с пребыванием в этих местах десятилетней давности, в настоящее время народ в свободное время имел возможность не только сидеть дома, но и посетить клубные мероприятия, сходить на пляж, хотя домашние посиделки тоже были не редкостью, особенно в темные осенние вечера. $Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\doliny.JPG$

В этом году Иссык-Куль я посетил не один раз, по крайне мере не меньше двух раз. Срок непрерывного пребывания в командировке был ограничен (в отличие от начала 50-ых годов) двумя месяцами, а работа по подготовке торпед требовала непрерывности и большей длительности. Поэтому мне и другим специалистам приходилось через какое-то время возвращаться в «метрополию», немножко передохнуть, и снова отправляться в «тьмутаракань» на испытания.

Последний раз в 1968 году на Иссык-Куль я прибыл как раз к моменту начала праздника по поводу 50-тилетия ВЛКСМ!В Пржевальске, на Пристани, меня радостно встретили наши замглавные, Юра Власов и Лев Ермолаев, а также знакомые Ломоносовцы, Алмаатинцы, Киевляне, местные Иссык-Кульцы. Впрочем, и незнакомые также. Лев Ермолаев был тогда заместителем по управляемости главного конструктора малогабаритной торпеды "Колибри" - ЮРИЯ ЯНОВИЧА АРАЙСА, который также окончил наш факультет в ЛКИ на год позже, чем я. Мы с ним знали друг друга со студенческих лет, а со Львом Ермолаевым мы, вообще, в то время в Ленинграде жили в одном доме.

Торпеда "Колибри" была аналогом американской МК-46, которая попалась "в наш плен" и которую я, вместе с В.А. Калитаевым и с другими, изучал, будучи начальником лаборатории отдела.

"Колибри" была нашей первой торпедой, работавшей на унитарном топливе (это топливо содержало в своем составе, как горючее, так и окислитель неразделимо одно от другого).

Работать с ним, для здоровья было весьма небезопасно.

Cразу по прибытию привычно устроился в нашем «Ленинградском» домике на берегу озера, оформил на заводе необходимые документы и приступил к привычной работе на нашей «дальней площадке».

Однако под новый 1968 год всем было приказано прекратить свою подозрительную деятельность на берегах Иссык-Куля, и готовится к отлету в родные пенаты, лично мне в город

ЛЕНИНГРАД,

а другим кому куда: в Ломоносов, в Алма-Ату, в Москву, В Киев и в прочие места.

Помнится, что я летел одним самолетом вместе с Юрой Власовым и его другом Володей Яковлевым, инженером из Ломоносова. Еще в памяти от этого полета осталось то, что где то в Казахстане, то ли в Акмолинске, то ли в Актюбинске, все пассажиры самолета из него вышли и потом, чуть ли не сутки, сидели в помещении аэропорта на своих чемоданах в томительном ожидании продолжения полета. Сидели и ночью. Моей соседкой оказалась молодая дама удирающая, чуть ли не в буквальном смысле этого слова, с Байконура. Название «Байконур» до этого я пару раз откуда-то слышал, но еще не связывал его со знаменитым космодромом, и только тут в моей голове все эти понятия встали на свое место.

Год 1969.

С 1967 года моя «торпедная жизнь» незаметно преобразовывалась в полигонную отработку опытного образца торпеды.

Все выглядело так, как будто я всю свою жизнь больше ничего и не делал, кроме подготовки торпедных приборных агрегатов, «прокачек» торпед перед выстрелами, приемки их «с моря» и тому подобных операций.

В 1969 году на испытаниях торпеды ССТ-2 я провел, как мне помнится, весь год без перерыва, хотя это конечно не так, поскольку командировки следовало обновить несколько раз.

Кроме того, судя по моим отметкам в старом блокноте, а также немножко вспоминая, в этом году, в соавторстве с другими сотрудниками, в Ленинграде я выпустил теоретический отчет: «Исследование влияния зоны нечувствительности приборов управления, и характеристик рулевых машинок, на амплитуду и частоту автоколебаний и на точность выполнения команд аппаратуры самонаведения».

Как я понимаю, это исследование было проведено для торпеды 53-65 (ССТ).

Вскоре я вновь оказался в

городе ПРЖЕВАЛЬСКЕ на озере ИССЫК-КУЛЬ,

который в 1968 и 1969 годах, в моей памяти остался основным местом моего пребывания, вытеснив время, которое в тот же период, безусловно, я проводил и в Ленинграде.

Первое время в эти годы мы там работали совместно с Юрой Власовым, а позже я там из нашего отдела действовал я один.

С этой Ломоносовской, а также и с алма-атинской, компанией Ю.В. Власов, как ведущий систему управления перекисно-водородных торпед, работал вместе уже много лет.

Вместе они годами сидели на этом азиатском озере и проходили все коллизии отработки торпед ССТ.

Наверное, поэтому, у нас частенько собиралась компания друзей-соратников, в которую постепенно входил и я.

В этой компании бывали Володя Яковлев, А.А.ПАНОВ, А.П. ТЯПНИН, Э. АБДРАШИДОВ, и другие, кто - уже не помню.

В соответствии с индивидуальными наклонностями участников той или иной посиделки последние всегда носят свой индивидуальный характер.

В данном случае это были посиделки, имеющие спортивный характер, в других случаях они могут быть картежными, или хоровыми, или … или просто: «за встречу под столом»!

Вне работы Юра Власов был известен, как энтузиаст лыжного спорта. В этом деле он был участником большинства соревнований НИИ и не только, был обладателем высоких спортивных разрядов.

Спортивным человеком был также Леша Панов.

А.А. Панов был старше меня года на 2 – 3, как я думаю. Я так и не смог вспомнить, когда и где я с ним познакомился, во всяком случае, здесь на Иссык-Куле мы с ним встретились, как давно знакомые.

Мне он помнится, как один из известнейших гимнастов в ЛКИ в 40-вых годах, но конкретного факта по этому поводу – я не помню.

В наших с ним беседах никогда не обсуждались студенческие годы, но то, что упомянутый факт его биографии действительно имел место, у меня сомнений нет.

Короче говоря, вечерние часы с участием указанных товарищей частенько превращались в спортивные мероприятия. В эти спортивные мероприятия поневоле втягивались все при этом присутствующие: каждый определял свой «рейтинг» в выполнении, какого либо упражнения.

Помню, что Ю.В. Власову не было равных в растягивании резинового ремня, но и я кое в чем оказывался чемпионом.

Однажды, глубокой осенней ночью, такое соревнование неожиданно закончилось совершением некоторого экономического преступления: в процессе упражнений со стулом, последний сломался пополам!

Этот стул являлся инвентарным имуществом и по факту его поломки, надлежало составить соответствующий акт с многочисленными согласованиями и утверждениями, с взысканием с виновных в его поломке стоимости стула в многократном размере. Надлежало составлять объяснительные записки и выполнить массу других занудных процедур.

После недолгого технического совещания было принято Решение: обломки стула вытащить через окно на пляж, там сделать небольшой костер и пепел от этого стула зарыть в пляжный песок. (Выносить обломки через дверь было нельзя – там дежурил вахтер.)

Все! Этого стула у нас никогда и не было!

Между прочим, через пару – другую лет А.А. Панов будет назначен директором Ломоносовского филиала ЦНИИ «Гидроприбор»!

Какая бы компания у нас не сидела, обычно, в любое время года перед сном я выскакивал из дома, чтобы нырнуть и побарахтаться в озере. Человек 5, или больше, составляли мне компанию и, почти всегда, среди них был инженер с филиала А. Тяпнин.

(Забыл его имя, да и фамилию, возможно, по старости путаю. Все, что еще не совсем забыл, хочу зафиксировать, пока не поздно. А поскольку, вдруг стал неуверен в памяти, буду данный персонаж называть в дальнейшем просто «АТ»)

Для ныряния и купания ночью мы обычно использовали пирс к которому приставал катер, отвозящий нас на дальнею площадку.

Отсюда до нашего дома было недалеко, так что свет из окон нашего дома освещал резвящихся в воде, поэтому, как-то раз, во время купания «АТ» задал мне вопрос:

- Андрей! Сколько времени мы уже плаваем?

Я посмотрел на левую руку и ответил ему:

20 минут уже есть!

После этого диалога все дружно рассмеялись, вылезли из воды, и пошли спать. Водонепроницаемых часов тогда еще в продаже не бывало.

На другой день про этот случай узнал на заводе местный рабочий, «левша», только не «русский левша», а узбек. Он взял у меня эти часы, марки «Победа», и сказал, что попробует их исправить. Еще через сколько то время, эти часы снова были у меня и еще долго работали, но, примерно через пол года на них была обнаружена надпись, сделанная мельчайшими буквами: «made in пржевальск».

«АТ» был Ломоносовский инженер практически всю жизнь проводящий на отработках перекисной торпеды в дальних командировках. Окончил он, примерно лет десять тому назад, московский энергетический институт и был направлен работать к нам с перекисно-водородными торпедами. Это был очень мягкий, исключительно компанейский, человек

Вместе с «АТ» закончил тот же московский ВУЗ В.В. Лежнев, но по складу характера Виктор Лежнев был совершенно другой человек. Это был волевой организатор, не поддерживающей «кампанейщину», но коллектива, в то же время, не чурающийся.

Через некоторое время он станет главным инженером филиала.

А судьба «АТ» в тот период сложилась трагически: какой-то пьяный подонок вошел в комнату, где он находился один и, ни слова не говоря, ткнул его ножом в живот, а затем убежал из комнаты. Почти сразу же после этого, по какой то надобности в эту комнату вошел я и удивленный «АТ» (в этот первый момент он был именно удивлен происшедшим) показал мне, что с ним произошло.

Потом «АТ» долго лечили, а мерзавца пытались судить. Местные судьи делали все, чтобы осужден этот тип не был.

Частенько к нам в гости, по вечерам “на огонек» заглядывал Эдик Абдрашитов.

Это был парень лет тридцати, окончивший нашу Ленинградскую Корабелку и работающий на Алма-атинском заводе. На этом заводе была изготовлена партия опытных торпед ССТ-2, которую мы сейчас испытывали. Вполне возможно, что на испытаниях он присутствовал, как представитель завода-изготовителя. Но главная его сущность заключалась в том, что это был родной племянник председателя ЦК компартии Казахстана и члена ЦК компартии СССР – КУНАЕВА! Его отец, вполне естественно, также работал кем-то в аппарате ЦК компартии Казахстана.

Одним словом это был представитель клана хозяина республики Казахстан во времена СССР.

Человек он был довольно простой и приятный, без следов заносчивости и высокомерия – обычный тридцатилетний холостой парень.

Ничем серьезным в цеху его не загружали, но лодырем и бездельником он тоже не был: время от времени ему поручали составление небольших документов, он следил за прохождением различных, деловых бумаг и т.п.

По вечерам бывало его интересно послушать о некоторых деталях быта хозяина Земли казахской и его родни, о том какие подарки дарили его дяде некоторые представители зарубежных государств, как обеспечивалось питание Кунаева и его близких блюдами национальной казахской кухни, и другое.

Любил Эдик подчеркнуть, что очень любит ухаживать за молоденькими девушками, что тоже, конечно, вполне естественно: кто в таком возрасте это не любит делать?

Его кумиром был знаменитый МУСЛИМ МАГОМАЕВ!

Родственное положение Эдика дало ему возможность лично познакомиться с великим певцом. Эдик считал, что он очень похож на Муслина, но, по-моему, это только его предположение, хотя азиатской «раскосости» у него не было. Он даже гордился тем, что многие песни они с Магомаевым могли исполнять на родном им обоим татарском наречии.

(По-видимому, языки тюркских (татарских) народов имеют много общего).

Как-то Эдик даже похвастался, что однажды в каком-то городке он, по договоренности с Муслином Магомаевым, спел вместо него и публика этого не заметила. Но думаю, что здесь Эдик переборщил: мне его пение скорее напоминало рев Иссык-кульского ишака, когда он чего-нибудь требует. А когда наши совместные вечерние посиделки (вместе с Эдиком) превращались в хоровые, то думаю, что наш хор напоминал совместное хоровое выступление ишаков с козлами, и с прочей нечистью!

Вскоре Эдик с торпедного завода уволился и стал в Алма-Ате директором какого-то местного предприятия. С нашего завода, как мне говорили, он к себе переманил некоторых специалистов инженеров и рабочих.

Между прочим, изредка среди певцов попадались и очень неплохие исполнители. Вспоминается один алма-атинский слесарь – наверняка по каким-то своим личным причинам он сменил профессиональную певческую жизнь и перешел в слесари: и его голос и репертуар, заставляли так думать. (Например: «Раздаются тары-бары, в село въехали гусары …»).

Так, или примерно так, проходил вечером перед сном час – другой в течение 1967 –1969 годов. Утром, проснувшись, я обычно делал небольшую пробежку, еще в сумерках, иногда купался, проглатывал стакан – другой кипятку, заедая его бутербродом, и затем, все население нашего дома дружно отправлялось на весь день работать на своей дальней площадке. Дорога туда составляла несколько километров пешком по крутым холмам, или по воде – катером.

По своему обычаю во всех командировках и здесь также в выходные дни я из поселка выбирался куда-нибудь подальше на природу, здесь конечно в основном в горы. Как правило, кто-нибудь из молодых ломоносовцев и алмаатинцев в этом составлял мне компанию.

Помнится, что в первых походах, совершаемых наугад, компанию мне составил молодой инженер филиала РОБЕРТ ВОЛКОВ. Как-то в одном из походов мы с ним наткнулись на какую-то киргизскую юрту, из которой выскочила и на нас набросилась огромная псина и чуть – чуть меня не съела.

Затем не единожды я бывал в путешествиях по горам с коллективом других филиальцев, среди которых я как-то ближе познакомился с ГЕРМАНОМ РАССОХИНЫМ.

Это были все молодые спортивного склада ребята, моложе меня лет на 10 – 15, но бродить мне с ними по горам было интересно, и ребята были все очень приятные. Правда иногда разница в возрасте мной ощущалась: трудновато за ними было успевать на некоторых подъемах. Конечно, мне отчасти помогала школа, полученная мной лет 10 – 15 тому назад в путешествиях по Кара-Дагу, особенно вместе с И.И. Третьяком.

Однажды я решил от группы отделиться, с тем, чтобы самостоятельно и не торопясь повнимательнее осмотреть горные склоны долины реки Ак-Су. Предварительно я наметил маршрут своего передвижения по склону и спуск к автобусной станции, где мы сможем снова соединиться.

Договорился обо всем с группой, и каждый пошел своим путем.

Погода была ясная и спокойная и я час или больше взбирался наверх по не очень крутому скалистому склону. Идти было совершенно не трудно и места, вид вокруг, вверх и вниз, были прекраснейшими. Я поднялся по склону вверх на километр, или даже больше и начал траверсировать склон, который на этой высоте был довольно-таки пологим. Похоже, что здесь уже начинались альпийские луга. Где-то, далеко – далеко внизу виднелась ленточка речки Ак-Су, дальше впереди как игрушечные стояли дома, извивались дороги.

Я шел вдоль этого склона и мне было очень хорошо, пока я не подошел к участку, где метрах в 50 – 100 в сторону и вниз обозначился обрыв, судя по всему не меньше, чем на несколько сотен метров, а может и побольше. И тут меня вдруг прохватил «мандраж»! Дорога, по которой я двигался, была подобна шоссе без каких-либо препятствий и, тем не менее, я вдруг перестал ее чувствовать, мог споткнуться и упасть на ровном месте, вдруг шагнуть в сторону. Чтобы успокоиться я был вынужден присесть на какой-то камень и минут 15 приводить в порядок свою нервную систему.

Лет 10 –15 тому назад на Кара-Даге приходилось попадать и в более острые ситуации и никогда при этом не бывало подобной растерянности! По-видимому, сказалось отсутствие практики горных путешествий за эти годы.

С Германом Рассохином в различных командировках я буду встречаться и в последующие годы, и нам с ним доведется побродить вместе еще не раз.

Иногда при выезде на природу в выходные дни коллектив разбивался на две команды для футбольных сражений. Помню, что здесь инициатором часто бывал В.В. Лежнев. Он рассказывал, что еще в свои студенческие годы футболом увлекался.

В этих командировках на Иссык-Куле я как-то ближе сошелся с ВАСЕЙ ЗИКЕЕВЫМ, с которым мы в одно и то же время учились в Корабелке, но только в разных группах и на разных факультетах. Правда, на последнем семестре институтских занятий их группу перевели на наш факультет. После окончания ЛКИ Васю направили работать на наш торпедный завод в Алма-Ату вместе с другими выпускниками, он и сейчас там работал, а здесь, на Иссык-Куле, находился, как и я, в командировке. Только работал он не с нашей торпедой ССТ-2, а по заданиям своего завода.

Большие группы Алмаатинцев работали здесь над собственными проектами, но часть принимала участие и в наших работах.

Наверное, уже одно то, что мы В. Зикеевым были ровесники и давно друг друга знали - нас с ним сближало, но, кроме того, мне кажется, что и по «духу» мы были близки.

Но я тогда не знал, над каким замечательным собственным изделием работали в то время Алмаатинцы, не принято у нас было интересоваться работой соседа.

В упоминаемое здесь время конструкторское бюро торпедного завода им. С.М. Кирова создавало для флота, думаю, в этом определении не ошибаюсь, лучшую противокорабельную отечественную торпеду 53-65К, применяемую, как с надводных кораблей, так и с подводных лодок.

Торпеда 53-65К была создана на основе энергетики кислород-керосин и на дистанции 19 километров имела скорость хода 45 узлов.

Почти такие же характеристики имела перекисно-водородная торпеда ССТ, правда она могла на дистанции 12 километров идти со скоростью 70 узлов, т.е. безусловно, была мощнее кислородной 53-65К, но зато последняя была много надежнее и проще в эксплуатации.

Как я понимаю, на флотах она стала основной торпедой данного класса торпед.

В отличие от порядка проектирования всех прочих типов торпед, данная торпеда была сконструирована по собственной инициативе инженеров-конструкторов заводского КБ, причем руководители других предприятий отрасли вначале к данной разработке относились даже скептически: «Что мол, стоящее может создать заводское КБ!». А инженеры Алма-атинского заводского КБ сработали профессионально, как настоящие инженеры-конструкторы!

Заводское КБ в Алма-Ате обеспечивало изготовление и передачу флоту всех отечественных торпед калибра 53 см. Через их руки проходило изготовление, как опытных, так и серийных торпед всевозможных типов, паровоздушных, кислородных (начиная с ТАН-53?), перекисных. При наблюдении за эксплуатационными свойствами этих торпед, за простотой их изготовления и отработки, у специалистов КБ складывалась трезвая оценка каждого отдельного узла различных типов торпед.

Как в произведениях Н.В. Гоголя: « У Марии Ивановны хорош нос, а вот, у Анастасии Федоровны – ничего ноги, а вот у …, и т.д.»

Специалисты КБ решили скомпоновать новую торпеду из лучших конструкций узлов от других торпед: от одной торпеды они использовали турбинный двигатель, от другой систему энергетики, от другой систему управления (естественно, что и моя система креновыравнивания вошла в новую торпеду), и т.д. То есть они сработали чисто инженерно-конструкторским способом, а ЭВМ была у них в головах!

При создании этого торпедного шедевра отличился, упомянутый мной выше, В.М. Зикеев, другой, молодой алмаатинец, А.Б. ШУБИН, от знакомства с которым у меня остались приятнейшие воспоминания, отличились многие выпускники нашего ЛКИ, а Е.Н. ГОРМИНА, с которой я учился в одной группе с 1945 года, стала лауреатом Государственной премии, как одна из основных создательниц такой торпеды.

Это, наверное, про нее писал Р. Гусев, что « в 1945 году по окрестным деревням с трудом нашли 12 абитуриентов, из которых 11 были девушками» и из них создали первую послевоенную группу для обучения на инженеров-конструкторов торпед.

В нашей первой послевоенной группе Женя, кстати, была единственной девушкой, остальные были, для ясности, юношами и было нас не 12 человек. Это только в известной песне поют: « Двенадцать человек на сундук мертвеца! Ё-хо-хо и бутылка …!».

Школу же Женя закончила в Бологом.

Всем широко известны женщины летчицы, космонавты, капитаны, стахановки, ударницы, спортсменки, Алла Пугачева, наконец, а вот кто знает женщину, сконструировавшую торпеду? А?

Начальником сектора КБ, в котором конструировали эту торпеду, и ее главным конструктором являлся Д.С. Гинзбург.

Даниил Гинзбург, или Даня, как его звали в институте, закончил наш факультет на год раньше, чем я. Близко с ним я знаком не был, но присутствовал на небольшой вечеринке - проводах студентов старшекурсников, когда они разъезжались в места своего распределения. Хорошо помню, как, провозглашая тост, его сокурсники Дане желали успехов на поприще «мэра Алма-Аты»! Попали, почти в яблочко!

Безусловно, основная организаторская работа по внедрению этой торпеды на флот была проведена Д.С. Гинзбургом.

Так день - за днем, месяц - за месяцем и год - за годом проходили мои быт и работа в центре Азии, за тысячи километров от дома и близких.

Однажды, глубокой осенью, то ли в 1968 году, или в 1969, нас «тряхнуло». Было это ночью, когда я крепко спал. В то время со мной в комнате жило еще человек 5 мужиков, командированных сюда из Алма-Аты, наших уже никого не было. От неожиданного удара всех дружно, почему-то, выбросило из своих кроватей. В свете тускло горящей электрической лампочки все, кто тут был, сидели на полу, не понимая, как они все тут оказались, но затем решили, что «утро вечера мудренее» и снова залезли в свои кровати – досматривать прерванные сновидения.

Остаток ночи прошел без происшествий, и утром все разошлись по своим работам, без особых обсуждений ночного приключения. Один только сказал: «Наверное, здорово все вчера надрались!». А я-то не «надирался» и подумал, что это было землетрясение – такое здесь нет-нет и бывает! Однако дня через три прочел в центральной газете, что Китай в провинции Синьцзян произвел испытание своего ядерного оружия, ну а от нас до Китая здесь рукой подать!

Чем дальше шло время, тем напряженнее становилась работа: приближался намеченный срок сдачи торпеды на флот, а результаты испытаний торпеды, по-видимому, были не очень хорошие. Бывали случаи невыполнения задач выстреливания торпедой вследствие выхода из строя каких либо агрегатов торпеды на дистанции ее хода. Каждый сбой в работе агрегатов торпеды ставил под сомнение ее сдачу флоту и успешное завершение испытаний.

В подобных случаях у военной приемки, и особенно, у ее руководства в Москве, неизбежно возникал вопрос: «А стоит ли вообще принимать на вооружение такую ненадежную торпеду?». Тем более что они наверняка знали, что алма-атинский завод готовит нашей ССТ-2 весомую альтернативу. Конечно, об этом знал также хорошо главный конструктор и специалист по перекисным торпедам Дмитрий Андреевич Кокряков, все руководители Ломоносовского филиала, Р.В. Исаков, и другие руководители.

Отказ от сдачи на флот торпеды ССТ-2, для Д.А. Кокрякова и для всех филиальцев выглядел бы наверняка несправедливым. Они верили в свою торпеду, и конечно им бы не хотелось, чтобы такой объем проделанной работы не привел бы к намеченному результату – к вооружению нашего флота самой мощной из мыслимых в мире торпед.

В 1969 году подготовкой торпед к испытаниям начал руководить непосредственно Д.А. Кокряков. Чувствовалось, что он нервничает и переживает при подготовке каждой торпеды, при каждом выстреле торпедой. Времени на проведение испытаний оставалось все меньше и поэтому любой отказ , любого агрегата, мог сыграть свою роковую роль.

Особенно конечно досадным в такой ситуации было бы нарушение в работе системы управления, поскольку основным «ноу хау» этой торпеды была ее энергосиловая установка.

Система управления перекисных торпед, насколько я помню, в принципе всегда работала надежно и безотказно, и в процессе отработок проблем здесь почти не возникало.

Единственной проблемой у торпеды ССТ-2 были «мешки» хода по глубине, которые были надежно ликвидированы при моем «идейном руководстве», а также уходы с заданного курса у торпеды ССТ, причина которых несколько лет тому назад была обнаружена Ю.В. Сауниным и также надежно устранена. Эти уводы прибора курса создавались вибрацией основания, на котором прибор был установлен.

Причину этих уводов торпеды по курсу тогда долго не могли понять и, в конце концов, на начальника сектора по управляемости торпед, Ю.В. Саунина, была возложена вся ответственность за ликвидацию неисправности, с чем он блестяще справился.

В 1969 году система управления торпеды ССТ-2 считалась отработанной. Моей задачей в тех условиях являлся тщательный контроль подготовки каждого агрегата системы управления перед его установкой в торпеду и тщательная проверка функционирования собранной системы управления в торпеде перед ее использованием. Главный конструктор и военная приемка должны были быть уверенными, что система управления испытываемой торпеды не подведет.

В управлении торпеды нельзя было допускать никаких случайных сбоев.

Было видно, что «черные полковники», с приближением времени окончания испытаний, также нервничают все больше и больше. Они все более тщательно контролировали каждый шаг подготовки торпед и результаты выстреливания ими. Тщательно анализировали карты выстрелов торпедами и другую документацию.

Чтобы успеть полностью выполнить программу испытаний Д.А. Кокряков ближе к осени начинал отменять выходные дни.

Мне приходилось в этих условиях трудновато, особенно учитывая то, что Юру Власова руководство нашего отдела на Иссык-Куль в это время командировать перестало. По-видимому, в Питере для него нашлась более важная работа и, к тому же, там решили, что двоим на испытаниях делать нечего.

Прекращались воскресные выезды и выходы «на природу».

Однако один замечательный тур путешествий все же состоялся. Это произошло на ноябрьские праздники, которые даже Д.А. не отменил.

Вместе с большой группой, человек 15 – 20, я отправился в горный поход на ОРАШАН. Орашан это название, то ли долины, то ли какого то места в горах, километров в 20 – 30 от курорта и поселка Ак-Су.

Утром, с рюкзаками и гитарами, группа погрузилась в автобус и через Пржевальск достигла Ак-Су. Дальше, весь день двигались пешим порядком по горным дорожкам и тропинкам. Ничего сложного в этом передвижении не было: постепенно поднимались все выше и выше, переходили из одного ущелья в другое и наслаждались красотой окружающей природы. Вначале дорожка извивалась по склонам заросшим зеленым хвойным лесом, выше он уже не рос и тропа шла по скалистым склонам и через альпийские луга , которые в некоторых местах лежали под снегом

.К концу дня достигли этого Орашана.

В низине сравнительно просторного горного ущелья стояли два деревянных сруба: побольше и поменьше. По дну этого ущелья протекал небольшой ручей.

В маленьком доме постоянно жил сторож, сердитый дед Опанас, лет 60-ти, с женой. Дом побольше сейчас стоял пустой, но на ночь в него всегда возвращалась бригада лесорубов. Сейчас они еще работали где-то внизу.

Дед Опанас был очень недоволен, что на Орашан явилась толпа «бездельников» и хотел, чтобы они немедленно убирались отсюда!

А куда, на ночь-то глядя?

Короче, «бездельники» безо всякого разрешения залезли в домик лесорубов и там расположились. На деда, конечно, никто не обижался – ведь наверное не зря он был так настроен к незванным пришельцам!

В занятом домике все устроились поудобнее и, первым делом, решили перекусить и отдохнуть. Какой- то маленький алма-атинский военпред начал сочинять стихи про злого

деда Опанаса. Этот военпред, во время свободное от приемки торпед, сотрудничал в редакции какого-то детского журнала и, по-видимому сейчас, он что-то сочинял для этого журнала.

Начало смеркаться. Я вышел из дома, чтобы еще раз полюбоваться на величественную горную картину-панораму. Дорожка, по которой мы сюда пришли, спускалась вниз и поворачивала вправо за скалу. И вдруг с той стороны я услышал лихой свист, крики и какой-то топот, сперва не очень громкие, но затем все сильнее и мощнее! И вдруг из-за скалы, по дорожке в нашу долину, с улюлюканьем и свистом, ворвалось орда каких-то лихих всадников! Тут они пронеслись еще несколько сот метров и остановились все около нашего домика.

Всадники спешились, завели своих коней в сарайчик рядом с домом, и все затем дружно вошли в наш дом. Это после трудового дня вернулись на ночевку лесорубы, место которых, вроде бы заняла наша группа торпедистов – путешественников.

Лесорубы оказались очень приветливыми и веселыми мужиками, их было человек 20 – 30. Все они были «русскоязычными» жителями поселка Ак-Су, а здесь находились, вроде нас, в командировке, на лесозаготовках. Выяснил, что командировка у них продолжалась несколько месяцев, примерно, как и у нас.

Часок – другой мы и они провели в «травле», «за жисть». Мужики дружным гоготом встречали все наши высказывания, а мы с удовольствием слушали их бесхитростные байки.

Рано утром они дружно вскочили на своих коней и с гиками помчались на работу. Ну а мы отправились вниз тем же способом, как сюда и пришли – пешком через перевалы.

(Правда, я немножко посмеялся про себя, когда подсмотрел, как один кавалерист смог на коня забраться только с помощью приставной лестницы.)

После завтрака, до отбытия у меня было свободное время: час – полтора. Это время я посвятил принятию ванн с медицинским уклоном.

Здесь, среди скалистых склонов, в радиусе одного – полутора километров, находились естественные скальные ванны, заполненные водой различной температуры. Эти ванны были, или радоновые, или сернистые (некоторые даже специфически попахивали), или еще всякие-разные, все уже не запомнил.

Несмотря на то, что пора была уже не летней, и все вокруг здесь уже было под снегом, я не испытывал неудобств, когда из горячей, или теплой ванны, перелезал в прохладную и наоборот. Как будто чувствуя, что больше сюда не попаду, пробовал все ванны подряд, какие мне только по пути не попадались.

Ну скажите, где, на каком курорте, в каких там швейцариях, или в других европах, и вообще на Земле в каком либо месте, такое бывает?

Я не знаю. Далеко эти места и сложно сюда попасть, но похоже, что Земной Рай расположен на Иссык-Куле.

Не знал и не пологал, что это был мой последний выход в Иссык-Кульские окрестности. За последние три года я так привык к тому факту, что моя основная работа протекает в этих краях, что и в дальнейшие годы жизненные планы невольно не отрывались от Иссык-Куля.

По закону командировка не могла длиться непрерывно больше какого-то определенного количества месяцев. Поэтому каждый год, для смены командировки следовало возвращаться в Ленинград.

Три – четыре раза в году я возвращался в Ленинград, менял там командировку, и снова летел на Иссык-Куль. В 60-тые годы эти переезды уже были только перелетами, причем не то что 10 лет тому назад, на летающих этажерках через горы, а только на мощных турбовинтовых самолетах. Но все-равно, когда самолет, перелетая из Пржевальска в Алма-Ату, шел над высокими горами, то до земли было не очень далеко и иногда там можно было увидеть любопытные детали быта людей на высокогорье. Бывали видны киргизские юрты и около них играющие дети, недалеко верховые взрослые, пасущиеся бараны, и другая подобная мирная жизнь. А про сказочно-красивые вершины и говорить нечего.

$Описание: Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\gornye_dorogi.JPG$

Все эти красоты и сделанные уже путешествия вдохновили меня на то, что в следующий переезд из Пржевальска до Алма-Аты обязательно этот путь надо пройти через горы пешком. Помнится, что с А. Шубиным мы обсудили даже некоторые детали этого похода. Пеший переход должен был составить 3 дня

Случалось, что торпедисты в горах передвигались и верхом на лошадях. Однажды такой способ путешествия испробовали на себе создатели бортовой цифровой машины, наш ленинградский сотрудник Л.С. Цветков и его киевский напарник инженер Гармаш. (имени его не помню) Бортовая цифровая машина (БЦВМ) в торпеде связывала аппаратуру самонаведения торпеды с приборами управления, а также использовалась для цифрового ввода исходных данных стрельбы. БЦВМ использовалась на торпедах более позднего выпуска, чем ССТ-2.

Это было уже в 70-ых годах. Местный рабочий пригласил Леню Цветкова и Гармаша к себе в гости, здесь, недалеко. Когда они к новому знакомому собрались, то выяснилось, что его точного адреса они не знают. Однако другой местный заявил, что здесь это ерунда и он им с удовольствием поможет найти друга!

- Вот берите у меня каждый себе по коню, с километр, вот до того места, проедете, а дальше мои кони сами хорошо дорогу знают! На них же и обратно ко мне приедете. Хотя Леня и Гармаш до того передвигались другим способом, такое уверенное предложение устранило у них какие либо сомнения и они лихо вскочили на предложенных коней и уверенно поскакали в заданном направлении, а через какое- то время лошади перестали у них спрашивать, куда надо ехать и повезли их сами. Но почему-то дорога оказалась много длиннее, чем они про это думали вначале. Их кони не спеша трусили по горным тропинкам, иногда довольно-таки узким, углублялись в какое-то незнакомое ущелье, поднимаясь по нему все время вверх. Друзьям хотелось прояснить обстановку и с кем-нибудь поговорить, но было такое впечатление, что население этой горной долины от них почему-то прячется. Через несколько часов езды лошади таки доставили несколько обеспокоенных друзей куда следует, но они при этом заметили, что пригласивший их друг сначала также был обеспокоен, и только когда их хорошо разглядел, то очень обрадовался.

Оказывается, что пока они ехали на лошадях, перед ними по долине распространялся слух, что это скачут свирепые инспекторы по изъятию у местных браконьеров орудий браконьерства, а поскольку у всех жителей этой горной долины «рыло было в пуху», то все и старались убежать подальше и спрятаться.

Теперь, ко всеобщей радости, обстановка в горной долине опять превратилась в очень благожелательную и через какое-то время нужно было друзьям распрощаться, а нашим всадникам отправляться к себе на Пристань. Вот только тут они ощутили, как это им трудно будет выполнить. Но делать было нечего и, изо все сил сохраняя на лицах хорошую мину, они взобрались на своих коней.

После этого путешествия Леня и Гармаш не могли сидеть на стульях, а по земле ходили, и стояли на ней, только широко расставив ноги, до тех пор, пока у них в необходимых местах не выросла новая кожа.

Как я уже отметил, путешествие на Орашан для меня в этом году было последним выходом на природу. Больше выходных дней в 1969 году не было.

Темпы торпедных стрельб все увеличивались, а готовить систему управления торпедой кроме меня здесь было некому. После ноябрьских праздников я регулярно проводил по 18 часов в цеху каждые сутки! Домой в свою конуру катер меня отвозил только для того, чтобы я мог немного поспать. А после короткого отдыха я опять должен был выскакивать из теплой постели на пирс, где меня уже ждал катер для доставки на дальнею площадку.

Как это ни странно, но на завершающем и наиболее ответственном этапе испытаний торпеды ССТ-2, ее подготовку вело сверхограниченное количество специалистов.

Мне запомнилось, что не было никого, кроме представителя алма-атинского завода Эдика Абдрашитова, местных работников пристрелочного павильона, многочисленной бригады военпредов, самого Д.А. Кокрякова и меня.

Общая сборка торпеды производилась рабочими пристрелочного павильона под руководством местного инженера Андрея Чаленко, сборка и установка агрегатов энергосиловой установки велась под непосредственным руководством главного конструктора Д.А. Кокрякова, а за подготовку и проверку каналов управления торпеды по направлению, глубине и крену отвечал я.

Мало того, Д.А. обратился ко мне с настойчивой просьбой взять на себя подготовку и проверку канала самонаведения торпеды, чем мне раньше никогда заниматься не приходилось.

Торпеда ССТ-2 была снабжена системой активного наведения по килеваторному следу корабля-цели. Конструктором этой системы был инженер Е.Б. Парфенов из 65-го отдела нашего ЦНИИ.

Представителей отдела, создавшего эту систему наведения, здесь на испытаниях почему-то не было никакого. Я, конечно, сообщил Д.А., что я системами наведения никогда раньше не занимался, но он попросил меня все-таки разобраться с этой аппаратурой и взять на себя ее проверку в торпеде. Конечно, доверие Дмитрия Андреевича мне очень польстило.

Пришлось разобраться в технической документации по аппаратуре и заняться полной проверкой всех каналов управления этой торпедой, и акустического, и автономного управления. Хорошо еще, что имелось необходимое количество исправных комплектов аппаратуры и мне оставалось только вести проверку их функционирования в собранной торпеде, согласно материалам техдокументации.

Однажды, в средине декабря 69 года, мне следовало явиться в цех для прокачки собранной торпеды в ночную смену. Днем я хорошо выспался в нашем домике на Пристани, в нужное время проснулся и отправился к пирсу, где меня уже поджидал катер, чтобы переправить на дальнею площадку, где находились цеха подготовки перекисных торпед.

Начинало смеркаться, когда катер со мной подходил к пирсу на этой дальней площадке. Кроме меня он туда никого больше не вез.

Перед подходом к пирсу мне показалось, что в нашем цеху что-то не так: то ли прозвучала сирена, то ли освещение в цеху стало каким-то не таким, как обычно - сейчас уже не вспомнить. Огромный цех располагался метрах в трехстах от пирса, наверху обрывистого берега. От пирса туда шла тропинка.

Я, более поспешно, чем обычно, сошел с катера и отправился по тропинке вверх.

Вдруг, на пол-пути, сверху, мимо меня и не разбирая дороги, перепрыгивая с одного камня на другой, пронеслась бригада «черных полковников» во главе со своим старшим, капитаном первого (или другого, уже точно не вспомню) ранга Гуревичем К.В. Кто-то из них на бегу мне крикнул: «Срочно прячься в укрытие»!

Я понял, что что-то серьезное случилось в цеху с моей торпедой! И безо всякой паники, но как мог быстрее рванул тут же наверх, в цех. Никаких других мыслей и эмоций у меня не возникло!

Наверху я увидел широко раскрытые ворота цеха и внутри здания как бы какой-то туман, свет электроосвещения пробивался сквозь этот туман с трудом.

Без раздумий я вбежал в ворота цеха, при этом по пути отметилось, что под лестничной клеткой у входа сидели 3 – 4 уборщицы и с испуганными, но улыбающимися лицами таращили на меня свои глаза.

Из ворот я сразу же увидел, что в отдалении, метров через 50, на козлах стоит собранная торпеда и у нее, с каким-то визгом вращаются гребные винты. При этом из незакрытых горловин торпеды валит вонючий дым и около нее находится и что-то делает в ней руками через горловины, Д.А. Кокряков – главный конструктор этой торпеды.

Других людей в цеху не было.

Я сообразил, что если подойду к нему, то смогу помешать и поэтому остановился не добежав до торпеды шагов 20. Подумал, что если Кокрякову понадобится какая–нибудь помощь, то я недалеко, а на торпеде мне делать сейчас нечего, тем более ясно, что лучше, чем Д.А. никто, ничего, тут сейчас не сможет сделать.

Д.А. удалось остановить вращение винтов и он было стал отходить от торпеды, но тут винты снова заработали, и Д.А. опять полез руками с инструментом в горловины. Вскоре ему удалось окончательно остановить работу торпедной турбины. Винты замерли неподвижно.

Мы были на волоске от взрыва с уничтожением, как самого цеха со всем, что и кто в нем находились, так, возможно, и ближайших окрестностей.

Дмитрий Андреевич вздохнул, взял в руки находившуюся неподалеку ветошь, повернулся ко мне и сказал: «Обжег перекисью руки!»

Он вытер руки и сказал еще: « Пойдем в буфет, закажем там манты»!

$Описание: Описание: Описание: Описание: Описание: Описание: Описание: D:\My Webs\myweb12\photos\kursk.JPG$

Манты – это очень вкусно, по- киргизски, приготовленная еда, типа наших пельменей. Вообще, национальная киргизская кухня – вещь очень, даже, вкусная: манты, лагман, и другое.

В буфете, который был расположен недалеко от цеха, кроме мант мы с ним, по такому случаю, наполнили себе из «кривых» стаканы: налили туда грамм по 100 спирта и выпили, конечно.

В ту ночь в цеху, после небольшого отдыха, работы продолжились: внимательно и очень осторожно рабочие привели в порядок дефектную торпеду.

Д.А. Кокряков, К.В. Гуревич, и другие, кому следовало, стали с этой торпедой разбираться. Это дело было не мое.

Я, по-прежнему, во-всю прокачивал очередные торпеды, которыми затем стреляли.

Как-то неожиданно, перед новым годом объявили, что программа стрельб торпедой ССТ-2 выполнена полностью и можно собираться по домам.

Перед самым новым годом мы собрались улетать, кто куда: я – в Ленинград, военпреды, по-моему, в полном составе, - в Москву, в МТУ (Минно-Торпедное Управление), Эдик Абдрашитов – домой в Алма-Ату, к своему дяде Кунаеву и, конечно, к папе и к маме.

Легко сказать, «улетать», а как это сделать, если в кассах аэровокзала билетов совсем нет? Их бы, особенно перед новым годом, следовало бы заранее заказывать, но как-то мысли были у всех о другом.

Одним словом, мне, одному из военпредов (совсем забыл его фамилию!) и Эдику Абдрашитову выдали билеты на 29 декабря на самолет, который шел только до Алма- Аты. Что делать? Надо хоть как-то с Пристани улетать, а там уж будет видно, как дальше добираться.

Д.А. Кокряков улетел на пару дней раньше, до Москвы.

В то время Дмитрию Андреевичу было уже немногим больше 60 лет.

По моему впечатлению он всегда, всю свою жизнь, проводил, в основном, в командировках на испытаниях торпед тех, или других, образцов

Д.А. Кокряков, наряду с Н.Н. Шамарином, наверняка являются основными фигурами отечественного торпедостроения.

Д.А. Кокряков был создателем парогазовой торпеды 53-39, в годы войны самой мощной в мире, которая помогла нам в Великой Победе. Он же являлся основным идеологом и конструктором нашего перекисного торпедного оружия и, в частности, торпеды ССТ-2, самой мощной в мире нашей послевоенной торпеды, которую только вот сейчас, при моем участии, мы отработали.

Д.А. Кокряков был заслуженным обладателем многочисленных правительственных наград и званий.

Начальник Д.А. был очень требовательный, но подчиненным его требования всегда были понятны. Почти всегда они носили характер просьбы, от которой отказаться было невозможно. Человек он был очень доступный и простой, но не простоватый!

Это был настоящий русский интеллигент, технарь.

Между собой младшие сотрудники уважительно его называли – «наш дед».

. С Дмитрием Андреевичем я был знаком еще с 1952 года, когда работал на испытаниях торпеды ТАН-53. По-моему тогда он вел там отработку первой нашей перекисной торпеды ДБТ.

Эти торпеды (ТАН-53 и ДБТ) готовились в Феодосии (точнее в Орджоникидзе) рядом в одном цеху и кое-какие просьбы соседей я выполнял. Помню, что как-то он со мной, еще мальчишкой, провел «отцовскую» беседу, которую я на всю жизнь запомнил.

С ломоносовцами я начал знакомиться еще с тех времен.

Затем довелось мне поработать с будущим главным инженером Ломоносовского филиала НИИ, с Рагозином Н.М., и с другими, в перекисные торпеды я внедрял креновыравнивание, одним словом они меня немного знали и раньше.

Пожалуй, из специалистов старшего поколения Дмитрий Андреевич у меня вызывал наибольшую симпатию и уважение. Как человек и как специалист.

В конце этой командировки он спросил у меня согласия на перевод в его команду на постоянной основе, на что я ответил уклончиво: «Как решит мое начальство».

На всех темах от моего отдела № 74 всегда ставился один представитель. Здесь им уже давно был Юра Власов и претензий к нему ни у кого не было, а я оказался здесь, можно сказать, случайно.

Я также помнил неудовольствие своего начальника В.А. Калитаева, когда меня без согласования с ним, в 1957 году, руководство Ломоносовского филиала вызвало на испытания торпеды ДБСТ в Феодосию.

Итак, 29 декабря я, Эдик и военпред перелетели

через горные хребты в АЛМА-АТУ.

Куда себя девать дальше было совершенно непонятно, авиабилетов-то в нужных нам направлениях в кассах не имелось, и поэтому, мы тронулись по направлению, которое предложил компании местный житель - Эдик Абдрашитов.

В одном месте остановились – по другую сторону широкого проспекта высилось величественное здание ЦК Компартии Казахстана.

Эдик сложил рупором ладони и создал несколько могучих звуков на ненашем языке. От этих звуков на одном из верхних этажей здания ЦК открылась форточка, из которой высунулась человеческая голова и ответила Эдику, как мне показалась сначала, ругательствами в наш адрес. В ответ на это Эдик радостно бросился через улицу в здание ЦК и там исчез. Мы с военпредом остались на том же месте, ожидая дальнейшего развития событий.

Много ли, мало ли, прошло времени, но Эдик к нам торжественно вернулся и каждому выдал по бумаге с печатью ЦК Компартии, которая являлась бронью места в самолете, вылетающего из Алма-Аты до Москвы.

Военпреду, пока что, это было то - что нужно, ну а мне-то хотелось Новый Год встретить дома в Ленинграде. Опять же: от Москвы до Ленинграда все-таки ближе, чем от Алма-Аты.

Мы тепло попрощались с Эдиком и в тот же день вылетели из Алма-Аты.

На другое утро мы с военпредом также тепло распрощались, уже

в аэровокзале МОСКВЫ

(кажется на Внуковском аэродроме, а возможно, что и на Шереметевском, уже точно не помню). Человек он был приятный, жаль, что забыл его фамилию – склероз, что ли?

Тут передо мной возникла новая проблема – как мне теперь вылететь из этой самой Москвы?

Дело было в том, что многочисленные авиарейсы на Ленинград уже целые сутки откладывались на неопределенное время, но, в то же время, на все уже отложенные рейсы, а также и на те которые еще якобы должны быть позже, билеты пассажирам были уже выданы. Мне также в кассе выдали билет на какой-то рейс, очередь которого еще не наступила.

Такая самолетная «пробка» случилась потому, что на взлетной полосе образовался гололед, и никак его не могли убрать, хотя аэродромные службы вовсю старались. А взлетать с ледяного катка самолетам было опасно.

Короче говоря, я зарегистрировал в аэропорту свой чемодан-багаж, но сдать его никуда не мог, поскольку посадки на мой рейс не было. Все дальнейшее время было нужно следить за объявлениями аэропорта: вдруг самолеты начнут взлетать, и дойдет очередь и до объявления о посадке на мой рейс. Отлучаться с территории аэропорта было никак нельзя!

В ожидании такого объявления я, то выходил на улицу – покурить, то снова бродил в здании из угла в угол, изучил прочих бедолаг-пассажиров, среди них обнаружил некоторых знакомых, также желающих, из разных других мест, попасть на новый год в Ленинград. Среди ожидающих рейса неожиданно обнаружил нашего «деда» - Д.А. Кокрякова: он вместе с внучкой, девочкой лет 8 – 10, маялся в ожидании в какой-то «привилегированной» комнате аэровокзала. Билеты у него были на несколько рейсов раньше, чем у меня. Служебные дела в ГУ (главное управление МСП), МТУ (минно-торпедное управление), и в других органах он в Москве окончил и теперь мечтал только о том – как долететь до Питера.

Ожидание продолжалось остаток дня 30 декабря, затем всю долгую предновогоднюю ночь, и успешно продолжалось 31 декабря.

Народу в аэровокзале набилось до «коволюма» ( есть такое техническое выражения, означающее –» дальше некуда»).

Заметил, что люди нормального вида меня начали сторониться: на мне был одет видавший виды старенький полушубок, шапку я потерял еще в горах Средней Азии, перчатки тоже, подметка одного ботинка отлетела, сам зарос и был небритый.

Однако появились признаки того, что перед новым годом также наступает предел терпения у летчиков: им же Новый Год тоже хотелось бы встретить в кругу семьи – они ведь такие же люди!

Неожиданно среди дня прозвучало объявление, что на один из рейсов до Ленинграда объявляется посадка, и просят зарегистрированных пассажиров сдать зарегистрированный багаж для отправки этим же рейсом по тому же назначению. Счастливчики отправились выполнять эти предписания. Оказалось, что на этот же счастливый рейс был билет у Д.А. Кокрякова. Я ему помог справиться с его тяжелым чемоданом.

Остальная масса пассажиров безропотно ожидала решения своей участи: вдруг еще какие - ни будь пилоты рискнут также взлетать?

Однако летчики больше не рисковали, да и объявленный рейс что-то долго не взлетал, а оставался с пассажирами на борту на прежнем месте.

Вдруг из громкоговорителей аэропорта прозвучало новое, совершенно неожиданное объявление, что этот объявленный рейс имеет несколько свободных мест и желающие их занять, зарегистрированные на другой рейс, могут вместе со своими чемоданами подойти к самолету, который любезно их ожидает вблизи от взлетной полосы.

Что тут началось!

Сотни пассажиров со своими чемоданами, и я был в их числе, ринулись через двери и окна на летное поле.

Толпа неслась по гололеду – только нескольким единицам, которые обгонят своих конкурентов, светило счастье встретить Новый Год на родных Невских берегах!

Всякому должно быть понятно, что я поднажал и вырвался вперед!

Я, со своим чемоданом, несся по этому ледяному катку, и между мной и самолетом не было никого! Самолет был все ближе и ближе и я уже различал лица пассажиров, наблюдавших за мной через иллюминаторы фюзеляжа! Оставалось бежать метров 50 – 60, еще немного и … я растянулся на летном поле, а вся толпа перебежала через меня. Однако пока лежал на льду, то успел заметить, что с другой стороны самолета в него производят погрузку зарегистрированного багажа, который сюда подвезли из здания аэровокзала на специальной тележке, типа автокара. Поднялся на ноги и быстро пошел к самолету. Навстречу, от самолета к аэровокзалу, не спеша, шли расстроенные люди – взяли трех – четырех, а желающих были сотни.

Обежав самолет со стороны хвоста, увидел, что багажная тележка уже пустая, а в открытой дверце багажного отделения самолета, с чемоданами копошатся люди. Тогда ни слова не говоря, я размахнулся и метнул к ним наверх свой чемодан с биркой регистрации на другой рейс, а они, также молча, мой чемодан сунули куда-то в угол.

Все! Хоть чемодан будет встречать Новый Год в Питере!

Я сова обошел самолет и перед тем, как вернуться в аэровокзал повернулся к самолету и помахал рукой: «Удачного полета!», и … вдруг, уже закрытая, дверь фюзеляжа распахнулась и в ней возникла красавица – стюардесса! Нежным голосом она сказала, что может взять на борт еще кого-нибудь!

Какая-то нахальная молодая пара ринулась к трапу, еще не отодвинутому от самолета, но стюардесса подняла строго свой пальчик и произнесла извиняющимся тоном: «Только одно место»!

Я к трапу был ближе других, и меня вполне устраивало одно место, и красавицу-стюардессу также.

Итак,

к Новому 1970 Году самолетом Аэрофлота я был снова доставлен в

Город ЛЕНИНГРАД.

Год 1970.

Итак, в конце прошлого года, с моим непосредственным участием, была завершена отработка самой мощной перекисно-водордной торпеды ССТ-2 (или, иначе, 53-65МА, иногда встречал ее название, как 53-65А).

Часто эту торпеду называют самой скоростной из всех прочих торпед. На дистанции 12 километров она развивает скорость 68 узлов! Предназначена эта торпеда для использования с подводных лодок против надводных кораблей.

Кроме обеспечения в процессе испытаний работоспособности системы управления движением торпеды, причем с контролем работы ее системы самонаведения, мое участие в отработке этой торпеды заключалось:

в разработке и проверке рекомендаций, исключающих раскачку хода торпеды по глубине, ранее имевшую место;

в конструировании системы креновыравнивания этой торпеды и системы управления по углу курса.

Указанные системы управления для данной торпеды были перенесены с торпеды ССТ, разрабатываемой по теме Б-1-51, разработку которых я, в свое время, производил под руководством В.А. Калитаева, как ответственный исполнитель.

Однако, поскольку к началу проектирования этой торпеды я работал уже в секторе, в котором к проектированию системы для данной торпеды и к обеспечению стрельб работоспособными приборами - отношения не имел, то можно считать, что я на этой теме оказался человеком случайным, которым просто было удобно «заткнуть» возникшую, в свое время, «дырку».

« Мавр сделал свое дело и может уходить», однако в то время для меня это было несколько даже неожиданным, что в 1970 году мне не следует снова, как в прежние годы, отправляться «за Бугор» - на Иссык-Куль. Причем прекратились у меня не только иссык-кульские командировки, но и непосредственные работы с перекисными торпедами.

Конечно, помнилось, что Д.А. Кокряков предлагал продолжать работу в его команде, но от своего начальства я получил другое задание, а у Дмитрия Андреевича, безусловно, в то время хватало и других забот.

Однако, как и раньше, работая по другим темам и с другими образцами подводного оружия, я продолжал, особенно в командировках, встречаться и дружить с сотрудниками нашего Ломоносовского филиала. С некоторыми из них, например, с МИШЕЙ БАЛЯГИНЫМ, я был хорошо знаком еще с начала 50-х, а иногда доводилось в разных «тьму-тараканях» проживать месяцами вместе в одном помещении.

А вот с одним филиальцем, а именно с ШАПОШНИКОВЫМ В.В., мне хоть бывать в командировках и работать никогда и не приходилось, но в моей памяти он занимает место, как совершенно исключительный человек.

Познакомился я с ним в период, когда мы, студенты ЛКИ, после завершения обучения на последнем курсе, оформляли документы для посещения НИИ-400. Здесь, на местах нашей будущей работы, мы собирались разрабатывать свои дипломные проекты, я в основных корпусах НИИ, в Ленинграде, а он в Ораниенбауме. Веня Шапошников учился в параллельной группе, которая на нашем факультете была сформирована полгода тому назад, а до этого все они учились на машиностроительном факультете. Я его до нашей теперешней встречи знал в лицо, но знаком с ним не был.

Мы с ним познакомились, когда нам вместе понадобилось из корпуса ЛКИ, на Лоцманской улице около Калинкина моста, добираться в НИИ-400 на Выборгской. Трамваи ходили плохо и от площади Революции (Троицкой) пришлось на Выборгскую сторону добираться пешком.

Веня шагал рядом со мной, вытирая с лица пот. При этом он слегка переваливался и немного пыхтел. Мне хотелось место своей будущей работы достигнуть поскорее, и поэтому я попросил его поднажать, а он мне ответил:

Я бы поднажал, да ног-то у меня нет!

Я был поражен и с удивлением его осмотрел:

Без ног!? Да как же ты можешь со мной чуть ли не бежать бегом?

Он меня успокоил:

Ничего-ничего, давай идем дальше, но только чуть помедленнее!

В этот период и дальше, вплоть до защиты дипломных проектов и окончания ЛКИ, мы с ним сблизились, так, что он со мной делился самыми сокровенными мыслями и рассказал свою военную эпопею, которая у него была такой, что в те времена, да и потом еще долго, об этом говорить запрещалось.

Наверное поэтому, в ЛКИ, в его группе никаких подробностей об его судьбе никто и не знал – ну учится студент, инвалид войны, каких вокруг довольно много, не один такой!

В отделе кадров, где мы вместе стали заполнять анкеты, кадровик, я это помню, обратил внимание на номер воинской части, где он служил, и все – больше вопросов к нему не было.

Помню, что первый раз, когда он коснулся этой темы, он начал с высказывания:

Знаешь, я за время своей службы ни одного раза никому не козырял и, вообще, не носил никогда никакой формы!

Как он мне сказал, он служил в той же воинской части, в которой числились известные нам всем молодые герои: Зоя Космодемьянская, Лиза Чайкина.

Это были разведчики-диверсанты.

В их число он был зачислен в начале 1941 года, после того, как сразу же после нападения фашистской Германии он подал просьбу зачислить его в армию, хотя до призыва ему не хватало еще пары лет. Паренек он был крепкий, отличный физкультурник, рассказывал, что занимал призовые места на соревнованиях по плаванию и был «Ворошиловским стрелком». Помнится, что он говорил, что в то время он жил в городе Сталинграде.

Была набрана довольно большая группа из нескольких десятков человек, которую ближе к осени на самолетах отправили куда-то на запад и сбросили на парашютах в немецкий тыл.

Веня мне говорил, что отправились в тот первый полет юнцы, еще не нюхавшие пороху, причем их старшие на аэродром для полета не явились!

Приземлились они там, где немцы, как будто их ждали, и началась на них настоящая охота, откуда выбраться удалось только единицам, и ему в том числе. Ему удалось невредимым перейти линию фронта и выбраться к своим.

После короткого отдыха его снова забросили в немецкий тыл, и так произошло несколько раз до начала 1943 года, только забрасывали их теперь поодиночке и после тщательного инструктажа и подготовки.

При возвращении к своим в начале 1943 года, а возможно это происходило в самом конце 1942 года, кажется где-то в районе Сталинграда, фашистские часовые его заметили и дали в его сторону наугад пулеметную очередь, которой ему перебило обе ноги.

Дальше в сорокаградусные морозы, через расположения фашистских частей, он полз, в снегу по бездорожью. Полз больше месяца в основном по ночам, а днем маскировался, и двигаться старался меньше, чтобы не попасть к фашистам. Питьем ему служил снег, которого было вдоволь, а вот с едой, он рассказывал, было даже хуже, чем, в аналогичной ситуации, было с едой у Алексея Маресьева, про подвиг которого - мы все знаем.

Веня вспоминал, что все, что ему по пути попалось из «съедобного», так это была замерзшая лошадиная нога, которая у него «так и заиграла по зубам»! (Я запомнил это его выражение!)

В одну из ночей он свалился в окоп, в котором, к счастью, были наши советские бойцы.

В то время мы решали судьбу цивилизации в Сталинградской битве!

Дальше госпиталь, ампутация перебитых и отмороженных конечностей, преодоление всевозможных воспалений и осложнений, и демобилизация!

Не знаю, какие у него были ордена и медали, в первые годы войны награды часто не назначали – свое дело сделал и «спи спокойно»: главное болтай поменьше!

Как он рассказывал – он ходил по фашистским тылам выдавая себя за потерявшегося от родных подростка–полудурка, благо роста он был не высокого, да и физиономия у него была детская.

Несколько раз его задерживали полицаи, но обычно, после нескольких хороших оплеух, они его выгоняли подальше. Однако, однажды его детской внешности полицаи не поверили, и потребовали, чтобы Веня спустил свои штаны, после чего стали его избивать до полусмерти, требуя, чтобы он сказал им правду – кем он сюда подослан! Но и на сей раз он смог уйти.

Возможно, в то время полицейские немало думали и о своей шкуре, как бы самим уцелеть!

Я ему как-то задал глупый вопрос: страшно ли ему было месяцами так жить и работать, среди смертельных и жестоких врагов?

Веня подумал и сказал, что однажды он действительно перепугался чуть не до смерти: как-то зимой он устроил себе ночлег в заброшенной вражеской землянке, рано утром решил ее покинуть, спокойно из нее вышел, в полной уверенности, что здесь вблизи никого нет. Но, только он это сделал, как тут же, чтобы не столкнуться с офицером, то ли венгром, то ли итальянцем, рухнул в снег рядом с тропинкой, по которой этот офицер шел, опустив глаза и что-то мурлыкая себе под нос. Каким-то чудом он прошел мимо, ничего не заметив!

Веня Шапошников учился как все, ничем не выделяясь среди прочих парней.

Он мне с гордостью рассказывал, что освоил велосипед, и что-то там еще, и, вообще, смотрел на свое будущее с оптимизмом и радостью.

Работать, после защиты дипломов и отпуска, мы начали в смежных организациях, и я его увидел уже лет через 15, в доме культуры «Им. 1-ой Пятилетки», где отмечался юбилей, кажется, образования факультета «Морского оружия».

Это был другой человек. Он сидел мрачный, никак не реагируя на приветствия и обращения к нему кого бы-то ни было!

У человека произошел какой-то надлом!

Потом мне объяснили, что что-то неладно у него в семье.

Вот так, совсем юные пацаны теряли в снегах свои ноги и жизни, принимали мучения и пытки, ради того, чтобы мы могли жить со всем тем безобразием, которое часто в себе несем!

Итак, на флот была сдана самая мощная, по тем временам, а возможно и по сей час, торпеда - класса перекисно-водородных торпед.

Я принимал непосредственное участие в конструировании и в отработке системы управления для этих торпед и в сдаче торпеды на флот, хотя в документах этот факт, похоже, нигде не отмечен.

Я присутствовал при аварийных ситуациях, имевших место при подготовках этой перекисно-водородной торпеды в процессе ее испытаний, и поэтому тщательно анализировал сообщения прессы, когда через 30,5 лет после завершения передачи торпеды флоту, в 2000 году произошла гибель атомного подводного корабля «Курск» вместе со всем экипажем. (В это время в ЦНИИ «Гидроприбор» я уже не работал.)

По данным официальной прессы, вместе с командой «Курска» погибли также еще два специалиста, не входившие в состав ее экипажа (с одним из которых, Мамедом Гаджиевым, мне довелось познакомиться в 1986 (или в 1985?) году), а по данным одного из сайтов интернета, на борту АПЛ находилось в момент ее взрыва 13 гражданских лиц.

Согласно сообщениям в прессе, «Курск», в числе прочего, имел на борту перекисно–водородные торпеды.

Согласно официальной информации прессы, «Курск» находился в составе кораблей, проводящих военно-морские учения.

По моим понятиям в процессе военно-морских учений и маневров корабли, которые участвуют в этих учениях и маневрах, не могут, и не имеют никакого права, брать на борт не членов экипажа – людей посторонних, какими исскустными специалистами те бы не являлись.

Иначе пропадает смысл маневров, на которых всегда проверяется умение именно штатного экипажа правильно и квалифицированного выполнять требуемые маневры. При этом экипаж должен действовать «без подсказок»!

Раз на корабле появились специалисты, дополняющие экипаж, значит там, на борту, ситуация была чрезвычайной!

Появление на борту корабля гражданских инженерно-технических специалистов допускается только в случаях отработки и испытаний вновь проектируемой техники, а делать это в процессе учений недопустимо, хотя бы потому, что эта техника еще не отработана и неизвестно в принципе, как она себя поведет.

На борту боевого корабля, при выполнении им своей боевой задачи (в процессе учений, или в реальной боевой обстановке) недопустимо наличие недоработанной техники вместе со специалистами, ее настраивающими!

Уверен, что командный состав лодки эту истину знал, иначе, простите, это не командиры!

Уверен, что нарушение этой истины было сделано командным составом сознательно и «не от хорошей жизни», мягко говоря!

В сообщениях прессы, иногда, также бывали сообщения, из которых следовало, что на борту имелся объект, в правильной работе которого уверенности у командования не было еще до выхода лодки в плавание.

Что же могло быть причиной принятия такого «рискованного» решения об уходе лодки в море с ненадежной техникой?

И как командование лодкой решило эту ненадежность исключить?

По этим вопросам мои предположения, конечно, могут быть и ошибочны, заранее прошу меня извинить, но наиболее вероятным мне представляется следующее:

АПЛ была полностью снаряжена полагающимся боекомплектом торпед, и всем прочим и командир доложил командованию флотом о боеготовности корабля, не подозревая, что подготовка и загрузка торпед на лодку выполнены с нарушением требуемой технологии. Представленные ему документы содержали подписи всех ответственных лиц, сам он всю процедуру снаряжения корабля, естественно, проследить был не в состоянии.

Командир АПЛ от командования флотом получил приказ о выходе в море в «такое-то», конкретное время, для выполнения, общей с другими кораблями флота, конкретной задачи.

До выхода лодки еще оставалось немного времени, но тут командир узнает (неважно каким образом), что в процессе подготовки торпеды произошел какой-то инцидент, нарушающий требуемую технологию (может быть эту торпеду обо что-то стукнули, при погрузке, или что-то подобное).

Если бы у командира было хоть какое-то подозрение, что данное нарушение может быть существенным, он бы конечно оповестил командование флота, и в том числе Верховного Главнокомандующего, что, уже начавшиеся, маневры флота следует задержать, пока он не выгрузит подозрительную матчасть для замены ее на гарантированно исправную.

Конкретных претензий внешний осмотр торпеды не вызывал. Однако, чтобы лишний раз в этом убедиться, на борт были приглашены специалисты - изготовители торпед, в частности, ведущий специалист завода в городе Каспийске, на котором изготавливались электроторпеды - М. Гаджиев.

Мамед Гаджиев вместе с группой других «каспийчан» наверняка в этот район прибыл для решения своих заводских вопросов. Они не являлись специалистами по перекисным торпедам, но у них был авторитет «торпедистов» и они не отказались проконтролировать «внешнее» состояние торпеды и помочь морякам. Кстати на лодку, подозреваю, что из тех же побуждений и так же случайно и второпях, был приглашен представитель от «проектировщиков» - Ломоносовского филиала ЦНИИ. Этим представителем, как я понимаю, был военпред Арнольд Борисов. Я его фамилию и имя узнал только из сообщений в прессе.

В походе все происходило «штатно» и не требовало чрезвычайных решений. Согласно программе маневров произвели торпедный залп. Решили «отстрелить» именно подозрительную торпеду!

Хоть она и «в порядке», но лучше из лодки ее вытолкнуть! Спокойнее – так, наверное, им думалось.

Но при пуске торпеды в ней начинается процесс сгорания керосина в перекиси водорода, и если эта перекись, в этой самой торпеде, попадает не куда ей следует, то происходит то самое, что мы наблюдали в 1967 году – взрыв!

Не очень уверен, но возможно правильнее всего было бы отсек с этой торпедой вместе - просто затопить (без людей, конечно), и возвращаться потихоньку на базу для разгрузки. Но, повидимому, для такого решения оснований командир не имел.

Трагедия случившаяся в 2000 году заставила вспоминать о невеселых опасениях, возникающих у меня после цеховых аварий торпеды в 1967 и в 1969 годах.

Вспоминал тогда и Мамеда Гаджиева, которого в 1986 году я спас, по крайне мере от серьезной травмы.

Но про это будет сказано попозже.

Главный вывод, после всего произошедшего, должен заключаться в том, что при создании более эффективного оружия, перекисно-водородных торпед в частности, следует на более высокий уровень поднимать и техническую дисциплину изготовления и обслуживания этого оружия. Только при таком подходе возможно создание надежного и эффективного щита для нашей безопасности!

Но, как бы то ни было, а моя работа с испытанием перекисных торпед закончилась.

В 1970 году по приказу Ю.В. Саунина, а возможно и еще кого-нибудь, мной «стали затыкать другие дырки».

К этому времени в отделе и секторе, которым я принадлежал, произошли некоторые изменения.

Юра Саунин из начальника сектора превратился в начальника отдела вместо Славы Черкаса, который из начальников отдела слетел, в буквальном смысле этого слова!

Летел Слава с 7-го этажа в пролете лестничной клетки одной из гостиниц Ленинграда!

Причем, после такого полета и в ХХI веке Ярослав Алексеевич Черкас благополучно продолжает службу в стенах ЦНИИ. Мало того, что после произошедшего он продолжает успешно трудиться, так я сам наблюдал, как в 90-х годах, когда работникам ЦНИИ несколько лет не выдавали зарплату, наш Ярослав Алексеевич в одной из электричек у-ди-рал от контролера оплаты проезда!

Слетел Слава в один из майских праздников в конце 60-ых.

Медики Военно-Медицинской академии собрали его должным образом и вернули в строй.

Конечно, теперь в этом строю он занял более скромное, но достаточно почетное, место: должность старшего научного сотрудника в секторе телеуправления торпедами он сочетал с партийной работой в качестве секретаря партийной организации отдела.

Доверие к нему партийного коллектива, и я полагаю Р.В. Исакова, позволили ему из инцидента с фантастическим полетом выйти благополучно.

Начальником сектора управляемости вместо Юры Саунина был поставлен Сеня Маневич, один из самых надежных помощников Радия Васильевича Исакова, однако эту должность занимал он сравнительно недолго и через год, или два, это место было предоставлено другому представителю исаковской команды – Евгению Владимировичу Кабанцу.

Возможно из-за того, что последние три года я работал в основном в командировках, то в Мурманске, то на Иссык-Куле, - я не запомнил никаких работ, выполняемых по распоряжениям Семена Маневича.

Единственное, чем Семен, в этом плане, мне помнится, так это уничтожением макета «4-ой степени», с которым я работал до своего отъезда на Иссык-Куль в 1967 году. Когда, после очередного возвращения из командировки, я поинтересовался судьбой этого макета – мне сообщили, что он уничтожен по распоряжению нового начальника сектора, Семена Маневича!

Зачем?

Конечно, это была ошибка, и об этом потом, после 2000-го года, мне сам Семен и говорил.

К тому времени я уже давно в ЦНИИ не работал, но как-то при случайной встрече, Семена интересовала возможность восстановления этого макета.

С.М. Маневич с самого начала своей трудовой деятельности, где-то в конце 50-ых, занимался моделированием управления торпед под системой самонаведения.

Принято движение торпеды подразделять на ход на двух участках: автономное движение и ход по командам аппаратуры самонаведения.

Автономное движение – это ход на траектории под управлением приборов управления по заранее введенной программе. Задачей автономного движения является, или непосредственное поражение цели, или приближение к цели до величины радиуса действия аппаратуры самонаведения.

Самонаведение у торпед появилось во времена Второй Мировой, причем в начале в сравнительно примитивном виде, а начало оно серьезно развиваться с момента, когда этого потребовала суровая действительность – с момента создания противолодочных торпед в конце 50-ых годов, когда от торпед понадобилась возможность пространственного самонаведения.

Приборы управления, обеспечивающие пространственное автономное управление были в нужный момент созданы сравнительно быстро и без особых проблем, поскольку их создание обеспечивалось многолетним предшествующим опытом управления торпед в автономном движении, и общим, известным на тот момент, уровнем развития техники.

Поэтому в исследовании процессов самонаведения математическое и физико-математическое моделирование стало играть особо важную роль, и тут, как всегда такое случается, в нужное время и появился нужный человек – Семен Моисеевич Маневич!

С самого начала руководящей деятельности Р.В. Исакова Семен работал под его управлением и не отвлекался от своей работы ни на что другое.

Под руководством С. Маневича и при его непосредсвенном участии создавался комплекс физико–математического моделирования (ФММ) управления торпедами в процессе их самонаведения.

В процессе указанных исследований процессов самонаведения Семен, как это видно, даже не заметил, что в другой группе того же сектора также проводились работы по внедрению методов ФММ, для исследования автономного управления торпед и, в частности, для исследований автономного управления торпедой по глубине. К тому же, повидимому Семен, а возможно и Исаков, в то время считали, что с приборами автономного управления уже никакие проблемы невозможны и нечего что-то еще тут исследовать!

Думаю, что в связи с изложенным, понять уничтожение «4-ой степени» Семеном Маневичем можно, но оправдать – нельзя!

Правильнее было бы, после моего возвращения из командировки, на основании действующего макета выдать техническое задание в конструкторский сектор, где бы разработали чертежи «4-ой степени» и прочую техдокументацию, а затем бы изготовить нормальный штатный образец.

Для того же изделия, которое было изготовлено в лаборатории по моим эскизам, документации никакой нет, но есть воспоминания в юбилейном издании, «ЦНИИ Гидроприбор и его люди», хотя там его создание приписывается не мне. Ничего там не говорится и о работе по устранению «раскачки» торпеды ССТ-2, выполненной при прямом использовании «4-ой степени».

Одним словом моя деятельность по разработке методов ФММ торпедных систем управления была волей начальства прекращена, с «4-ой степенью», или без этой степени – все равно!

От своих начальников я получил новое задание – сейчас даже не могу вспомнить: в чем же оно заключалось? Только помню, что для каких-то работ в первой половине этого года был командирован в

город МУРМАНСК,

где проживал в, уже ранее обжитом, «Моряке». Здесь я чувствовал себя в «домашней обстановке». Помню только, что я обеспечивал решение вопросов по системе управления какой-то торпеды в помощь инженеру по общему проектированию торпед - ВИКТОРУ КОНЬКОВУ. Скорее всего это была электрическая торпеда типа СЭТ-53, разработанная на заводе «Двигатель».

С Витей Коньковым я немного был знаком со времен учебы в ЛКИ: мы с ним в 1950 году были членами сборной команды ЛКИ по боксу, а учился он на несколько курсов младше. Кажется, он был капитаном в этой команде.

Еще в моей памяти в связи с В. Коньковым запомнилась «селедка ящичного посола»!

Такой вкусной селедки не приходилось пробовать больше нигде!

Одной большой вкусной рыбины вполне хватало на ужин для одного человека.

В том году в Мурманске еще было можно полакомиться морскими рыбными деликатесами за вполне умеренную цену. Конечно, сравнительно с 1967 годом все это уже было гораздо скромнее. В дальнейшем снабжение города дарами моря все больше ухудшалось и уже через несколько лет мало чем отличалась от того же в Ленинграде, или в других городах.

Ну а в 1967 году в Мурманске, на мой взгляд, было рыбное изобилие!

В городских магазинах избаловавшиеся хозяйки, например, возмущались, что в продаже становится мало «чернокорого» палтуса, а продается «синекорый». На центральной улице Мурманска в кафе-столовой «Дары моря» можно было за вполне умеренную цену попробовать рыбные блюда самого разнообразного и диковинного ассортимента: палтусы, зубатки, акулы, осьминоги, и прочие морские твари, подавались посетителям вареными, жаренными, сырыми, печеными, и в любых других видах!

Еще, что мне запомнилось, так это случай, когда меня опознал матрос с какого-то траулера, в 1961 году проходивший службу на корабле, базировавшемся на Ладоге в Лахденпохья!

Что я хорошо запомнил, так это другую командировку в этом году, в хорошо мне знакомый город на Ладоге – в

город ЛАХДЕНПОХЬЯ.

В этой командировке моей задачей являлось обеспечение работы системы управления движением торпеды СЭТ-53 при ее специальных испытаниях.

То есть руководство ЦНИИ и отдела продолжало меня, по инерции наверное, по-прежнему использовать на работах по эксплуатации торпед, несмотря на то, что уже несколько лет я должен был быть занят на исследованиях вопросов прикладной теории в секторе управляемости.

Из Ленинграда в Лахденпохья мы отправились вдвоем с В. Коньковым. Он был в нашей группе старшим и вся организация этих испытаний лежала на нем.

Собственно группа по специальным испытаниям СЭТ-53 на сей раз состояла всего из трех человек – третьим был капитан–лейтенант из в/ч 31303 ВАСИЛЬЕВ (а вот, как его звали уже забыл, хоть мы и провели вместе несколько славных месяцев). Не было у нас и помощников в виде рабочих, их всех заменял капитан-лейтенант – славный малый, незадолго до этого перегонявший торпедные катера и другие корабли на Кубу, где он выучил также зажигательные латиноамериканские танцы.

C Виктором Васильев также уже был знаком раньше, и по работе выполнял все его просьбы и поручения.

Мы с В. Коньковым на электричке добрались

до Приозерска

и там явились в морскую воинскую часть, номер которой мне запоминать было совершенно не к чему.

Эта воинская часть и была заказчиком данных испытаний торпеды, в которую была, взамен акустической головки самонаведения, установлена система самонаведения, работающая на другом принципе (кажется, это были электромагнитные излучатели-приемники).

Со стороны нашего ЦНИИ, эти испытания торпеды являлись просто проявлением любезности по отношению к военным, как это я понимаю, для исполнения которой в Лахденпохья мы с Коньковым и направлялись, а, возможно, с этой же целью назначалась и наша предыдущая командировка в Мурманск.

Из Приозерска мы вместе с представителем заказчика, капитаном 1-го ранга, фамилию которого не запомнил, на торпедном катере отправились

в Лахденпохья,

пересекая, при этом, с юга на север Ладожское озеро.

Лето уже заканчивалось, стояла тихая солнечная погода, и я всю дорогу стоял на мостике катера, любуясь просторами, над которыми проносился наш торпедный катер. Тут же рядом со мной стоял и наш заказчик – «капраз», и между нами завязалась неспешная беседа, обо всем понемногу.

И вдруг в этой беседе прозвучала хорошо знакомая мне фамилия: «БУРАК»!

Капитан рассказывал, что в училище, когда он еще там учился, преподаватель Бурак рассказал курсантам о чрезвычайном происшествии, случившемся во времена его службы на линкоре: там, в хранилище боевого запаса линкора, по какой-то причине произошло возгорание. В тот момент на корабле он был старшим, и ему ничего не оставалась делать кроме отдачи команды: отсек с боеприпасами немедленно затопить со всем и всеми, кто там в тот момент был!

Только так удалось избежать взрыва и гибели линкора!

Как я понял, упомянутое событие на линкоре произошло еще до начала Великой Отечественной.

Думаю, что то, что я услышал, было вполне достоверным, а Я.А. Бурака и его семью я очень хорошо помню со времен, когда еще только начинал соображать. Когда, в начале 30-ых, мы жили в Севастополе, я мысленно его сына называл: «Большой мальчик».

В двадцатых годах Я.А. Бурак и мой папка вместе служили на линкоре «Парижская Коммуна».

Потом, после взрыва и гибели «Курска», мне часто вспоминался рассказ моего попутчика.

Таким образом, мы достигли пирса воинской части в городе Лахденпохья. Тут же мы были встречены капитан-лейтенантом Васильевым, с которым я поздоровался и познакомился.

Этот капитан-лейтенант уже порядка недели околачивался в Лахденпохья, ожидая нашего прибытия.

Далее некоторое время нам предстояло трудиться «в одной упряжке».

С пирса все прибывшие вместе с Васильевым направились к начальству воинской части, оформили там наше прибытие и договорились о дальнейшей организации работ.

Для работы нам были предоставлены помещение в деревянном доме и, уже немолодой, старший лейтенант с синим носом. С ним мы были должны решать вопросы, возникающие у нас в процессе работы. Человек он был хороший и деловой.

После решения указанных вопросов, мы попрощались с капитаном-заказчиком, он на торпедном катере отправился в свою Призерскую в/ч, а мы втроем и со старшим лейтенантом отправились в выделенное для нас помещение, чтобы его подробнее осмотреть.

Для сборки и подготовки торпед, которые находились здесь же в опломбированных заводских ящиках, в этом помещении имелось все необходимое, а вот оборудования для проверки и подготовки приборов управления не было никаких! Такого оборудования не было не только в этом помещении, но также и в других помещениях тутошней воинской части, конечно, оно также не могло быть и в других местах города, или республики Карелия.

Девять лет тому назад, когда из этой в/ч я отбыл в Ленинград, здесь мной был оставлен производственный участок, на котором было возможно выполнить все операции по проверке и подготовке приборов управления для противолодочных торпед – теперь же его не существовало. Похоже, что этот факт не был известен тем, кто меня сюда направил.

Мысль о том, что для обеспечения управления торпедой необходима специальная подготовка и проверка ее приборов с помощью оборудования, предназначенного для этой цели, не приходила в голову ни В. Конькову, организатору этих испытаний, ни, тем более, военным специалистам. Почему-то все они считали, что достаточно, чтобы около торпеды с приборами стоял специалист-приборист!

И чтобы он не просто стоял рядом бы с приборами, а, при этом, и отвечал бы за их работу, т.е. чтобы стоял он ответственно!

Безусловно, военных Лахденпохья к таким мыслям приучило то обстоятельство, что после 1961 года никакой подготовки торпед здесь не производилось.

В отличие от 61-го года сейчас здесь у пирсов не было видно не то, что военных кораблей, но и просто лодки с веслами!

На территории было безлюдно – только несколько фигур матросов лениво что-то подметали и несли караульную службу у проходной на территорию части.

Такое же «омертвение», по сравнению с теми временами, наблюдалось и в жизни города: улицы городка были пустынны, единичные командировочные из минного и трального отделов НИИ, да из в/ч 31303, укрывались в каких-то берлогах у местных жителей.

К моему удивлению, некоторые местные жители меня узнавали и здоровались, как будто я отсюда исчез неделю тому назад! Но, к сожалению, ход времени неумолим. Это было заметно даже по, по-прежнему хорошеньким, личикам официанток, по-прежнему обслуживающих немногочисленных посетителей ресторана.

Мы с Коньковым как-то устроились с жильем, а капитан-лейтенант с этим устроился еще раньше, и каждое утро приходили что-то делать с торпедами: их было две и один ящик мы распломбировали и начали подготовку. Коньков с Васильевым начали собирать торпедные корпуса с аккумуляторной батареей и прочей начинкой, а я взялся за проверку и подготовку приборов управления.

Мне было совершенно ясно, что оборудование для подготовки приборов требуемое согласно технических условий по подготовке торпеды, здесь в ближайшие месяцы не будет, тем более никто не предусмотрел их заказ на эти работы. А там, глядишь, и лед на Ладоге станет!

Однако я был уверен, что смогу всю подготовку и проверку сделать и без стендов подготовки, а непосредственно в торпеде: примерно так, как делал это на Иссык-Куле в 1958 году. Конечно, это было нарушение технологии подготовки торпед, и в случае неудачных выстрелов и, не дай бог, потери торпеды, спрашивали бы в первую очередь здесь с меня.

Но у меня была уверенность в благополучном исходе, и очень не хотелось устраивать перенос работ на будущий год.

Конькову ситуацию объяснил, но у него было одно: срывать испытания права не имеешь и отвечаешь за его благополучный исход. Все!

Так, ни шатко, ни валко, мы и работали некоторое время, подготавливая одну из торпед к выстрелу с корабля, который в заранее согласованное время должен был для этого прийти сюда из Приозерска.

В сборке этой электрической торпеды Витя Коньков был знаток – он орудовал тельфером, ключами и частями торпеды, собирая их, как будто собирал велосипед у себя дома. При этом он давал нужные команды капитану-лейтенанту, который споро выполнял всю необходимую работу на подхвате.

Я же делал свою работу: проверял и устанавливал в торпеде автомат хода по глубине и дифференту, прибор курса, креновыравниватель. Проверял перекладки рулей, сперва вручную. Подводил к системе энергетику извне: для проверки прибора глубины – жидкость под давлением от гидропресса, для проверки рулевых и прибора курса – воздух под давлением от разделителя, и делал другие нужные операции. Устойчивость и регулировку прибора курса проверял по отклонениям рулей за определенное время.

Конечно, как и положено, выполнял «прокачку» торпеды. Это в заключение.

Программу устанавливал по заданию: прямолинейное движение торпеды на заданной глубине, с переходом на циркуляции в горизонтальной плоскости, по командам от аппаратуры самонаведения.

В самом начале нашей работы случилось знаменательное событие: в один из дней наш куратор - старлей сообщил нам о приближении к нашей базе Высокого Начальника из Приозерской в/ч, который предупредил, чтобы мы его встретили на пирсе!

В назначенное время, мы – втроем и старлей, с порой помощников – матросов подошли к пирсу и стали всматриваться в озерную даль. Вскоре все увидели, что вдали, у входа из озера в шхеру, появился бурун и среди него виднелся небольшой корабль. Очень быстро кораблик превратился в несущийся по заливу торпедный катер, а бурун в могучие волны, распространяющиеся по обе стороны от катера. Когда катер подошел еще ближе, то и невооруженным глазом можно было увидеть на мостике этого корабля человека в морской форме. От офицерской фуражки этого человека, покрытой золотыми вензелями, отражались солнечные зайчики, и даже исходило что-то подобное золотому сиянию.

Это к нам прибыл наш заказчик – капитан 1 ранга из Приозерской части. Но прибыл он не сам по себе. Тут же на мостике, было видно из далека, стояли две большущие, светлые бутыли.

Что бы это значило?

Когда катер пришвартовался, то с него на пирс первым сошел наш капитан, а за ним два матроса. Каждый матрос бережно нес в руках бутыль ведерной емкости с притертой стеклянной пробкой.

Первым человеком, произнесшим членораздельные слова, был наш куратор – старлей. Он браво отдал капитану 1 ранга честь и обратился к нему со словами:

Разрешите принять груз для размещения его на складе воинской части?

Однако капитан ответить старлею не успел, поскольку тут же сделал шаг вперед Виктор Коньков со словами:

Одну минутку! Как я понимаю, прибывший груз предназначен для нашей работы, и поэтому мы его должны принять сами!

Капитан сделал матросам жест в нашу сторону, и я с капитан-лейтенантом Васильевым повели матросов вместе с прибывшим грузом в наш цех.

В. Коньков и старлей остались решать организационные вопросы по проведению испытаний. На физиономии старлея отражалась гамма сложнейших чувств, и мне искренне было его жалко.

Матросов, уже без груза, мы тут же отпустили и молча стали дожидаться прибытия нашего старшего – Виктора Конькова: как нам дальше поступать с этим грузом мы не представляли.

Унести с собой с территории воинской части, врученные нам для выполнения государственной задачи емкости, мы не имели права и физической возможности.

Оставлять их просто так стоять в нашем производственном помещении при нашем отсутствии, было равнозначно тому, если бы мы их оставили без наблюдения там, на пирсе. Емкости со спиртом мгновенно бы исчезли в «неизвестном» направлении, только бы их и видели!

Организовывать около них круглосуточное дежурство тоже было нереально!

Наконец Виктор к нам присоединился и также стал думать думу. Вместе мы нашли следующий выход из сложившейся ситуации:

Мы обнаружили, что крышка ящика, в котором находилась вторая торпеда, опломбирована так, что ее можно было аккуратно отодрать не нарушая целостности пломбировки! Мы так и сделали и опустили в ящик с торпедой еще и наши емкости со спиртом, предварительно наполнив им свои «кривые». После этого упаковку торпед в ящиках восстановили. Как будто их и не вскрывали.

Радостные, что приступили к началу работы и со второй торпедой, мы покинули территорию воинской части.

Таким образом, работа с торпедами и с бутылями со спиртом продолжалась довольно продолжительное время, но однажды, после того как я на пару дней отлучился в Ленинград и вернулся, я этих бутылей не обнаружил. Что с ними случилось - мне внятно никто про это не сказал: думаю, что куратор – старлей все же разгадал наши секреты и предпринял соответствующие меры.

Будучи в Ленинграде я проинформировал начальство отдела, что веду работы с торпедами на свой страх и риск, нарушая, при этом, технологию их подготовки, и к тому же работаю, и за регулировщика, и за контролера, и за кого понадобится! Если мы хотим не затягивать надолго эту «благотворительную акцию», то иначе работать нельзя. Ю.В. Саунин со мной согласился и обещал по возможности помочь.

Время шло, осенняя погода становилась все заметнее, и пора бы уже было Приозерским заказчикам этой «музыки» забирать у нас приготовленные торпеды, чтобы ими стрельнуть, а их все не было.

В свободное время наша троица бесцельно шаталась по улицам Лахденпохья, иногда мы совершали набеги в город СОРТАВАЛА – районный центр Карельской республики.

Очень интересный городок, этот Сортавала: его постройки сохраняют следы еще дореволюционного Российского времени, причем именно Российская интеллигенция оставила там свои следы. Затем, конечно, свой отпечаток наложило время, когда Сортавала входил в состав Финляндии, ну и Советский период жизни города тоже очень заметен.

Ход времени был заметен также по тому, что наш капитан – лейтенант начинал заметно отличаться от других встречавшихся нам моряков: кроме него никто из них уже давно не ходил в белой фуражке, а ему заменить ее на черную здесь было негде!

Наконец - то капитан 1 ранга забрал у нас свои торпеды и каждой сделал по выстрелу. Торпеды, слава богу, не утонули и не потерялись, заданную траекторию прошли нормально, и заказчики получили ответы на интересовавшие их вопросы. Мы же при этом играли только роль извозчиков их аппаратуры, и претензий к нашей работе ни у кого не возникло.

Все! Оставалось только «убрать за собой мусор» и предъявить помещение с оборудованием представителю части в лице нашего куратора – старлея.

За торпедами и другими принадлежностями заказчика должен был сюда придти торпедный катер, с которым добираться назад решил и я, вместо использования обычного железнодорожного сообщения.

Погода на Ладоге стала уже по настоящему осенней с темными-темными ночами, и дни стали заметно короче.

В это время из Ленинграда прибыл обещанный мне помощник – им оказался настройщик гироприборов Владимир Васильевич Ломов, о котором я здесь уже раньше сообщал. Очень было приятно с ним пообщаться – за годы совместной работы в отделе и на испытаниях мы становились все людьми близкими и почти родными!

Прошла еще неделька и вся наша небольшая дружная команда - из Лахденпохья отбыла в «метрополию».

Уже поздним вечером я поднялся на борт торпедного катера, который взял курс

на поселок ВЛАДИМИРОВКА,

где мне довелось потрудиться еще в 50-х годах, и где проводились испытания проектируемых торпед в данное время.

Прощай славный городок Лахденпохья и прости, если что не так я там делал!

Своим форштевнем торпедный катер рассекал темную Ладожскую воду и черный ночной воздух. Чернота вокруг была как «у негра в желудке»! Только низкий рев двигателя и высокие, крутые, волны, поднимающиеся от катера, свидетельствовали о его движении с огромной скоростью.

Вскоре я сошел с катера, поблагодарив доставивших меня на этот берег.

В темноте, не без помощи языка, я нашел пристанище для ночлега, с тем, чтобы утречком, хорошенько выспавшись, отправиться

в ПРИОЗЕРСК,

а там сесть в железнодорожный транспорт, который и доставит меня

до ЛЕНИНГРАДА.

Но это все завтра. А сейчас, уже глубокой ночью, я постучался в дверь комнаты, из окна которой на улицу проникало немного света от лампочки, вошел в нее и увидел там несколько человек сидящих вокруг небольшого стола. Здесь происходило шахматное сражение и его участники, а также болельщики, оказались все моими знакомыми! Мало того, одним из сражавшихся оказался Дмитрий Андреевич Кокряков, которому, около года тому назад, я помогал при посадке в самолет вылетающий из Москвы (и которым я, можно считать чисто случайно, и сам улетел в Ленинград), и вместе с которым я «нечто» испытал на Иссык-Куле.

Помнится, что в той же компании был Юра Власов, а кто были остальные - сейчас уже и не вспомнить. Помню, что Д.А. Кокряков, играя в шахматы, попивал чаек.

Все друг друга поприветствовали, меня спросили: какими судьбами меня сюда занесло, и все продолжали заниматься своими делами.

Подобные встречи в разных местах страны были делом обычным и привычным, и никаких особых эмоций тогда не вызывали.

После этой встречи я больше Д.А. Кокрякова не видел. Насколько мне известно, он работал еще до 1986 года, а умер в 1995 году, на 91 году своей жизни.

Познакомился я с ним еще в начале 50-тых в Феодосии, когда я работал со спирто-кислородной торпедой ТАН-53, а непосредсвенно-совместно работал на перекисно-водородной ССТ в конце 60-ых.

В моем представлении для торпедостроения он такая же фигура, как Королев для ракетостроения, или, например, Туполев для авиастроения.

В моем представлении большую часть своей жизни он проводил на отработках конструкций торпед создаваемых по его проектам, и существуя при этом, в самых, что ни на есть спартанских условиях жизни.

На созданных под его руководствам торпедах воевал флот в Великую Отечественную, и он же заложил основы послевоенного вооружения флота.

Если я не ошибаюсь, торпеды под его руководством создавались до 1970 года.

Что бы там ни было, но в конце года я достиг территории своего родного отдела и, как ни в чем, ни бывало, стал продолжать службу в своем прежнем «чисто ученом» секторе по исследованию управляемости торпед и мин.

Помнится мне, что, примерно в этот период, у меня появился новый начальник. Им стал, уже упоминаемый мной, Е.В.Кабанец, также выпестованный в элитной группе Семена Маневича – Радия.

Женя Кабанец недавно защитил кандидатскую диссертацию (под руководством, ни-то Саунина – ни-то Исакова) и сменил С. Маневича на посту начальника сектора, а последний был переведен в отдел № 65 поближе к системам самонаведения, физическим моделированием которых он занимался.

Я же неизменно продолжал в этом секторе свою, непрерывно прерываемую, научную деятельность.

Этим же я продолжал заниматься также и в новом