1964 году.

«Минная жизнь»  в новом году вначале являлась продолжение такой же жизни в прошлом году.

Завершалось проектирование и изготовление первой опытной партии приборов для новой мины-ракеты, и пора было готовиться к проведению натурных испытаний на полигоне в уже знакомых мне Гаграх. Но до проведения этих испытаний мне понадобилось еще по разу съездить в Горький и в Киев.

Командировка

в ГОРЬКИЙ

 понадобилась, чтобы ввести в курс дела на заводе главного Киевского конструктора Г.А.Городецкого и, тем самым, связать выполнение работ по созданию системы управления на двух заводах им. Г.И.Петровского – киевском и горьковском.

Запомнилась эта командировка также тем, что нам с Городецким чуть–чуть не пришлось в этой командировке «прописываться» на вокзале. Место в гостинице нам удалось получить только после того, как мы пристроились к  какому-то ансамблю народных песен и плясок, прибывшему в город на гастроли.

В ЛЕНИНГРАД

на этот раз возвращался поездом, специально, чтобы проехать через памятный мне вокзал города РЫБИНСКА. Там у поезда была остановка, минут 10, и я немножко успел посмотреть место, откуда в 1945 году начал очередное большое жизненное путешествие.

Кажется, с тех пор там даже краска на стенах сохранилась.

Через некоторое время, почти с такой же целью, как при поездке в Горький, я был командирован

в КИЕВ

 с заместителем Л.М.Вольфсона по корпусно-механической части – Л.П.Богдановым. С тем самым Богдановым, с которым трудились вместе на предшественнике «Гольца», и который однажды в Алахадзе напугал меня и всех других, устроив в цеху пиротехнический эффект от срабатывания сигнальных патронов мины-ракеты.

Для меня самое интересное в этой командировке произошло при возвращении из Киева.

После знакомства с заводом и с ходом проектирования приборов Л.П.Богданов вместе со мной прибыл на аэродром в Борисполе для отлета в Ленинград.

(Аэродром в Борисполе был недавно введен в эксплуатацию взамен аэродрома, расположенного в пределах города Киева, в Жулявках(?)).

В зале ожидания нам встретился летчик, возвращающийся в Ленинград из отпуска, знакомый Богданова. Это был брат нашего общего знакомого ИВАНА СЕМЕНОВИЧА ПАВЛОВА.  С Ваней Павловым Богданов и я учились в ЛКИ. Они оба учились в группе следующей по выпуску за нашей, за той в которой я учился. И Богданов, и Павлов были студентами-фронтовиками, имеющими тяжелые ранения. Со студенческих лет они были друзьями, хорошо знакомыми с родными и близкими друг друга.

У нас троих мгновенно образовалась компания, и брат Ивана Павлова предложил отметить эту встречу в ресторанчике аэровокзала, благо до отлета нашего общего самолета на Ленинград оставалось еще минут 15 – 20.

На мое замечание, что времени для этого у нас маловато, брат возразил, что он как летчик знает свой аэрофлот лучше меня:

-          Не беспокойся! Времени у нас еще достаточно!

Возражений не было, мы разместились за столиком, а официантка дала нам «огненной воды».

Между тем громкоговоритель объявил о начале регистрации пассажиров, вылетающих нашим самолетом.

Летчик снова заявил, что это объявление в Аэрофлоте вовсе не означает, что нам следует спешить, и успокоенная компания заказала у официантки добавочную порцию «огненной воды»!

Так продолжалось до тех пор, пока громкоговоритель не объявил, что наш самолет взлетает!

Тут летчик в изумлении вытаращил глаза и вскочил на ноги!

Наша троица мгновенно выскочила из ресторана!

Невзирая на протестующие возгласы удивленных милиционеров, я вместе с чемоданом перескочил через невысокую ограду и вместе с Богдановым помчался вслед за братом по летному полю в сторону самолета. Двигатели у него уже работали и, по-моему, он как автобус катился по бетонной дорожке.

Брат на бегу размахивал своей форменной фуражкой, и мы с Богдановым от него не отставали.

Я ничего не думал, а просто бежал за братом, и вдруг увидел, что в носовой части фюзеляжа открылась небольшая дверка и оттуда вылетела какая-то игрушечная веревочная лестница. Тут я наддал ходу и вместе с чемоданом первым  по этой веревочной лестнице влетел в ревущий самолет. Перед этим я успел повернуть голову назад и отметил с высоты, что за нами организована милицейская погоня.

С лестницы я попал в кабину летчиков, а через нее - через другую дверь – проскочил в салон самолета, и, как ни в чем не бывало, уселся на первое же свободное кресло, а чемодан поставил рядом.

Через секунду-другую то же самое проделал Богданов и затем, кажется на четвереньках, в салон влетел брат с красным лицом.

Через иллюминатор я еще успел заметить растерянную погоню, но моторы самолета заревели еще сильнее, он благополучно оторвался от украинской земли и радостно двинулся

к родному ЛЕНИНГРАДУ.

Все, как всегда, кончилось благополучно.

Киевский завод заканчивал изготовление матчасти, вся техническая документация уже была предъявлена, и я готовился провести очередной период «минной жизни» на черноморском полигоне под Гаграми. Но неожиданно моя плавная жизнь в минерах была грубо прервана, и я вошел в очередное «пике» в своей инженерной судьбе.

Где-то в мае – июне начальник отдела Р. Исаков предложил мне занять должность начальника лаборатории отдела – ту самую должность, которую он занимал до своего перевода в должность начальника отдела.

  После ухода Радия с поста начальника лаборатории этим подразделением отдела руководил П.М. Трошин, который был начальником лаборатории еще до прихода в нее Радия. Но вот теперь, в связи с 60-летием, Петр Матвеевич собрался уходить на заслуженный отдых, и нужно было кого-то поставить на его место.

Со стороны, сделанное мне предложение выглядело очень даже почетным предложением! Но у меня оно вначале вызвало отказ!

Повторять путь Радика на этой должности было невозможно так же, как войти в реке дважды в одну и ту же воду.

Радий вступил в командование лабораторией отдела в 1957 году, когда прошло совсем немного времени после создания в НИИ-400 приборного отдела, задачей которого являлось разработка конструкций агрегатов систем управления для нового поколения противолодочных торпед.

В то время, когда конструкции нового поколения приборов только-только начинали разрабатываться, в лаборатории Радия Васильевича начинали закладываться основы для исследования управляемости торпед с использованием современной вычислительной техники на электронных аналоговых и цифровых машинах, основы связи управляемости и самонаведения торпед, начинали прорабатываться основы электронных конструкций связи торпед с их носителями.

В 1962 году, с момента вступления Исакова на должность начальника отдела, все указанные направления из лаборатории были выделены в самостоятельные подразделения отдела, а задача разработок новых конструкций приборов  для опытных партий торпед с отдела была вообще снята.

В этих условиях лаборатория стала являться таковой только по названию, а на деле она превратилась в электромеханическую мастерскую с выполнением случайных работ.

Мне – конструктору новых приборов, исследователю управляемости торпед и мин-ракет – переходить на работу производственного мастера, не представлялось целесообразным.

Так я в точности и излагал свой взгляд, на поступившее мне предложение, начальникам – Р.В. Исакову и А.О. Лукину.

Однако от начальников я получал ответ, что для того меня и назначают в эту мастерскую-лабораторию, чтобы я ее и превратил в лабораторию, как это в свое время сделал Радий.

Одним словом, разговоры тут были немалые. Мне обещали, что без меня, то есть без лаборатории, в отделе не будет начинаться разработка ни одной новой темы, что лабораторию будут усиливать новыми кадрами, и прочее тому подобное.

В конечном счете, скрепя душой, я согласие на перевод меня в начальники лаборатории дал.

На это мое решение повлияло также то обстоятельство, что и нынешнее мое положение «заместителя главного конструктора» без прав, которые должны быть по моему понятию у действительного заместителя, мне не нравилось.

Как-то незадолго до описываемого события мой отрицательный взгляд на эту должность подтвердился очередным действием Исакова: на каком-то отдельском собрании он счел возможным поставить мне в вину какие-то действия киевского завода № 308 в процессе разработки приборов для «Гольца»!

Но этот же завод подчинялся не мне, и не Исакову! Он же вообще числился в другом главке!

Одним словом решил посмотреть: чего стоят обещания начальства.

Да и болтаться по командировкам, как в прошлом году, будет теперь не нужно, поживу нормальной семейной жизнью!

Да и зарплата, и так, правда, неплохая, вырастет заметно!

Одним словом – «спикировал»!

Закончилась моя недолгая «минная жизнь».

Но свой след в разработке отечественного минного оружия - я оставил.

Об этом в одном из юбилейных изданий ЦНИИ «Гидроприбор» вспомнил один из его создателей – Е.В.Кабанец, там, где он говорит о разработке системы управления миной-ракетой «Голец». А как это все происходило - здесь вспомнил я.

Ну и в заключение по этой теме отмечу:

-          Принципы управления минами-ракетами мной лично разрабатывались в процессе проектирования мины-ракеты по теме Б-IX-30;

-          Окончательный вид система управления миной-ракетой получила после разработки в процессе проектирования мины-ракеты «Голец»;

-         на всех модификациях этого вида морского оружия, используемого на флотах, использовалась без принципиальных изменений система управления, разработанная для мины-ракеты «Голец».

И еще:

 после моего ухода в лабораторию, «заместителями главного» по теме «Голец» были: сперва, АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ БЕЛЕХОВ и затем БОРИС САУЛОВИЧ РАЕР.

Итак, с 1.06.64 года я занял кабинет П.М. Трошина, которого с почестями проводили на заслуженный отдых.

На заслуженный отдых ушел еще крепкий здоровый мужчина, но уже примерно через год мне пришлось его провожать на вечный покой.

Пусть земля Петру Матвеевичу будет пухом! 

                        В момент моего вступления в новую должность, в штате лаборатории, кроме двух – трех  десятков рабочих различных специальностей, числились также 3 – 4 ИТР специалиста. Среди них были:

-     Лаврентьева Лидия Яковлевна – вдова нашего старшего, трагически погибшего, товарища – Владимира Васильевича Лаврентьева, женщина уже предпенсионного возраста.

Она, как «мама», опекала рабочих, подготавливающих приборы регистрации движения торпед, основным из которых был автограф глубины и крена, комплектующий еще торпеды изготовления тридцатых годов.

-       Назаров Борис Борисович. Еще несколько лет тому назад Боря был одним из ведущих специалистов в секторе приборов управления В.А. Калитаева. А в лабораторию к Петру Матвеевичу он был переведен после лечения от белой горячки, которую он «подхватил» в 1961 году. Теперь он мог только смотреть, как работают другие и отпускать глубокомысленные замечания.

-         ЕРОФЕЕВ АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ  - человек моего возраста, получивший высшее образование после заочного обучения. Это был неплохой рабочий-бригадир. По его словам он в чем-то не сработался с коллективом на заводе «Двигатель», после чего был оттуда переведен к нам в лабораторию, как помощник П.М. Трошина, а затем остался и моим помощником по производству.

Заметную роль в лаборатории, как бригадир рабочих–электромонтажников, играл также ГРИГОРИЙ СТЕПАНОВИЧ СЕМЕНЕЦ, в те времена также работавший по рабочей сетке.

Несколько лет тому назад Гриша начал свою новую «гражданскую жизнь», после того, как ему по состоянию здоровья пришлось уволиться из курсантов военного института физкультуры.

Среди рабочих лаборатории третья часть являлись ассами высшей категории, да и остальные были очень неплохими специалистами. Кроме выполнения работ в лаборатории для нужд отдела, из их состава направлялись рабочие на испытания, для обслуживания там приборов управления и регистрации, проектируемых образцов оружия.

Как только я сменил посадку в кресле самолета (для отбытия на «службы в Тьмутараканях») на кресло начальника, мне сразу же пришлось проводить лабораторные исследования системы оплаты труда рабочего коллектива.

А дело это было не простым!

Чем бы и как бы не были загружены рабочие – каждый из них должен был получить свою сумму согласно признанной квалификации данного рабочего. Всевозможные тарифы оплат: сдельной, повременной, и т.п., следовало подгонять под эти «рейтинги» каждого индивидуума.

Второй важной и обязательной «исследовательской» работой начальника лаборатории являлось ежемесячное «научное» обоснование количества спирта потребного для технических нужд лаборатории.

99% этой потребности потреблялось несчастными человеческими организмами и лишь, примерно, 1% шел на «протирку оптических осей» и других приборных механизмов.

Должен сразу отметить, что из указанных 99%, на нужды «человеков» из самой лаборатории уходило не более 0,1 части (также примерно), а основная доля спирта расходовалась для оплаты труда внешних рабочих сил и, в какой-то мере, также на лечебные нужды для своего отдельского руководства (особенно для зам. начальника отдела А.О. Лукина).

Процесс обоснования этой потребности был исключительно трудоемким и противным.

Главным оппонентом этого научного труда был старейший деятель торпедизма, заместитель главного инженера НИИ, ТАТУЙКО АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ.

А.М. Татуйко являлся одним из руководителей ЦКБ-39, проектирующего торпеды еще в довоенное время, на основе которого, вместе с другими предприятиями, в 1943 году был создан наш НИИ-400.

К тому же Татуйко был заядлый охотник и, возможно поэтому, он, с одной стороны, прекрасно разбирался в вышеуказанном составе спиртовой потребности и, с другой стороны, ошибочно считал, что вся эта «потребность» на 100% будет мной присвоена и только для удовлетворения личных потребностей!

Иначе было невозможно объяснить его упорство в процессе оппонирования!

Защита диссертации была детским лепетом сравнительно с защитой «Обоснования спиртовой потребности»!

Каждый месяц, иногда по несколько дней подряд, я был вынужден проходить эту процедуру.

Я думаю, что он просто ко мне относился предвзято, считая меня выскочкой и наглым представителем молодого поколения, рвущегося в «ученые» и в начальство, которого надлежит «поставить на свое место»! Ведь моему предшественнику, Петру Матвеевичу, он эту «потребность» удовлетворял  всегда мгновенно, безоговорочно, и в требуемом количестве!

 Они оба были примерно одного возраста, да и увлечение охотой их сближало.

Мне же для доказательства «обоснования потребности» приходилось подробно исследовать массу «Технических условий» на приборы и другие агрегаты, ГОСТы, и массу другой нормативной (и ненормативной тоже) «научной» литературы.

Опять же следует отметить, что в свое время, когда он занимал должность начальника лаборатории, Р. Исаков трудился «начальником» в совершенно других условиях по сравнению со мной: у него был заместителем такой человек, как П.М. Трошин, который избавлял Радика от забот по добыванию спирта и начисления рабочим зарплат.

Кстати и сам А.М. Татуйко ушел с работы на «заслуженный отдых» после того как он попал в непосредственное подчинение к Радию.

Как я уже отметил, основная часть в спиртовой «потребности» предназначалась для подкупа внешней рабочей силы. Что это такое поясню на примере.

После  вступления в «высокую должность» одним из моих первых действий являлась организация работы в помещениях, предназначенных для прокачки (регулировки) приборов управления и регистрации.

 Как раз перед моим переводом на новую должность, наш приборный отдел был переведен из старого здания,   расположенного   на   набережной   Фокина   (бывший   завод   №  231,  им. К.Е. Ворошилова), во вновь построенное, на проспекте Карла Маркса.

 На третьем этаже в одной из комнат этого здания мы устанавливали стенды  прокачки, воздушные разделители, трубопроводы для воздуха высокого и низкого давлений, электропроводку к стендам, и прочую арматуру.

На предприятии подвод  воздуха высокого давления (200 кГ/см²) к воздушным разделителям и от них к стендам прокачки осуществлялся от компрессоров, являющихся принадлежностью энергетической службы предприятия. По моим схемам и чертежам рабочие бригады этого подразделения были должны выполнить соответствующие установки трубопроводов и разделителей, произвести их опресовку и другие работы с составлением и предъявлением соответствующей эксплуатационной документации.

Энергетикам для выполнения этой работы была выдана соответствующая заявка, были согласованы все сроки и объемы работ. Однако работы в намеченные сроки не были начаты. По объективным причинам начало работы срывалось и в другие вновь намечаемые и согласованные сроки, и так продолжалось до тех пор, пока их бригадиру не был выдан ускоритель работ и двигатель технического прогресса, именуемый, как «шило»!

Такой способ проведения работ, как внеплановых, так и плановых, был общепринятым явлением.

Мне так поступать приходилось постоянно: то нужно «ускорять» работу каменщиков, устанавливающих перегородку в помещении, то необходимо срочно оборудовать новый участок для проверок гидравлических рулевых машинок, и т.д.

Кроме «выдавливания» спирта из Татуйки на меня сваливали иногда такие задания, которые не приходило никому в голову выдать Исакову, или Трошину.

Во вновь возведенном здании, куда нас недавно «поселили», строители продолжали еще кой-какие работы.

Так вот однажды, А.О. Лукин срочно меня вызвал к себе по поводу того, что эти строители на крыше нашего дома устроили для себя «ресторан» с выпивкой, и мне требуется их оттуда удалить!

Как-то неудобно мне было ему в этом отказывать, тем более что в далеком прошлом небольшой опыт лазания по крышам у меня был. Полез наверх портить людям настроение.

Хорошо, конечно, что строители меня сразу послушались и спустились на землю.

«Такова торпедная жизнь»!

От меня, как от начальника лаборатории, в 1964 году, а также и в следующие

1965 и 1966 год,

администрация отдела, кроме вышеуказанных действий, требовала, главным образом, выполнения многочисленных случайных работ, связанных с проводимыми институтом испытаниями различных типов морского оружия на различных акваториях Советского Союза.

Моей задачей являлось предоставление испытательных стендов и обеспечение их рабочими в помощь инженерам секторов отдела, а также изготовление в мастерских лаборатории отдельных узлов по эскизам, разработанным в других секторах.

Такой порядок работы существовал здесь и до моего прихода, при П.М. Трошине, и всех он устраивал.

Р.В. Исаков не ставил перед лабораторией никаких самостоятельных задач, о которых он говорил перед моим назначением на эту должность. Меня, вообще не ставили в известность о ходе проектирования изделий, в которых участвовал отдел. Со временем мне, да и всем в отделе (кроме администрации?), стало ясно, что любая самодеятельность начальника "мастерской-лаборатории" по изменению ее статуса является никому не нужной и лишней кустарщиной.

Правда для некоторой деятельности за пределами функций заведующего мастерской все же нашли удобным меня использовать.

Одним из видов этой деятельности стало составление отдельских Отзывов на вновь разрабатываемые диссертации.

Одним из первых был отзыв на кандидатскую диссертацию Ю.В. Саунина, в будущем начальника нашего отдела, доктора технических  наук, какого-то лауреата, и т. д.

В это время Юра Саунин был в отделе начальником сектора по исследованию управляемости торпед и других видов подводного оружия. Сначала это была группа в лаборатории под началом Радия Исакова, а после того, как он был назначен начальником отдела, группу выделили в отдельный сектор с Саунином во главе.

Исследования в секторе проводились на основе аналоговых вычислительных машин, начиная с ИПТ-5, о которой в 1955 году мне рассказывал Е.П. Попов и про которую я тогда же информировал Радика  Исакова, затем были МН-7, потом "Электроны", МН-17, и т. д.

 Начинались в этом секторе также исследования на первых отечественных цифровых машинах - примитивных "Минск-2". Для управления этой машиной из конструкторского сектора С.Г. Полеско сюда был переведен молодой специалист Ю.В. Лебедев.

До назначения на должность начальника сектора, Юра Саунин короткое время был заместителем по управляемости главного конструктора по перекисно-водородной торпеде по теме Б-1-51 (опять же не могу не отметить - этот "институт" заместителей в отделе начинался с меня еще в 1960 году!). После Саунина заместителем по этой теме становится  также Юрий Васильевич, но только Власов. Тот самый, которого я встречал, когда он в 1957 году пришел поступать на работу, вместе с Игорем Оглоблиным и Леней Манусевичем. Власов курировал этот тип торпед вплоть до начала ХХI века. Правда, какое-то время до Власова, к этой торпеде был пристроен от нашего отдела Герман Соснин, но он скоро из отдела ушел.

С Исаковым Ю. Саунин познакомился, когда тот возглавил лабораторию, а Саунин уже там работал и, с тех пор, по словам Ю. Саунина, они стали друзьями. Интересно, что, возможно, их сближала также то, что в детстве  оба были связаны с Феодосией. Ю.В. Саунин вообще был уроженец Феодосии. Об этом я знал из бесед с ним лично, а также из разговоров с близкими им  людьми.

В те годы и позже, в семидесятые, я составил, наверное, десятка полтора, если не больше, отзывов на кандидатские диссертации, как для сотрудников нашего отдела, так и для работников Киевского СКБ, а иногда и для сотрудников других предприятий и организаций.

Помнится, что  в семидесятых годах мне довелось готовить отзыв НПО "Уран" на докторскую диссертацию начальника Военно-Морской Академи Г.М. Подобрия, через мои руки прошли кандидатские диссертации многих руководителей Киевского СКБ, (А.Кислинского, В. Авдеева, Л. Шишкина),  и  ряда  сотрудников  нашего  отдела,  в  том  числе  С.Г.  Полеско,  Ю. В. Саунина,    М. Курнакова, А. Костюковича и других, все уже не вспомнить.

В эти годы в приборном отделе НИИ  (который вскоре стал называться отделом Управляемости и приборов управления торпед) я превратился в основного разработчика отдельских отзывов на вновь разрабатываемые кандидатские диссертации.

Для подобной деятельности я, по-видимому, кроме прочего, был удобен: обладал ученой степенью и не был загружен ведением конкретной разработки.

 Среди "перечня" разнокалиберных работ, которые я был обязан выполнять, составление "отзывов" воспринималось мной так же, как случайная работа с "теоретическим уклоном". Конечно, пользу из этого я извлекал: знакомство с "мозговой деятельностью" нового поколения оставляло и в моих мозгах дополнительные извилины.

Начиная с этого времени, и вплоть до начала "Перестройки",  в отделе это дело, можно сказать, было поставлено "на поток". Каждый год несколько способных молодых ребят становились кандидатами технических наук. Теперь это стало явлением привычным и, по-моему, менее сложным, чем в мое время. Некоторые "старики",  типа В.А. Калитаева, становились обладателями ученой степени без написания диссертации, по совокупности работ, выполненных ими и под их руководством.

В 80-тые годы кое-кому таким же образом, без написания диссертации, присваивали степень  доктора  технических   наук.  В  нашем  отделе  так  появились  два  доктора:  Ю.В. Саунин, который в то время являлся начальником отдела, и ЕВГЕНИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ КАБАНЕЦ, работавший начальником сектора управляемости.

Е.В. Кабанец был из числа молодого пополнения  из ЛКИ, прибывшего в отдел в начале 60-ых годов. На мой взгляд, это был один из наиболее умных и грамотных специалистов того выпуска.

Вместе с Женей Кабанцом в отдел пришли еще двое его близких товарищей-сокурсников, оставивших очень заметный след, как в жизни отдела  № 74, так и в развитии торпедизма СССР.

(В 1966 году все отделы НИИ-400 увеличили свой номер на 60 и, таким образом, бывший приборный  отдел № 14 стал отделом № 74.

 Институт НИИ-400 был переименован в ЦНИИ (Центральный Научно-исследовательский институт) "Гидроприбор". Еще через небольшое время он станет Головным предприятием НПО (Научно-Производственное объединение) УРАН. С Генеральным Директором РАДИЕМ В. Исаковым во главе.)

 Это были ЕРМОЛАЕВ ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ и КАЗНАКОВ БОРИС АЛЕКСАНДРОВИЧ.

Первый из них, Лева Ермолаев, оставил, во-первых, самые теплые воспоминания, буквально у всех кто с ним соприкасался по работе или в быту.

В 90-х годах он ушел из жизни еще сравнительно молодым мужчиной после короткого тяжелого заболевания, хотя до этого его отличала отличная физическая форма и крепкое здоровье. У коллектива имелось большое подозрение на роль топлива, используемого, в частности, в торпедах с которыми он работал и которое, возможно, и привело к столь трагическому исходу.

Много лет Лев вел разработку систем управления ряда торпед, которые успешно сдавались на флот.

Не один год мне довелось прожить с ним рядом, отрабатывая торпеды на полигонах Иссык-Куля и Крыма, или в Киеве, где мы согласовывали и вырабатывали требования к приборам и вели их приемку, или в Ленинграде, на месте своей основной работы.

Долгое время мы с ним были соседями по месту жительства, частенько вместе охотились и рыбачили. Я хорошо знал его жену Таню и других родственников. Таня  также много работала в наших командировках.

Пусть Земля ему будет пухом!

Компанейским человеком и товарищем был также и Борис Казнаков, но ему судьба, наверное с пеленок, предопределила еще также и шагать по карьерной лестнице.

Боря был сын одного из руководителей Кронштадтского Минно-торпедного арсенала.

Генерального директора НПО "Уран" можно смело считать опекуном Бори Казнакова.

Возможно, что и совпадение, но это опекунство особенно заметным стало после 100-летнего юбилея Кронштадского арсенала в 1977 году, на котором присутствовала минно-торпедная элита Советского Союза и где, естественно, Р. В. Исаков и старший Казнаков могли познакомиться поближе.

В конце 20-го века Б.А. Казнаков станет одним из руководителей ЦНИИ "Гидроприбор", а затем начнет преподавательскую деятельность в ЛКИ, который сменит славную вывеску и превратится в Морской технический университет.

Я где-то читал, что некий Казнаков окончил Военно-Морское училище вместе с композитором Римским-Корсаковым и достиг затем чина адмирала.

Может он был предком и нашего Бориса Александровича? Тогда карьера Б.А. Казнакова наверняка имеет еще и генетические корни.

В начале 60-ых отдел № 14 (74) пополнился множеством молодых специалистов, среди которых здесь хочу отметить, М. А. КУЗЬМИЦКОГО.

После появления в отделе, Миша Кузьмицкий начал трудиться в секторе Л.Г. Манусевича, где начинались поиски способов и путей внедрения в торпеду цифровой техники.

Среди других молодых, на первых порах, его выделяла, разве что - общительность. Не помню, чтобы он выделялся в конструировании цифровой техники.

Леня    Манусевич,   к   сожалению,   вскоре   заболел   и   скончался,   а   характер   работы   М. Кузьмицкого тоже изменился: теперь он стал работать в паре с основным, заслуженным теоретиком по управляемости торпед - Левином С. М.

К тому времени, под руководством Семена Михайловича, к виду удобному для использования на вычислительных машинах были приведены уравнения движения торпед, исследовались особенности физического моделирования, определялась эффективность использования торпед, а также и ряд других вопросов.

По-видимому, еще совсем молодой, Миша Кузьмицкий имел основательную физико-математическую подготовку, поскольку уже в конце 60-х годов он начал вести самостоятельные исследования по эффективности применения различных образцов торпед и, примерно в это же время, по указанию Генерального Директора, возглавил отдел ЦНИИ "Гидроприбор" по эффективности подводного морского оружия.

М А. Кузьмицкий очень быстро защитил кандидатскую диссертацию и в начале 80-х он уже был доктором технических наук.

Сказать, что он являлся "правой рукой" Р. В. Исакова будет, я думаю, очень мало: это была теоретическая часть мозга Радия Васильевича: представляется очевидным, что основной "упор" в научной деятельности Исакова это эффективность применения торпед, чем и занимался под его бдительным оком  Миша Кузьмицкий.

В 80-х годах он из "Гидроприбора" переводится в ЛКИ, там назначается  заведующим кафедрой, кажется по общему проектированию торпед, и воспитывает новое молодое поколение торпедистов.

У меня другой интересной, и также случайной, была работа с представителем курского филиала ЦАГИ по проверке возможности использования в торпедах индуктивного электромагнитного датчика угла курса, взамен используемого гироскопического.

В случае положительного результата, этот датчик мог быть положен в основу прибора курса торпеды, работающего относительно направления земного меридиана "север - юг".

Существующие гироскопические приборы курса управляли относительно направления оси торпедного аппарата, из которого выстреливалось конкретная торпеда.

В течение года, или больше, я вел работу по этим проверкам, однако их результат, как впрочем, того и следовало ожидать, был отрицательным.

 У работающей торпеды собственное электромагнитное поле было много больше, чем Земное магнитное поле, на отклонение от силовых линий которого, реагировал это датчик. Как объяснил представитель ЦАГИ, в самолетах, для исключения влияния собственных электромагнитных полей, этот датчик устанавливают в самый конец крыла, но в торпеде такой возможности не существовало.

Для обеспечения этой работы мне пришлось два, или три, раза ненадолго посещать

город Курск.

Не помню уж, по каким делам, пару раз мне в этот период приходилось ездить

в Москву

в наше главное управление.

Одна из этих поездок запомнилась, поскольку моим попутчиком  оказался начальник нашего химического отдела № 70 АНДРЕЙ НИКИФОРОВИЧ СТРЕЛЬНИКОВ.

С момента моего прихода в НИИ, и еще долгое время, А. Н. Стрельников был единственным в НИИ доктором технических наук. В этом звании он и пришел в НИИ, по-видимому, еще во времена его создания в 1943 году.

Я знал, что Андрей Никифорович  являлся создателем минного оружия в части разработки для некоторых мин электрохимических источников питания.

Высокий, стройный, в безукоризненном костюме, пожилой седоволосый человек - он являл собой вид джентльмена довоенных или даже дореволюционных лет.

Мне он запомнился как член Ученого совета НИИ, когда мне приходилось там бывать по диссертационным или другим делам. Кроме того, с  отделом  № 70 я имел и "рабочее соприкосновение",   особенно,  когда  подбирал  морозостойкую  резину  для  мембраны  ГА            (гидростатического аппарата) авиационной торпеды ТАН-53.

Рано утром, поездом, мы прибыли в столицу и, поскольку гостиницей нас никто не обеспечивал, постарались свои рабочие дела закончить в этот же день, а вечером, поездом же, отбыли в свой город.

Перед сном я вышел в тамбур покурить, а он, хоть кажется и не курил, тоже оказался в тамбуре. Слово за слово и мы с ним разговорились, да еще и на всю, можно сказать, ночь.

Может быть, он был очень одинокий человек, хотя, как я понял, семья у него была, и помнится, была, взрослая уже, дочь.

Химик, доктор технических наук, он мне сообщил, что в жизни его интересует совсем не химия, всю свою немалую докторскую зарплату, и время, Андрей Никифорович, во-первых, тратил на сбор редкой букинистической литературы, и, кроме того, на путешествия в одиночку, в основном пешком и по Кавказу.

Он знал до мельчайших подробностей жизнь нашей литературной, художественной и театральной богемы дореволюционного времени, а также 20-х и начала 30х годов, похоже, что со многими из тех деятелей он был знаком лично.

Его суждения и рассказы были настолько тонки и выдавали такую глубокую старинную воспитанность, что я себя, по сравнению с ним, чувствовал дикарем-неандертальцем.

В разговоре мы, естественно осторожно, коснулись и политических судеб нашей страны. И тут (это в те времена!) я уяснил, что идеалом человека  для него был расстрелянный император, НИКОЛАЙ  ВТОРОЙ. Он мне приводил в его защиту все те доводы, о которых стали сообщать в прессе, начиная с 90-х годов, поэтому я их пересказывать не буду.

Мало того, Андрей Никифорович мне заявил, что с этим человеком (царем) он встречался, ну как сейчас со мной!

И еще он мне заявил с какой-то тоской: "Счастливая страна - Англия"!

Кто же тогда он был (А. Н. Стрельников) на самом деле?

Я не мог себе позволить учинить ему такой допрос. Доверие - доверием, но мало ли что!

Но все же я поинтересовался, а где же он начинал свою ученую химическую деятельность?

Насколько я понял и запомнил, это происходило в учреждениях Академии Наук еще до перевода этой организации из Ленинграда в столицу, в Москву. При этом он по каким-то причинам остался в Ленинграде.

Вот кратко темы наших бесед в ту ночь.

В дальнейшем с Андреем Никифоровичем я не встречался.

Но!

Все-таки встретился, как теперь говорят "виртуально", через какое-то время после его смерти.

Совершенно случайно, я как-то в одном из книжных киосков купил небольшую малоформатную брошюрку на тему малозаметного, но значимого события, имевшего место в Войну, в блокадном Ленинграде.

В тылу оккупантов постоянно действовали небольшие наши разведывательно-диверсионные группы, которые фашистам причиняли ощутимый ущерб.

Враг регулярно засекал работу радиопередатчиков наших разведчиков, определял координаты их расположения и немедленно направлял своих солдат, полицаев и прочих, для захвата и ликвидации разведчиков, но впустую. На том месте и в ближайших окрестностях, куда был способен добраться человек с грузом радиоаппаратуры, уже никогда никого не было.

 Зато эти же радиопередатчики  начинали немедленно свою работу из мест на значительном отдалении.

В чем здесь дело, как могли радиопередатчики так быстро уходить на столь значительные расстояния, немцы понять не могли.

 А все дело здесь было в том, что разведчики носили с собой аппаратуру существенно облегченную и с ней были способны проходить гораздо большие расстояния, чем себе могли представить фашисты. А это облегчение достигалось за счет использования источников питания радиоаппаратуры, нового типа, которые в начале Войны были разработаны и предложены ученым-химиком Стрельниковым А. Н..

Автор указанной брошюры предпринял титанические усилия по розыску этого ученого-химика с целью установления его послевоенной судьбы, но очень долго не мог ничего определить.

Ученый как канул в воду не оставив никаких следов!

Естественно он начал свои поиски  с предприятий и организаций, имеющих химический профиль, но там о таком Стрельникове ничего не знали, и в их списках таковой не значился.

В конце-концов, он все-таки обнаружил того самого А. Н Стрельникова, который скромно трудился "в каком-то, не имеющим прямого отношения к химии, "почтовом ящике", т.е. в нашем "Гидроприборе".

К сожалению, эта брошюра у меня исчезла, а ее названия и имени автора я не запомнил.

На протяжении всей моей работы в ЦНИИ я не могу вспомнить, чтобы там вспоминали хоть что-нибудь о  разработках  А. Н Стрельникова для партизанских раций.  

Между тем, в дополнение к вышеизложенному должен сообщить, что уже в 2012 году мной был обнаружен в интернете материал «Блокадный ХИТ помог науке сорок лет спустя», выписку из которого здесь привожу:

«…. «Север» действительно вышел на связь в первую блокадную ленинградскую зиму. Он был создан усилиями оставшихся и реэвакуированных специалистов недоэвакуированных участков завода им. Козицкого на Васильевском острове (они разработали и изготовили необходимые миниатюрные радиолампы) и сотрудников-электрохимиков Остехбюро на Греческом проспекте, руководимых доктором технических наук, профессором Политехнического института Стрельниковым Андреем Никифоровичем. А вот имена тех, кто в сложнейших блокадных условиях в недельный срок создал радиолампы для передатчика «Север», до сих пор установить не удалось. Уже к декабрю 1941 года было выпущено 300 станций, а к концу 1942 года объём выпуска достиг 2000 штук в месяц, на них в партизанских отрядах и разведывательных группах в тылу врага работали свыше 3000 разведчиков.

Интересно воспоминание командующего группой немецких армий "Север", рвавшихся к Ленинграду и блокировавших его на долгие 900 дней, генерал-фельдмаршала В.Лееба о неуловимых русских радиостанциях. Немцы даже представить себе не могли, что в 1941 году в Советском Союзе в блокадном Ленинграде могла быть создана радиостанция, превосходящая лучшие немецкие радиостанции того времени. Производство радиостанций велось в режиме строжайшей  секретности. Немцы долгое время считали, что радиостанция английского происхождения, но на всякий случай вели активную разведку в блокированном городе и бомбили и завод Козицкого, и Остехбюро на Греческом проспекте. И создателей ХИТ'а эвакуировали на Большую Землю.

Роль радиостанции «Север» в Великой Отечественной войне справедливо сравнивают с появлением в Красной Армии знаменитых ракетно-артиллерийских установок «Катюша». Многие командующие армиями, фронтами, отправляясь в инспекционные поездки по действующим частям, брали с собой радиста с «Северком», как любовно называли эту радиостанцию в армии. Вес радиостанции вместе с источниками питания, проводами антенн и противовесов составлял менее 10 кг (для сравнения, вес радиостанции А7 составлял 15,5 кг без источников питания, а полный комплект — около 30 кг). Если учесть, что в основном радистами во время Великой Отечественной войны были молодые девушки, то становится понятно, почему именно эта радиостанция пользовалась такой любовью. При выходной мощности в два ватта «голос» блокадного «Северка» на стационарных приемных радиостанциях был слышен на расстоянии до 400 километров. При увеличении мощности до двух с половиной ватт расстояние приема увеличивалось до 700 км.

Маршал Советского Союза В.Д. Соколовский в предисловии к документальной повести В. Кудрявцева «Город не должен умереть», тепло отзываясь о подвигах военных разведчиков, спасших польский город Краков от разрушения, особенно выделил юную радистку отряда Лизу Вологодскую, главным оружием которой была радиостанция «Север». … 

Снс ПИЯФ РАН А.И. Сибилев.  «.

Как видно, вышеприведенная выдержка еще раз показывает колоссальную значимость деятельности нашего скромнейшего доктора А.Н. Стрельникова.

Для меня он остается загадкой, и ночь в тамбуре поезда «Москва-Ленинград» из памяти не выходит.

Нет сомнения, что трудившийся с нами в одних стенах А.Н. Стрельников прошел свой особо уникальный жизненный путь.

В завершение рассказа  о А. Н. Стрельникове сообщу, что в ЦНИИ ходили разговоры о том, что когда при завершении работы в ЦНИИ  от А. Н. Стрельникова потребовались документы об его ученом звании, то он их представить не мог.

В 1965 (или в 1966) году лаборатории отдела (т.е. мне) была поручена также одна несложная, но весьма важная, новая работа.

 Незадолго до этого, то ли наши моряки, то ли кубинские рыбаки, где-то у берегов Америки выловили  потерянную торпеду.

Это была малогабаритная американская торпеда (калибр 324 мм, длина 2,67 м, масса 257 кг) типа Мк 46 и теперь она была установлена в одной из комнат нашей лаборатории с тем, чтобы исследовать ее устройство.

С этой целью лабораторию посещали специалисты по различным торпедным агрегатам, а мне было поручено исследование и составление раздела отчета по приборам автономного управления торпедой.

До этого никто у нас о таких маленьких торпедах ничего не знал.

Почти одновременно с этой торпедой, к нам была доставлена кое-какая техническая документация по другой американской торпеде, обычных размеров (калибр 533 мм), и мне было поручено (наряду с другими специалистами) заняться ей с той же целью и так же составить соответствующий раздел отчета.

Разбираться в устройствах систем управления этих торпед мне довелось вместе с моим бывшим начальником Владиславом Александровичем  Калитаевым. Периодически к этой работе привлекались и другие сотрудники нашего отдела.

После того как  в НИИ прекратилась разработка конструкций опытных приборов и после передачи этой разработки Киеву, В.А. Калитаев возглавил в отделе СУП - сектор приборов управления. СУП вобрал в себя оставшихся специалистов-конструкторов, как по разработке систем управления боковым движением торпед (по курсу и крену), так и продольным движением (по глубине и дифференту). Значительная часть специалистов - разработчиков конструкций начала трудиться в других секторах отдела, а задачей оставшихся в секторе СУП являлась проработка макетов в обоснование технических заданий, выдаваемых Киеву на проектирование приборов.

Отдельной группы по приборам креновыравнивания и по рулевым в секторе СУП уже не было, а возможно, как отдельная группа она исчезла после моего назначения заместителем главного конструктора в 1960 году.

В процессе вышеуказанных изучений конструкций американских торпед нами был обнаружен ряд новых конструктивных решений проблем, над решением которых работали и мы.

 Считаю, что вышеуказанные "находки" в отечественном торпедостроении являлись стимулом для создания ряда новых конструкций. В свое время,  конструкции, обнаруженные на потопленной немецкой  подводной лодке, и на трофейных образцах, являлись также стимулом для создания и развития  систем самонаведения, перикисно-водордной энергетики, приборов маневрирования, и другого.

Только после указанных событий у нас поняли целесообразность создания малогабаритных торпед калибра 324 мм.

Ранее у нас не использовались: унитарное жидкое топливо, безкривошипный поршневой двигатель, (хотя над его созданием много трудился инженер Л.Н.ОЗЕРОВ) и ряд других конструкций.

Для В.А. Калитаева, и для меня, новшеством  явилось использование электродвигателей постоянного тока для поворота рулей малогабаритной торпеды, а также  способ создания  рассогласование рулей для ее креновыравнивания. (Какой-то неизвестный мне янки ломал свою голову по тем же проблемам, что и я, не так-то давно!)

 Примерно в одно время, мы и американцы, независимо друг от друга, приняли одинаковое решение - вводить в свои торпеды активное креновыравнивание!

 Решали эту задачу по-разному.

Во-первых,   у   американцев  не   было   гидравлических   или   пневматических золотниково-поршневых рулевых машинок, подобных нашим.

В малогабаритной Мк 46 они использовали электромоторы постоянного тока, способные работать в реверсивном режиме с достаточно большой частотой и длительностью.

Три электромоторчика перекладывали рули: один горизонтальные, а два других - каждый управлял одним из вертикальных.

При ходе торпеды с нулевым креном оба руля перекладывались электромоторами синхронно, по сигналам от прибора управления движением торпеды по направлению, а при появлении у торпеды угла крена соответствующий прибор - датчик угла крена, выдавал сигнал на уменьшение скорости поворота одного из электромоторов.

В результате происходило рассогласование вертикальных рулей и устранение крена торпеды.

( В отличие от нас американцы применяли рассогласование вертикальных  рулей, мы – горизонтальных)

Для наших  торпед, в свое  время мной был разработан "механизм рассогласования" горизонтальных рулей, суммирующий перемещение штоков поршней двух  рулевых машинок.

Одна РМ работала по сигналам от прибора управления торпедой по глубине и по дифференту, а другой от датчика угла крена.

У малогабаритных торпед, вместо рассогласования горизонтальных рулей, поворачивались дополнительные рули – элероны. Элероны устанавливались на оси горизонтальных рулей, и перекладывались, каждый отдельной рулевой, в разные стороны по сигналам от датчика угла крена.

В дальнейшем, на наших торпедах калибра 324 мм также, рули управлялись от специальных электромоторов, а соответствующая установка называлась БРМ-07.

БРМ-07 проектировалась и изготавливалась на киевском заводе, но какое то количество первых   экземпляров   было   спроектировано   в секторе отдела № 74 СУП, которым руководил В.А. Калитаев.

На большой торпеде нами было обнаружено, что американцы для перекладок торпедных рулей отбирали мощность от вала торпедного двигателя, а для изменения направления перекладок использовали муфты трения, которые переключались по сигналам от соответствующих датчиков.

В свое время, когда я работал у В.А. Калитаева во главе группы, проектирующей рулевые и системы креновыравнивания, такой вариант рулевого привода с использованием порошковых муфт мы рассматривали и обсуждали, но не реализовали, главным образом потому, что наши поршневые рулевые машинки габариты имели небольшие, и со своими задачами  справлялись успешно. К тому же, примерно в то самое время, меня перевели на проектирование минной тематики.

В дальнейшем принцип отбора мощности от валов торпедного двигателя был нами также реализован под общим руководством ученика В.А. Калитаева - Логинова И.А.

 В 1957 году, я об этом здесь уже писал, он был принят на работу в сектор В.А.Калитаева. В 50-тых годах Логинов под руководством В.А. выполнял разработку конструкции торпедного прибора курса на основе электрического гиромотора.

Конструкция рулевой, работающей от валов двигателя, была реализована на торпеде, являющейся боевой головкой ракеты, используемой с подводной лодки или с авиационных носителей.

Успешное создание таких торпед являлось делом исключительно важным для безопасности нашего государства и поэтому, все основные его участники были отмечены высокими государственными наградами, в том числе и И.А.Логинов. Он был удостоен Государственной премии СССР.

Креновыравнивающим прибором у американцев был маятник, сигнал которого демпфировался от датчика угловой скорости.

Наши креновыравнивающие приборы, на основе гировертикали и малогабаритные МКВП, были более совершенными приборами, чем американские датчики.

В последующих отечественных разработках блоков управления для малогабаритных торпед киевляне широко использовали все достижения современной электроники, поэтому в своем "чистом виде" мой МКВП устанавливался только на торпеды выпуска конца 50-х, 60-х годов и их модернизациях, например МГТ-1, СЭТ-40, АТ-1 и других, всех запомнить, не перепутав  трудно, но принципиальная схема прибора МКВП сохранялась без изменений.

На более крупных калибрах у нас сохранялось креновыравнивание на основе гировертикали.

На американских торпедах мы впервые увидели также миниатюрные (так можно сказать, сравнивая их с применяемыми у нас) гироскопические датчики угла курса.

Точность работы этого прибора всегда являлась одним из основных факторов, определяющих эффективность боевого применения торпеды.

 "Увод" курсового гироскопа непосредственно приводил к отклонению траектории хода торпеды от линии прицеливания и к промаху выстрела по намеченной цели. А промах, кроме невыполнения задач торпедной атаки, способствовал обнаружению атакующего и создавал большую вероятность его уничтожения.

Предельной нормой допустимого отклонения традиционно считалась величина в 1% от дистанции хода торпеды, т.е. на каждой 1000 метров допускалось отклонение до 10 метров.

Для повышения вероятности попадания в корабль-цель, атакующему, естественно, приходилось к этой цели подходить поближе, рискуя при этом собственной безопасностью.

Во время второй мировой войны, впервые в немецких торпедах, появилась аппаратура самонаведения торпед на корабль-цель, выстреливание стало возможно производить с большей дистанции и это несколько снизило "ответственность" прибора курса за поражение противника.

Более того, в дальнейшем стало возможно, с помощью посторонних носителей (например, ракет), доставлять торпеду в ту зону, где ее аппаратура самонаведения может установить контакт с целью непосредственно, и, в этом случае, с прибора курса торпеды, естественно, снимается значительная часть "ответственности" за поражение цели.

 Теперь "ответственность" перекладывается на "плечи" системы самонаведения торпеды, которая в свой состав может включать также приборы курса принципиально другой конструкции, но об этом как-нибудь попозже.

Основной частью всякого гироскопического прибора является волчок (ротор)- материальное тело конечной массы, вращающееся относительно какой-то определенной собственной оси - оси вращения.

 Если на этот волчок не действуют никакие внешние силы, то ось вращения в мировом пространстве свое положение не изменит; она все время будет направлена на некую неподвижную "звезду".

А если, при этом, волчок находится в торпеде, то при любом повороте торпеды, между осью ротора гироскопа и осью торпеды появляется некий угол.

Если, при этом, ось ротора совпадает с направлением на цель, то появление указанного угла сигнализирует об отклонении траектории движения торпеды от линии прицеливания и система управления торпеды этот угол устраняет, путем разворота торпеды таким образом, чтобы она свое движение продолжала бы в направлении на цель, по оси волчка (ротора) гироскопа.

 Но так будет, если ось ротора действительно "смотрит" в пространстве на неподвижную Звезду, что обеспечить в реальности никак невозможно, поскольку этот ротор не может "висеть" внутри торпеды в каком-то вакууме. Ротор гироскопа обязательно должен быть с торпедой связан с помощью определенных устройств, которые, как не ухитряйся, будут со своей стороны воздействовать на ротор и тем самым создавать отклонение его оси вращения от неподвижной Звезды в пространстве.

Таким устройством, которое связывает вращающийся волчок с корпусом торпеды, является карданов подвес гироскопа, а воздействуют на гироскоп в этом подвесе моменты от сил трения в подшипниках осей этого карданового подвеса.

Моменты трения в осях карданного подвеса вызывают "увод" оси ротора гироскопа прибора курса, а "увод" создает отклонение траектории хода торпеды от линии прицеливания.

В самых мощных торпедах времен второй Мировой, в наших 53-39, допуск в 1%  от дистанции хода обеспечивался гироскопом, увод которого составлял порядка до 10 угловых минут за одну минуту времени.

Во всем мире и во все времена торпедисты старались сократить скорость увода гироскопа.

После того, как все технологические способы совершенствования конструкции прибора  были  исчерпаны, оставалось одно: увеличение кинетического момента гироскопа, каковым является произведение скорости вращения ротора гироскопа на его момент инерции относительно этой оси вращения!

Чем больше этот кинетический момент, тем труднее различным моментам трения в осях карданова подвеса создавать скорость увода ротора гироскопа - тем точнее торпеда идет на цель.

Технология изготовления приборов не позволяла повысить обороты ротора более 25000 - 28000 оборотов за одну минуту (причем создать эти обороты требовалось за время 0,3 - 0,4 секунды!) и, постепенно, особенно для мощных дальноходных торпед, начинали применять гироскопы с увеличивающимся моментом инерции.

Момент инерции для вращающегося тела есть то же самое, что масса для тела, перемещающегося поступательно.

Как известно, размерностью массы является значение - кГ сек² / м;

Размерность момента инерции имеет следующий вид - кГ м сек².

 - Курсовой гироскоп торпеды 53-39 имел момент инерции порядка 6 (Г см сек²) (за точность не ручаюсь);

 - У приборов послевоенного изготовления, использующих только сжатый воздух, момент инерции гироскопа составлял 7,7 (Г см сек²), а предельная скорость увода была уменьшена до (4 - 5) минут за минуту времени;

 - В перспективе, насколько я помню, просматривалось создание прибора для дальноходных торпед с уводом не более 1 минуты за минуту, что связывалось также с возможностью увеличения габаритов и массы его гиромотора.

Из изложенного очевидно, что вопрос о применении уменьшенной гиросистемы с пониженной точностью, до знакомства с американскими торпедами в нашем отечестве не ставился.

Единственным подводным объектом, в котором  был применен до того момента маленький гироскоп, с моментом инерции порядка 2 (Г см сек²), являлась мина-ракета с автоприцеливанием, для которой я несколько лет тому назад проектировал систему управления. На основе этой системы мной было составлено затем задание киевскому СКБ, которым были изготовлены приборы для серийной мины-ракеты ПМК-1. В ней был применен тот же самый маленький гироскоп, который киевляне, похоже, с "дальним прицелом", дополнили "электрическим поддувом", а на языке, освобожденном от технического жаргона, следует сказать, что в качестве волчка гироприбора они использовали ротор электромотора.

В отличие от торпед, время хода которых может  достигать десятка минут и более, мины-ракеты работают секунды и поэтому скорость увода гироскопа у них допускается на порядок большая.

Одним словом, рассмотрев американские конструкции и продумав перспективы развития отечественного торпедостроения, начальство пришло к выводу, что, и в наших торпедах, и в иных подводных аппаратах, маленькие трехстепнные гироскопические приборы могут найти применение. Соответствующее задание было выдано Киеву и, вскоре, на столе начальника отдела рядом с американским гироскопическим прибором стоял отечественный, его аналог.

Как я понимаю, киевляне этот датчик угла курса (его назвали ДК-18) создали на основе гироскопа минного комплекса  ПМК-1.

Система управления этим комплексом разрабатывалась по теме "Голец"  и была мной спроектирована еще в 1963 году. Об этом упоминает Е.В. Кабанец в одной из своих  заметок.

В основу же конструкции гироскопов по теме "Голец" была, опять же мной, положена конструкция гиродатчиков для ПМК,  разрабатываемой по теме Б-1Х-30.

Чертежи этой конструкции я разработал лично "до последнего винтика" еще в 1960 году.

По теме "Голец" в Киеве разработку этих приборов вел известный Г.А. Городецкий, тогда только начинавший свою деятельность.

Во всяком случае, чисто внешне,  гиросистемы ДК-18 и гироскопических приборов ПМК были очень сходны.

Скорость увода в ДК-18 находилась в пределах 1,5° за минуту.

Американский аналог ДК-18 был все-таки несколько меньше нашего, а точность у них, как мне говорили, была одинакова.

В дальнейшем с нашим ДК-18 мне еще доведется соприкасаться поближе.

Вот, собственно, и все, что у меня "отметилось" в памяти от знакомства с американскими торпедами.

Тогда же, вместе с В.А. Калитаевым, в лаборатории мы провели некоторые опыты по этим направлениям.

Таким образом, кроме нудных расчетов потребного количества спирта, распределения заработков рабочим и т.п., у меня попадалась изредка и интересная работа, но все это носило случайный характер, не дающий удовлетворения моим творческим запросам. К тому же, если мне и удавалось провести какое-либо новое исследование, то от дальнейшего развития этого вопроса я был, по сути дела,  отстранен: другие люди составляли технические  задания заводам  изготовителям и проектировщикам, другие люди разрабатывали чертежи для изготовления макетов в мастерских, проводили их испытания и проверки в цехах и в море.

При всем, при  этом, мне платили, чуть ли не больше всех в отделе: больше меня получал только начальник отдела Исаков Р.В. и еще, может быть, один-два сотрудника. Мало того, меня начали повышать в званиях по научной части: начали составлять документы на присвоение мне ученого звания "старшего научного сотрудника". (Такого же, какое имел А. Сахаров!).

Такого рода  постановку дела я воспринимал, как своего рода подкуп. Скорее всего, это глупость, но похоже на то, что кто-то старался, чтобы я терял квалификацию как  инженер и научный работник и, при этом бы, "не возникал" из-за опасения потерять высокую оплату и спокойную жизнь вдали от "удобств и хлопот" командировок.

К тому же, я дорожил репутацией коллектива и не хотел ее терять: звания и деньги я получаю за созданные приборы и полезные новые методики, а не за "кабинетную суету".

В должности начальника лаборатории начались у меня и трения с начальством.

Как-то я вызвал гнев Р.В. Исакова, отказавшись обеспечивать его билетами в командировки: "В мои функции деятельность подобного рода  не входит!"

В другой раз, мой гнев, был вызван тем, что начальник отдела счел возможным, самолично, без согласования со мной, снять с работы для ремонта замка своей квартиры слесаря высокой квалификации.

Никак не мог я примириться с требованием начальника отдела - каждый месяц к кому-нибудь из своих подчиненных применять "штрафные санкции"  в виде "выговора", или "замечания", за плохую работу, или дисциплину, или лишение денежного вознаграждения, или что-либо другое подобное, хотя у меня и не было каких-либо претензий!

- "Если я не нахожу виновного, значит плохо работаю сам"!

Наверное, уже по глупости и в силу дурного характера я как-то лишил дара речи  заместителя начальника отдела А.О. Лукина, когда он меня спросил, а почему, это, я до сих пор не подал заявления на прием в партию?

В ответ я ему ляпнул, что с уставом партии я не согласен!

В тот момент в моей голове пронеслись мысли обо все безобразиях, которые я знал, да и сам наблюдал, и которые творились именем партии.

И тогда, и позже, и всегда, я считал себя коммунистом больше, чем все политбюро вместе взятое.

Да, многие честные и искренние, люди отдавали жизни во имя Великих идей, но, наверное, не меньшее, если не большее количество, так называемых "коммунистов" устраивали свои мелкие личные  делишки, прикрываясь, при этом, партийной фразеологией, или просто решали важные вещи, будучи полуграмотными дураками с "партийной" властью.

Именно Устав создавал, по моему убеждению, возможность такого порядка.

Ну и конечно, загнивание любого процесса развития будет происходить, если этим развитием, этим производством, будут руководить не профессионалы, а какие - либо партийные Боссы.

Если бы эта публика взялась контролировать Гейтса, например, то персональных компьютеров бы не было!

Интеллигенту стать членом партии было в то время очень непросто. Основная часть ИТРов в партию стремилась из карьерных соображений. Доверием и покровительством начальства, в этом случае, заручиться было необходимо.

Конечно, попадались и принципиальные люди.

Например, при крахе "коммунизма" покончил с собой инженер и партийный деятель Плюснин.

Незадолго до этого оставил пост начальника отдела аппаратуры самонаведения Кугурышев. Вступать в партию он отказался (по слухам).

Однако, основная масса "коммунистов" продолжала успешную карьеру и после "перестройки", а частью "рванула за кордон".

Я здесь уже говорил, что все работы, поручаемые мне в лаборатории, носили случайный характер.

Начальник отдела, Р. В. Исаков, никоим образом не посвящал меня, начальника лаборатории отдела, в ход плановых работ по проектированию новых образцов и, похоже, никоим образом не собирался меня подключать к выполнению этих работ. Шел уже второй год моего заведования этим подразделением, но не было заметно, чтобы начальство собиралось бы укрепить меня помощниками способными думать над разработками новшеств. Я напомню, что инженерный состав лаборатории был ограничен женщиной пенсионного возраста, производственным мастером средней руки, и Борисом Назаровым - единственным, кто понимал, в чем суть, если разговор шел о приборах. В пятидесятых годах, когда в торпедострении совершалась революция по части перехода на электромеханические системы управления торпедами взамен традиционных, работающих на сжатом воздухе, Боря внес значительный вклад в разработку электрических связей между приборными узлами и торпедной электрической энергетикой.

В те времена, для инженеров-механиков, из которых состоял весь инженерно-технический персонал специалистов, работающих над созданием новых торпедных систем управления, это была задача почти такой же сложности, как прием родов без помощи акушерок. Боря Назаров, оставшийся    в    нашем    коллективе    благодаря     моему    заступничеству   перед   директором   А. М. Борушкой, был для таких задач как бы ниспослан нам самим богом - он один имел тогда  электротехническое образование, после окончания ЛЭТИ. В то время Боря еще оставался блестящим молодым человеком и эрудированным инженером, но прошло не так много времени, за которое он успел спиться, пройти тяжелое лечение в больницах, потерять красавицу жену, близких родственников, жилье. Боря стал бомжом, где-то в пригороде он снимал угол, но ездил на работу регулярно, очевидно по привычке. Ни к какому делу он сейчас стал непригоден, так, слонялся из угла в угол, глуповато улыбаясь. Жалко его было.

И все-таки в один прекрасный момент, в 1966 году, ко мне в лабораторию направили троих молодых инженеров, только что закончивших ЛЭТИ.

Это были: ЮРА БУРОВ, БОРИС САУЛОВИЧ РАЕР и ЖУР. Отчества и имена указываю не у всех троих, поскольку я их наверно и раньше не знал. Как запомнил.

Все трое были приятные, неглупые, ребята, но творческой работы я им выдать не мог, кроме разработки схемы какого-то электронного замка с кодами.

Я в то время принял уже твердое решение - со своей высокооплачиваемой работой расстаться и поэтому рекомендовал всех троих В. А. Калитаеву в его сектор СУП (сектор управляющих приборов), который, после передачи разработок торпедных конструкций приборов Киеву, объединил все конструкторские сектора 14-го отдела. В. А. Калитаев, в порядке НИР (научно-исследовательская работа) прорабатывал отдельные конструкции приборных узлов.

Все трое в торпедостроении прижились.

В то время в НИИ начиналась проработка торпеды по теме "Водопад", которая являлась частью ракеты, разрабатываемой ракетными КБ. Это была, пожалуй, одна из наиболее престижных и ответственных разработок ЦНИИ "Гидроприбор", как стал называться НИИ-400. За эту разработку были отмечены Правительством, по моему, все участники этой разработки, а Юра Буров, которому В. А. Калитаев поручил в СУПе вести разработку схем электрического блока системы управления, был награжден орденом Ленина.

Борю Раера через некоторое время перевели в сектор заместителей  главных конструкторов, где ему было поручено вести минно-ракетную тему "Голец", ту самую с которой меня в 1965 году "спикировали" в начальники приборной лаборатории. Правда, между нами там был некоторое время еще один заместитель главного конструктора - АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ БЕЛЕХОВ.

Этот минно-ракетный комплекс Боря Раер и довел, в качестве заместителя главного конструктора, до сдачи его флоту в 70-х годах, известному, как ПМК-1 и затем ПМР-2.

В этих, и в других подобных управляемых минно-ракетных комплексах, устанавливались системы управления, разработанные мной и под моим руководством по теме "Голец" и, еще раньше, по теме Б-1X-30.

О  разработках  по  "Гольцу"  хорошо  вспомнил  в книге  о " "Гидроприборе"  и о его  людях"  Е. В. Кабанец, даже немного приятно.

Третий выпускник ЛЭТИ, Жур, попал под руководство В. А. Кутузова, который когда-то также начинал свою деятельность под моим руководством в группе креновыравнивающих приборов и РМ.

 Вскоре Виктор Кутузов со своей группой будет переведен в отдел № 75, где проектировали системы для специфических перемещающихся подводных устройств и, затем, возглавит этот отдел, а Жур в будущем женится на молодой вдове моего умершего товарища, Валентина Некрасова, которая  вдобавок к двум ребятам от Валентина родит для них еще и братьев (или сестер?).

Такова "торпедная жизнь"!

В то время, когда я собрался расставаться с "приборной лабораторией", мой "старый товарищ"   по началу нашей общей службы, Радик Исаков, собрался также расставаться со службой в нашем отделе № 74 - Радий Васильевич назначался на должность главного инженера ЦНИИ "Гидроприбор" вместо В.И. Егорова, возраст которого и здоровье, по-видимому, требовали рабочую нагрузку ему уменьшить. Валентин Иванович продолжал работать в качестве заместителя директора по науке.

В это время я, невольно, опять Р. Исакова обидел и рассердил.

Накануне ухода из отдела Радий Васильевич пригласил меня с женой, а возможно и не только нас, к себе в гости. Думаю, что он хотел не просто попрощаться со старыми соратниками, но также обсудить и кое-какие деловые вопросы, но у меня совершенно не было настроения и желания вести с ним беседы в такой обстановке. В то же время, сказать ему это прямо было бы явной грубостью с моей стороны, на что я не был способен и поэтому, после некоторых моральных колебаний, я просто на его приглашение не явился, а, уже после, сочинил какое-то неуклюжее оправдание.

Радий, конечно, был весьма разгневан, но и я также не в очень-то хорошем настроении через пару дней подал заявление директору А. М Борушке об освобождении меня от должности начальника лаборатории с обоснованием причин, побудивших меня к такому шагу.

"Храни нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь"!

Связывать себя с начальством какими-либо отношениями, кроме производственных, мне было неприятно. О делах я предпочитал разговаривать в официальной обстановке, а ходить в гости, когда собираешься уходить из данной обстановки  вообще куда попало, тоже было неинтересно.

Мое заявление было удовлетворено без лишних разговоров и, уже новый начальник отдела - Ярослав Алексеевич Черкас - задал мне вопрос: "Ну и чем же ты теперь хотел бы заниматься"? На что  я  ответил,  что,  если  начальник сектора моделирования управляемого движения торпед, Ю.В. Саунин, не будет возражать, то я хотел бы трудиться в его секторе.

 Должность у меня оставалась такой же, какой она у меня была до моего назначения начальником лаборатории, только без приставки, "исполняющий обязанности заместителя главного конструктора", то есть простой "старший научный сотрудник". Конечно, теперь о присвоении мне ученого звания "старшего научного сотрудника"  не могло быть и речи. Все действия в этом направлении были прекращены. Меня этот фактор совершенно не волновал. На этой должности платить мне стали примерно на 1/3 - 1/4 меньше, чем в должности начальника лаборатории, но и новая зарплата вполне меня устраивала.

Новый начальник отдела Слава Черкас до этого своего назначения уже несколько лет трудился в секторе управляемости, которым командовал Ю. В. Самунин. Это был тот самый Слава, с которым я познакомился, когда мы оба работали в отделе № 8 и были в командировке на Иссык-Куле. В наш приборный отдел он перешел после прихода в него Р. Исакова, примерно, в одно время вместе с некоторыми другими сотрудниками 8-го отдела, С. Аникиным, В. Лужиным. Работая в секторе управляемости, Слава Черкас, кроме общительности, среди других ничем не выделялся, и поэтому его назначение для большинства сотрудников выглядело неожиданным. Однако в должности начальника отдела он "соответствовал". Характерным для его руководства было, при решении затруднительных вопросов, изречение: "Здесь..., как скажет Радий Васильевич"!

Итак, в должности старшего научного сотрудника я был зачислен в сектор, который принимал решения и вырабатывал рекомендации по обеспечению управляемости торпед и других подводных аппаратов.

Этот сектор был выделен  в 1960 году из состава приборной лаборатории после перевода ее      начальника  Р. В. Исакова  на  должность  начальника  отдела  и  во  главе сектора был поставлен Ю. В. Саунин.

Почему я не изъявил желания  возвращаться в конструкторский сектор к В. А. Калитаеву, несмотря на то, что опыт инженерной работы в отделе у меня до сих пор, в основном, был конструкторский?

Во-первых, потому, что, после передачи основного груза конструирования приборов Киеву, я Калитаеву не очень-то был теперь и нужен, в секторе работало теперь немало молодых инженеров неплохо освоивших дело под полным управлением В. А. Калитаева, а не то что, в свое время, я. Отсюда и доверия у него к молодым  было намного больше, чем ко мне. Это были такие личности, как Игорь Логинов, Гера Лозовский, Исаак Любан, Виктор Кутузов, Семен Майсон и другие.

Во-вторых, и мне было теперь  менее интересно вновь браться за разработку конструкций, не предназначенных для непосредственной их установки в торпеды.

В секторах, разрабатывающих электронику систем управления под идеологическим руководством Манусевича Л. Г., а также под руководством Б. Н. Майорова, уже начала создаваться своя школа  хороших специалистов, среди которых особенно хотелось бы отметить  Леню Цветкова - будущего главного создателя торпедных бортовых цифровых машин.

Вновь проситься в "сектор заместителей главных конструкторов" мне тоже не хотелось, поскольку, в моем представлении, заместитель главного конструктора не мог входить в какой-либо сектор, а должен был подчиняться непосредственно главному конструктору и от его имени непосредственно распоряжаться соответствующими производствами и принимать решения. Только в таком случае он бы мог нести ответственность за разработки и оперативно выполнять требуемое. Я запомнил, как в 1963 году на меня как-то возложили ответственность за действия киевского завода № 308, хотя даже начальник нашего главного управления работу этого завода определять непосредственно не мог - другой главк! Конечно, ведение и составление ответственных документов по какой-либо теме, а также участие в натурных испытаниях данной торпеды - дело интересное и важное, но конкретные решения вопросов производят начальники различных секторов и отделов, а зам. главного по управляемости, в основном, выполняет работу по координации действий этих секторов в соответствии с имеющимся планом работ по данной теме.

Я же всегда был настроен проводить непосредственную техническую работу. Поэтому я и изъявил желание начинать новый для себя этап работы в секторе исследования управляемости торпед. После разработки диссертации я чувствовал себя способным анализировать любые математические зависимости, а также проводить моделирование движения торпед на аналоговых электронных вычислительных машинах, а кроме всего прочего, я, работая еще в приборной лаборатории, придумал и создал в натуре действующий макет нового устройства для физического моделирования торпедных систем управления, а именно, так называемую, "ЧЕТВЕРТУЮ СТЕПЕНЬ" - это я ее так "обозвал".

Дело в том, что Р. В. Исаков, развивая в отделе должным образом моделирование управляемого движения на ЭВМ, естественно, подошел к более высокому уровню этого моделирования - к физическому моделированию управляемого движения торпед. При физическом моделировании ЭВМ решала математические зависимости и уравнения, описывающие только движения самого корпуса торпеды в воде под действием перекладок ее рулей. Команды на  повороты торпедных рулей получались при этом реальных агрегатов, установленных на соответствующие стенды, которые располагаются все равно на каком расстоянии от  ЭВМ, решающих математику.

Углы поворотов торпеды в "воде" или ее угловые скорости, выдаваемые от ЭВМ по проводам в виде электрических сигналов, подавались к стендам с реальными приборами и на этих стендах преобразовывались в реальные углы поворотов, или угловые скорости оснований на которых эти приборы были установлены.

В свою очередь, поворачиваемые приборы начинали реагировать на эти повороты и вращения и сами выдавали сигналы на перекладку рулей торпеды, воздействия которых на торпеду здесь, конечно, не было. Эти сигналы по проводам поступали к ЭВМ, которая преобразовывала их в математическую модель силового воздействия на торпеду от перекладки руля.

Принципы  физического  моделирования приводились в различной технической литературе и в нашем отделе они стали находить применение к моделированию торпедных систем управления.

Широкое применение стали находить "одностепенные" поворотные платформы, которые отображали поворот торпеды относительно одной из ее собственных осей: вертикальной, горизонтальной, или продольной. Кроме таких одностепенных платформ Р.В. Исаков вынашивал идею создания и применения для физического моделирования трехстепенных платформ, на которые было бы можно устанавливать чуть ли не целиком, если не часть торпеды, то уж приборный блок полностью. Такая платформа отображала бы повороты торпеды относительно всех трех ее собственных осей одновременно, так как это имеет место в действительности, в торпеде перемещающейся в водной среде.

Для проектирования трехстепенного стенда была создана специальная конструкторская группа. Для комплектации узлов этого агрегата привлекались также другие организации, одним словом работа была весьма серьезной и трудоемкой.

В результате была создана многотонная конструкция в двух экземплярах, один из которых был установлен в комнате на четвертом этаже здания, в котором размещался наш 74-ый отдел.

Некоторые еще не старые " научные сотрудники" развлекались, иногда размещаясь на этой платформе вместо приборов, в то время как другие "сотрудники" вручную их там крутили "по всем степеням".

Но включать эту установку в работу от ЭВМ начальство так и не решилось, поскольку возникали опасения - а не рухнет ли при этом само здание, в котором это устройство размещалось?

Вначале этот трехстепенной стенд-качалку демонтировали, с тем чтобы установить где-нибудь пониже, а потом их, вообще, убрали куда-то подальше - работа с такими громоздкими и сложными моделирующими стендами потеряла всякий смысл, поскольку те же, и даже более точные, результаты получались при использовании одностепнных стендов.

Смысл, созданной мной "четвертой степени", заключался в том, что от  ЭВМ также воспринимался реальными приборами управления сигнал об изменении, математической моделью торпеды, глубины ее хода. Этот электрический сигнал "четвертая степень" автоматически преобразовывала в реальное давление жидкости, которое бывает на данной глубине, а сама жидкость подавалась к датчику давления реального прибора, управляющего глубиной хода торпеды.

Этот прибор был установлен на стенде находящемся от ЭВМ на каком-то расстоянии.

 Далее прибор управления, как ему и положено, реагировал на изменение глубины хода торпеды и создавал поворот ее горизонтальных рулей, для возвращения торпеды на заданную глубину. Этот сигнал передавался на ЭВМ, где модель торпеды на него реагировала, должным образом изменяя модель глубины хода, о чем сигнал снова поступал к реальному прибору.

Создавался замкнутый цикл управления.

Таким  образом, у меня начиналась трудовая деятельность на новом для меня поприще, в секторе, отвечающем за управляемость торпед и прочих подводных аппаратов.

Ю.В. Саунин, начальник этого сектора, поначалу поручал мне выполнение ряда работ, связанных с  моделированием управляемого движения некоторых торпед, а также мины-ракеты по теме "Голец", на которой я еще пару лет тому назад состоял в заместителях главного.

"Приборная лаборатория" оказалась без своего начальника! Но "свято место" пустым долго оставаться не может! Особенно, если это место неплохо оплачивается и котируется, как место руководящего сотрудника. То один, а то другой сотрудник, начинали проявлять повышенный интерес к возможности занятия этого свободного места, и одним из них был, вновь неожиданно появившийся в отделе, Володя Дубов. Тот самый В.А. Дубов, из-за которого в 1958 году у меня чуть было не сорвалась защита диссертации, которого мне тогда срочно пришлось заменять в командировке на Иссык-Куле, который тогда совершил блистательный "прыжок" из рядового инженера отдела в главного инженера крупного барнаульского завода, и которому родные сибирские просторы вновь надоели, и он вновь, как блудный сын,  вернулся в свой "родной" отдел, откуда он совершил такой необдуманный(?) побег. Но главному инженеру возвращаться вновь в должность рядового?  Конечно, не хотелось бы!

Володя по этому поводу со мной советовался и говорил, что он не прочь бы занять  "кресло" которое я освободил.

 А по поводу моего "пикирования" с одной должности в другую, Володя мне приводил в пример изменения в своей карьере, причем, в основном, в том смысле, что всегда нужно знать "с кем пьешь"! Вот так-то!

Действительно, поддерживать хорошие отношения с начальством, как, впрочем, и со всем коллективом, нужно и полезно уметь, но я это умел не очень. Помню, что еще в самом начале своей трудовой деятельности я получил замечание от "старейшины" торпедизма П.И. Смирнова, что: "Андрей Борисович! Вы очень плохой дипломат!".

Вскоре, однако, неопределенность трудоустройства В.А. Дубова окончилась, поскольку, полученный им опыт руководящей работы был по достоинству оценен новым главным инженером.

 Володя был назначен начальником вновь создаваемого отдела цифровых вычислительных машин (ЦВМ). Этот отдел создавался на основе небольшой ЦВМ, действующей в отделе № 74 в виде эксперимента, которой, одно время, заведовал Ю.В. Лебедев. К 1966 году парк ЦВМ расширился за счет более современных машин и начал определяться круг задач, для решения которых они могли быть использованы.

Для нового отдела закупалась новейшая по тому времени техника и он укреплялся кадрами специалистов по обслуживанию ЦВМ и по программированию.

С течением времени роль отдела в проведении научно-технических исследований возрастала. Под руководством В.А. Дубова этот отдел превратился в мощный вычислительный центр, который обеспечивал работы сотрудников различных подразделений.

Сам Владимир Алексеевич Дубов через некоторое время защитил кандидатскую диссертацию, хотя, по-моему, самостоятельно, например программированием, он не владел. Для выполнения "черновой работы" у него в отделе работали отличные специалисты.

Из жизни он, красивый, здоровый сибиряк, ушел, еще не достигнув пенсионного возраста. Похоже, подвела печень.

Еще через какое-то время Исаак Борисович Любан также известил меня, что ему предлагают должность начальника лаборатории, и он непрочь с этим согласиться.

В свое время Исаак помогал мне выпускать техническую документацию по креновыравнивающему прибору и рулевым. После моего перехода из сектора В.А. Калитаева в зам. главного по мине-ракете он возглавил ту группу и оставался в секторе до этого нового предложения. Однако уже через очень короткое время с должности начальника лаборатории он тоже ушел, но, конечно же, не так как я - с "громом и треском", а "цивилизованно".  Просто Исааку поручили возглавить вновь созданный сектор телеуправления, в котором он становится  руководителем на весь  ХХ и даже ХХI век.

Телеуправление это передача сигналов со стреляющего корабля в движущуюся торпеду по проводам.

После этого перевода И.Б. Любана начальство решило, что хватит делать вид, будто мастерская является лабораторией, и во главе последней поставило опытного мастера-производственника ВИКТОРА НЕСБЫТНОВА, уроженца города Махачкала, начинавшего свою производственную деятельность на торпедном заводе № 183 (завод "Дагдизель") в городе Каспийске,  построенном в 30-тых годах ХХ века специально для этого завода.

Виктор был на год старше меня, он был отличный спортсмен-пловец, участник Великой Отечественной.

Итак, я приступил к исследованию управляемого движения торпед в секторе Ю.В. Саунина, а что же произошло с остальными инженерами и техниками "лаборатории"?

Л.Я. Лаврентьева ушла на пенсию еще до моего ухода из лаборатории.

А.А. Ерофеев, мой зам. по производству, очень на меня обиделся за то, что я не захотел включать его в заявку на изобретение "четвертой степени" и, как только я перестал быть его начальником, сразу же стал показывать свое крайнее нерасположение ко мне. Однако он скоро успокоился, после назначения его на должность председателя профкома НИИ, конечно же, перед этим он был принят в члены КПСС. В лаборатории, и вообще в отделе, он свою деятельность прекратил, а через несколько лет куда-то из НИИ совсем исчез.

Г.С. Семенец также сразу же получил значительное служебное повышение - из бригадира электромонтажников его перевели, то ли в директора, то ли в главного инженера, филиала НИИ, расположенного, кажется, в далеком городке Уральске, или где-то там же. Через несколько лет работы в этой "Тьмутаракани" он был возвращен в Ленинград и назначен на должность начальника службы надежности (есть такая) ЦНИИ. Гриша Семенец всегда был очень положительный, степенный человек и отношения с ним у меня всегда были товарищеские. Был он лет на семь - восемь моложе меня и к нам в НИИ он попал после увольнения из военного института физкультуры по болезни. Пока мы с ним работали вместе, да и раньше, насколько я знаю, он вел спокойный, трезвый, образ жизни. Мне непонятно, как и что с ним случилось, но в процессе работы большим начальником он вдруг превратился в такого алкоголика, которому понадобилось вшивать "спираль" против пьянства. В конце 90-ых мы с ним случайно встретились на лыжной базе  под Зеленогорском, где он, уже пенсионер, подрабатывал, обслуживая отдыхающих. Он со мной поделился, рассказал, что со "спиралью" у него не все в порядке и что, по-видимому, его дни сочтены. Так вскоре и вышло.

Боря Назаров, БИЧ (бывший интеллигентный человек) и БОМЖ (человек без определенного местожительства) одновременно, никуда не переводился и никем не повышался. Он, единственный из ИТР (инженерно-технических работников), остался в штате этой лаборатории-мастерской.

 Он регулярно, с утра появлялся на работе, весь день слонялся из угла в угол, ничего не делая, а вечером уползал в какую-то нору, где-то в Ольгино.

До сих пор помню, как еще десяток лет тому назад А.Г. Соколова (бывший краснофлотец, а нынче приборист-регулировщик) предупреждала меня, что Бориса нужно спасать. Теперь же его восстановить, по-видимому, было уже невозможно.

 Через какое-то время ему смог здорово помочь Радий Васильевич. Главный инженер помог ему в получении комнаты в ведомственном доме ЦНИИ.

После этого Назаров еще какое-то время ходил на работу, до момента, пока  его не сбила автомашина при переходе им проспекта Карла Маркса. Его опять залечили, но после этого он на работу уже ходить не мог, хотя перемещался нормально. Так он и доживал свои дни в "собственном" жилье, в котором у него ничего не было, кроме кровати с железной сеткой, да трехногого табурета. Я там у него как-то был в гостях.

Посидели, вспомнили, как создавали принципиально новые системы управления торпеды, как он чуть было не "вылетел" из НИИ, и другое.

В то время, когда я перевелся к Саунину, Боря еще продолжал ходить на работу в лабораторию.

Помню, что в секторе управляемости, кроме исследований на АВМ о которых я уже вспоминал, провел для каких-то торпед проверки системы управления в вертикальной плоскости с использованием своей "четвертой степени", выпускал какие-то отчеты также без проведения моделирования (кажется, принимал участие в составлении отчета по теме "Комплекс МСП", хотя сути этой темы сейчас совершенно уже не помню).

Не помню точно когда, подготовил, с одобрения НТС (научно-технического совета) отдела, для журнала "Вопросы судостроения" статью о разработке "четвертой степени". Эта статья в редакции журнала была депонирована. Для технических журналов создавал также и другие разработки.

Насколько помню, проводил также исследования по физическому моделированию с приборами, устанавливаемыми на одностепенные поворотные платформы.

Пожалуй, событием, которое мне запомнилось лучше других, являлось посещение нашей лаборатории, или точнее нашего отдела, президентом Академии наук СССР АНАТОЛИЕМ ПЕТРОВИЧЕМ АЛЕКСАНДРОВЫМ.

С Военно-Морским Флотом президента А.П. Александрова связывало решение ряда важнейших практических вопросов. Так в 1941 году, в самом начале Великой Отечественной, по методике Физтеха А.Ф. Иоффе, в разработке которой принимал участие также А.П. Александров, производилось размагничивание наших кораблей, что смогло обезопасить их от  действия немецких неконтактных магнитных мин. С именем А.П. Александрова связано также создание нашего атомного подводного флота.

Как видно, у президента Академии установилась также связь с ЦНИИ "Гидроприбор".

В НИИ  Р.В. Исаков решил наглядно показать президенту Академии, что создаваемое нами морское оружие действительно является весьма эффективным и грозным оружием, на которое всегда можно положиться, ну и, соответственно, коллектив тоже свой "хлеб ест не даром"!

Примерно полгода, или год тому назад Исаков откуда-то раздобыл специальный "учебный класс "Атака"" и по его личному заданию этот "класс" подготовили для включения в процесс моделирования  наведения торпеды на движущуюся подводную лодку. Движения торпеды и подводной лодки отображались на небольшом экране, установленном перед присутствующими, с помощью специальной аппаратуры, входящей в состав этого "класса". А управление маневрами ПЛ ( ПЛ - это подводная лодка ), выстреливанием торпеды, происходило с "реальных постов ПЛ".

Наверное, в каком-то училище курсанты с помощью такого "класса" обучались тактике военно-морских дуэлей.

Демонстрация наших достижений проводилась в том зале, где были установлены моделирующие аналоговые установки (АВМ типа "Электрон"), на одной из которых было набрано математическое описание действия аппаратуры самонаведения и она включалась в один контур с "Атакой". За день - два до прибытия высокого гостя специальные люди внимательно осмотрели все помещение, проверили каждое рабочее место и ознакомились, в общих чертах, чем занимаются люди там находящиеся.

В какое-то время рабочего дня стал слышен шум от множества подходящих людей, дверь в зал открылась, и в нее вошел высокий старик с совершенно голым черепом - президент Академии наук СССР, сопровождаемый главным инженером ЦНИИ Р.В. Исаковым и его многочисленной свитой, а затем в зал вошло еще много любопытствующих.

Радий кратко пояснил Александрову о назначении и роли данной лаборатории в деле проектирования морского оружия, а затем предоставил слово Семену Маневичу для демонстрации моделирования торпедной атаки подводной лодки и процессов боевого использования торпед.  По ходу речи Семена, находящиеся на постах ПЛ, инженеры давали в систему нужные команды, вследствие чего торпеда ПЛ поразила!

Лет, эдак, через 20, что-то напоминающее этот учебный класс можно будет обнаружить во многих игровых автоматах, располагающихся в вестибюлях станций метрополитена и в других местах, но в них, конечно, система самонаведения не моделируется.

По окончанию демонстрации президент пожал Семену руку и сказал Радию, показывая на Семена, что "Этот парень видно не зря у вас деньги получает"! На что Радий отвечал: "Других  не держим"! После чего, все довольные произошедшим, удалились.

Демонстрация действия подводного оружия президенту Академии наук СССР прошла блестяще!

А вот у меня это "шоу" вызвало некоторое недоумение, что ли!

По моему разумению президент нашей Академии, а возможно и другие "высокие персоны", не понимали, для выполнения каких  задач предназначен наш "Гидроприбор", чем он должен заниматься, а чем не должен, поскольку задачу выполнить качественно не сможет в принципе.

Наш научно-исследовательский институт предназначен для проектирования аппаратуры самонаведения торпед в составе всего торпедного комплекса в соответствии техническим заданием от заказчика, которым является военно-морская часть в/ч 31303 (в основном).

При этом процессы боевого использования являются  не нашим делом. Для этого в в/ч 31303 имеется специальное подразделение, которое должно заниматься исследованием вопросов боевой тактики применения торпед их носителями, определять эффективность использования различных типов торпед, эффективность наведения торпед на цель.

По-моему тут нечего и сомневаться, что эффективность применения торпеды в боевых условиях зависит не только от конструкции аппаратуры наведения, но и от маневров цели и атакующего, а также от многих других параметров, о которых обязан знать военный заказчик, но про которые не должен, и ничего не может, знать штатский конструктор.

Для промышленности заказчик должен задать 2 - 3 типовых траектории цели, требования по точности и качеству процессов наведения и, грубо говоря, этого достаточно. Примерно так проектируются и оцениваются следящие системы, а торпеда, по сути дела, является одной из  разновидностей следящих систем.

Если заказчики приступят к проектированию конструкций, а промышленность будет определять тактику боевого использования, то вред будет наноситься всей отрасли, обороноспособности государства.

Неужели наше руководство, как военное, так и гражданское, не понимало простой этой истины? Или я не вижу другой разумной "альтернативы"?

С другой стороны, очевидно, что после этой демонстрации повысился престиж нашего ЦНИИ и рейтинг его главного инженера Р.В. Исакова, что, конечно, облегчало возможности руководства таким предприятием. Думаю, что это и было главной целью мудрых и умелых действий Радия Васильевича.

В секторе Ю.В. Саунина, который как он точно тогда назывался, я мог и забыть, и в который я перевелся из своей "лаборатории", подготовка  "класса "Атака"", для описанной выше  демонстрации, по указанию Р.В. Исакова была поручена Я.А. Черкасу и молодому специалисту, пришедшему в отдел пару лет тому назад, ВЛАДИМИРУ А. КОКОТОВУ.

Володя Кокотов продолжал оставаться начальником "Атаки" и после своего участия  в демонстрации ее действия перед президентом Академии наук. Его часто можно было видеть на одном из "Постов ПЛ" с большими наушниками на голове, занятого настройкой каких-то узлов этой "Атаки". Парень он  был видный, очень энергичный и предприимчивый, и скоро он стал также председателем жилищного кооператива. Под его руководством  был построен отличный дом,  в котором поселилось множество сотрудников нашего НПО "Уран". Потом, уже в 80-х, управление всеми вычислительными машинами из сектора управляемости было выделено в отдельную лабораторию, и Володя был назначен начальником  этой лаборатории.

Насколько я помню, самостоятельных задач у этой "лаборатории" никаких не было, но все равно, как самостоятельное подразделение она существовала, примерно, до конца ХХ века, пока Володя не эмигрировал в Германию. "Сарафанное радио" распространяло информациюю, что один из руководителей завода "Двигатель" был его близким родственником.

В секторе управляемости, с самого начала его существования, еще когда он входил в состав лаборатории 14-го отдела начальником которой был Р.В. Исаков, набор математической модели аппаратуры самонаведения производился на специально выделенной для этой задачи машине, для работы на которой была создана группа, работавшая только с самим Р.В., или, когда он ушел в начальники отдела, также под присмотром нового начальника сектора - Ю.В. Саунина.

Эта группа была элитой сектора, да и всего отдела также. Входящие в ее состав инженеры не загружались никогда какими-либо другими работами, кроме работ над своей моделью. В командировки они направлялись изредка, да и то, - только по своим специальным вопросам. Они никогда не ведали, что такое изготовление в цеху, или подготовка торпеды к морю, ни говоря уж о работе за кульманом, и т.п.

 Пример целеустремленной работы без дерготни!

 Отбирался туда достойный народ, " других", Р.В., "не держал", и, в основном все они имели "карьерный рост", становились со временем каким-нибудь начальством. В составе этой группы побывали, например, Е.В. Кабанец, Б.А. Казнаков, В.Г. Сагалов, Ю.В. Лебедев и ряд других специалистов.

Руководителем этой  группы и основным помощником и проводником идей Р.В. по моделированию системы самонаведения становится С.М. Маневич, пришедший в лабораторию к Исакову, примерно, в 1960 году.

Это была личная гвардия Р.В. Исакова!

Как правило, ход работ этой группы, в отличие от других подразделений отдела и того же сектора, был для широкого коллектива неизвестен.

Что касается моей "торпедной жизни", то, после очередного "крутого пикирования"  в 1966 году, я успешно осваивал правила существования и работы в условиях нового сектора и, по сути нового отдела, ибо приборный отдел № 14, основанный в 1955 году, конструкторский по своей сути, прекратил свое существование еще в 1960 году, когда и я прекратил свою конструкторскую деятельность и когда его начальником, вместо узкого конструктора И.Т. Шестопалова, стал "управленец" более широкого профиля - Р.В. Исаков.

Таковы объективные закономерности истории.

Вот в таких условиях жизнь моя вступила в новый