ЖИЗНЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ИНЖЕНЕРА,

ИЛИ

ХРОНИКА ПИКИРУЮЩЕГО ТОРПЕДИСТА.

                                  1958

Год 1958

После нового года в кругу семьи, продолжаю трудиться, в первую очередь, над системой креновыравнивания для торпеды ДБСТ ( 53-61 ).

В те времена приборный отдел № 14 под руководством И.Т. Шестопалова являлся чисто конструкторским отделом, ведущим разработку конструкций для опытных образцов торпед.

После проведения в 1957 году морских испытаний макета креновыравнивающего прибора на основе гировертикали В.А. Калитаев поручил мне произвести разработку конструкции креновыравнивающего прибора на этой основе.

Посоветовавшись мы решили, что разработку этой конструкции целесообразнее вести на основе гировертикали бомбардировщика ( АГБ ), а не истребителя ( АГИ ), с которой был испытан макет прибора. Стало очевидно, что следящая рамка, имеющаяся на АГИ, нам, для торпеды, не нужна, а в остальном конструкция этих приборов была одинаковой.

Я приступил к разработке чертежей общего вида и детальных, к разработке технических условий, инструкций, и другой технической документации. По-прежнему, почти все это делал я своими руками, правда в этом году у меня начали появляться и постоянные помощники, и первым из них становится ИСААК БОРИСОВИЧ ЛЮБАН - инженер, получивший направление на работу в НИИ и пришедший в наш отдел после окончания ЛКИ.

Вместе с ним в отдел, после окончания ЛКИ, пришли инженеры: ЛАЗОВСКИЙ ГЕНРИХ ИЕЗИКИЕЛЕВИЧ и ЛОГИНОВ ИГОРЬ АЛЕКСАНДРОВИЧ.

Все они, и еще один, были в ЛКИ дипломантами, которыми руководил В.А. Калитаев и темами дипломных проектов у них были приборы управления. Так В.А. начинал готовить кадры специалистов, которые должны были помочь ему в решении задач, стоящих перед сектором гироприборов отдела № 14.

Исаака Любана он направил в группу креновыравнивания под мое начало и первое, что я начал ему поручать - была разработка чертежей некоторых деталей креновыравнивающего прибора, после чего я эти чертежи проверял и подписывал, как начальник группы. Ну а подпись В.А. Калитаева и И.Т. Шестопалова ставилась на чертеже общего вида прибора, наряду с моей, как исполнителя.

Насколько я помню, в этом же году, а возможно это было уже в 59 году, производилась разработка эскизного проекта торпеды ССТ (по теме Б-1-51). Я был ответственным исполнителем разделов проекта по прибору курса и прибору креновыравнивания, собственно по системам управления торпедой по этим каналам, которая кроме самих приборов включала также рулевые машинки.

Канал управления по углу курса у торпеды оставался традиционным с пневматическим прибором курса, снабженным механизмом маневрирования и обычной рулевой машинкой, а вот система креновыравнивания создавалась на основе разработанного мной прибора креновыравнивания для торпеды ДБСТ, с гировертикалью типа АГБ, у которого, в отличие от испытанного в прошлом году макета, съем сигнала был электрическим - с помощью потенциометрического датчика. Этот сигнал подавался на рулевую, также разработанную мной, управляющую (наряду с РМ гидростатического аппарата) механизмом рассогласования горизонтальных рулей, в разработке конструкций которых для винтомоторных торпед я был пионером.

В последующие годы, уже без моего участия, для этой торпеды будут разработаны технический и другие проекты, соответственно принятым этапам разработки, но эти системы эскизного проекта будут переходить в последующие проекты без каких-либо принципиальных изменений.

Вообще, в дальнейшем будут созданы и другие виды перекисных торпед, но в них, а также и в других отечественных торпедах калибра 53 см. и выше, всегда без принципиальных изменений будет использована вышеуказанная разработка системы креновыравнивания, на основе гировертикали прибора АГБ, с механическим суммирующим механизмом рассогласования горизонтальных рулей (правда, кажется, где-то вдобавок к рассогласованию горизонтальных рулей добавляли рассогласование и вертикальных рулей ).

Возможно в данной системе затем было добавлено демпфирование сигнала с использованием двустепенного гироскопа, или пассивной электрической цепочки, но все это будет добавляться в конструкцию уже в шестидесятых годах, после передачи проектирования торпедных приборов в город Киев и с учетом наших последующих разработок по креновыравнивающему прибору маятникового типа (МКВП).

Кстати, в шестидесятых годах креновыравнивающий прибор на основе гировертикали также был спроектирован для применения в торпеде СЭТ-72 (МГТ-3), имеющей калибр 40 см., которая проектировалась как универсальная торпеда с электрическим двигателем.

Такая система креновыравнивания принята в отечественных конструкциях торпед.

Между тем, после прошлогодней командировки в Феодосию обострились отношения между молодым начальником лаборатории Радием Исаковым и "аксакалом" торпедизма В.А. Калитаевым. Это обстоятельство сильно лихорадило отдельскую жизнь.

На какую-то ближайшую дату было назначено партийно-профсоюзное собрание всех сотрудников отдела по публичному рассмотрению указанной дрязги и, следовательно, вовлечению в нее всего коллектива.

При решении каких производственных, или организационных, вопросов между ними возникли столь значительные разногласия, что требовалось вмешивать партийно-профсоюзный коллектив, мне, серому, не было ясно, ни в то время, ни позже. Скорее всего, В.А. в командировке, в отношениях с Радием, еще не утратил своих недавних привычек "Генерального конструктора", а у последнего еще были свежи "раны" от их недавней совместной работы на Иссык-Куле и в других случаях.

Инициатором указанного собрания был Р.В. Исаков. По всем законам проведения парт. и других собраний он провел предварительную подготовку: намечал ораторов, которые были должны на собрании выступить с "разоблачением" поведения В.А..

Настоятельную беседу Радик провел также и со мной. При этом он просил - требовал, чтобы я выступил с критикой В.А.. Мое нежелание выступать, заранее оценивалось как трусость и непринцепиальность. Причем, о моем столкновении с В.А. по поводу невыдачи ему спирта на приборном участке в Феодосии, похоже, ни Радий, ни другие участники этого собрания ничего не знали. Я об этом случае ничего, никому, не говорил, думаю, что Андрей Прокудин - также.

Мне было, как-то неприятно, но я решил, что и молчать мне на собрании нельзя, и рассказывать о "грехах" Калитаева я тоже не буду.

На собрании выступили основные участники "Комиссии Исакова", главным образом из сектора приборов управления глубиной, и я. Конечно, все выступавшие, кроме меня, обвиняли В.А. Калитаева во всех смертных грехах, а я только высказал как бы свое удивление, как это так могут возникать в хорошем рабочем коллективе какие-то поводы для взаимных обвинений, и призвал избегать подобного в дальнейшем. При этом, про себя, я все время вспоминал, как несколько лет тому назад подобную публичную экзекуцию этот же В.А. устраивал П.И. Смирнову!

Что поделаешь! В те годы такие нравы бывали и не только в "торпедной жизни"! Подобные методы чем-то предосудительным тогда не считались и люди, которые в этом участвовали, вовсе не были "злодеями", или какими-то невежественными "горилами". Грамотные - интеллигентные люди, большинство из которых считало, что ведут себя, как должно. Таким было воспитание.

Помнится, что на этом собрании присутствовали и вновь принятые на работу молодые специалисты: И Логинов, И. Любан, и другие. Мне это тоже было неприятно.

Как-то, уже позже, В.А. Калитаев вспомнил это собрание и высказал свое удовлетворение по поводу моего выступления, а еще много позже я понял, что и Р. Исаков это запомнил: в процессе какого-то "совместного диспута" он мне заявил, что, дескать "Хочешь "с чистыми ручками" оставаться?".

Надо сказать, что на дальнейшую рабочую судьбу В.А. Калитаева это собрание, как я понимаю, не оказало никакого влияния. Это была "глыба с такой большой массой авторитета в торпедостроении", что его не могли пошатнуть не только какие-то выпады на собрании, даже на партийно-профсоюзном, но и более "крутые" жизненные толчки. Он, все-таки, оставался в сознании масс, как рядовых, так и на высоком уровне, почти "генеральным главным конструктором", которому превратиться в действительно "генерального" помешали какие-то случайные мелкие обстоятельства!

Если бы удача и интуиция инженера его бы не подвела при разработках и испытаниях торпеды со спецзарядом (с атомным боевым зарядным отделением), то так бы оно и было.

Если бы он руководил этой и другими подобными работами несколько позже, когда основой проектирования систем управления и других систем станет не "интуиция", а научные методы, математическое и физическое моделирование, и т.д., то, думаю, и удача его бы не подвела и всесоюзным корифеем торпедостроения стал бы именно В.А. Калитаев, и никто другой.

Как бы то ни было, В.А. Калитаев оставил очень заметный след в торпедостроении- вообще, и торпедном приборостроении- в частности.

Как руководитель сектора проектирования торпедных приборов управления он воспитал плеяду молодых специалистов, создав из них крупных деятелей торпедостроения:

В недалеком будущем превратится в одного из основных руководителей по созданию торпед в составе ракетного оружия И.А. Логинов, начальником отдела систем управления движением других подводных объектов станет В.А. КУТУЗОВ, который, кстати, начинал свою трудовую деятельность в 1960 году под моим началом в группе креновыравнивания. Ему тогда было поручено разработать чертежи для изготовления трехпозиционной рулевой машинки.

В свое время школу В.А. Калитаева прошли: Р.В. Исаков, главный конструктор ВИКТОР АБРАМОВИЧ ЛЕВИН, И.Т. Шестопалов, и множество других известных деятелей торпедостроения.

Вот-так!

А идеальных "ангелов с крылышками", я думаю, среди людей и не бывает. У каждого имеются, ему присущие, достоинства и недостатки и все это в массе людей взаимодействует, приводит к определенным результатам, в том числе, к созданию и распаду государств и, не дай бог, планет.

Пожалуй, что после этого профсоюзно-партийного собрания в отделе стала много заметнее роль начальника лаборатории Р.В. Исакова. Мало того, что он публично критиковал самого В.А. Калитаева, так он еще стал известен, как руководитель морских испытаний, проведенных в прошлом году, и главное, он стал определять политику и идеологию приборного отдела, довольно быстро превращая его из чисто конструкторского подразделения в научно-исследовательское.

Такое превращение-преобразование приборного отдела № 14 началось со сближения начальника лаборатории отдела Р. Исакова с новыми, молодыми, специалистами, существовавшего тогда в НИИ, расчетно-теоретического отдела № 11, С.М. Левином и Л.Г. Манусевичем.

Эти молодые специалисты, во-первых, изменили "лицо" прежнего отдела № 11. Прежде специалисты этого отдела, математики, гидромеханики, прочнисты, и другие теоретики, вручную и с помощью механических арифмометров, определяли характеристики торпедного оперения, гребных винтов, вывеску торпеды, и другие ее параметры, и даже устойчивость движения, без учета характеристик системы управления, не учитывая, что торпеда , как объект управления, и ее приборы управления, составляют единый замкнутый контур, который и определяет качество ее хода - устойчивость и управляемость.

Еще года два - три тому назад ученые НИИ не имели и понятия об автоматическом управлении. Я это заявляю на том основании, что даже в аспирантуре НИИ не имелось программ по подготовке аспирантов по теории автоматики. Первая программа по этой дисциплине для НИИ составлялась мной под руководством моего руководителя Е.П. Попова и на основе аналогичной программы из Академии имени Можайского.

Кроме того и настоящие уравнения движения торпеды были созданы учеными не более 4-рех - 5-ти лет тому назад и решались они численными методами с помощью арифмометров, трещавших как пулеметы при отражении атаки кавалеристов в Гражданскую Войну. Процесс решения был сложный, не очень точный и очень длительный.

Первая электронная аналоговая ИПТ-5 появилась в 11 отделе в прошлом году, и заведовать ей был поставлен бородатый молодой специалист, разбирающийся в методах решения математических уравнений на этом чуде техники, но совершенно незнакомый с динамикой движения торпед. Около этой машины сосредоточилась группа молодых математиков во главе с С.М. Левином и присоединившимся к нему Л.Г. Манусевичем. Последние прибыли из ЛКИ на работу в отдел № 11 уже просвещенные там корифеем Д.П. Скобовым по проблемам теории автоматического управления и динамики движения торпед. Они резво внесли свежую струю в работу расчетно-теоретического отдела, путем приспособления уравнений движения торпеды к виду удобному для их моделирования на АВМ, к внедрению частотных методов исследования, и т. п..

Можно считать, что именно отсюда берет начало замена интуитивного подхода к проектированию систем управления торпедами опытными инженерами - научным методом с применением современной (по тем временам ) техники исследования - аналоговой вычислительной машины ( АВМ ).

Метод математического моделирования движения торпеды заключается в том, что уравнения, описывающие движение торпеды, как дифференциальные, так и алгебраические, АВМ мгновенно решает, какой бы сложности они не были, и решение интересующих исследователя параметров, например изменение хода торпеды по глубине, или изменение ее крена, можно тут же наблюдать на специальных приборах.

Еще до выстрела спроектированной торпедой инженер может знать, как задуманная им конструкция будет влиять на движение торпеды.

Работая в 11-ом отделе С.М. Левин начал также проработку методов физико-математического моделирования, когда АВМ, на которой набрано математическое описание торпеды, стыкуется с реальными приборами управления.

По этой теме он в ЛКИ руководил дипломным проектом студента СЕМЕНА МАНЕВИЧА, который в следующем году появится в лаборатории отдела № 14 и в дальнейшем сыграет в торпедизме очень заметную роль, в качестве одного из основных помощников Р.В. Исакова.

Постепенно теоретики стали осознавать, что поскольку торпеда и ее приборы управления образуют единый замкнутый контур, то и исследовать следует не по отдельности, саму торпеду с ее гидродинамическими характеристиками и торпедные приборы, а их совместное влияние на параметры управления торпедой по курсу, крену, дифференту, глубине. А решать эти задачи можно было успешно только используя АВМ.

Радий Васильевич, как начальник лаборатории приборного отдела, успешно доказывал, что наиболее подходящим местом, для решения данной, новой для нашего НИИ, задачи является именно его лаборатория, поскольку конструкцию приборов в нашем отделе, создатели этих приборов знают безусловно лучше, чем "чистые теоретики" из 11-го отдела. Конечно, для этого в лабораторию из 11-го отдела следует передать также и АВМ (ИПТ-5) и для работы на ней и для ее обслуживания перевести из 11-го отдела необходимых сотрудников. Эти непростые вопросы решались не сразу - наверное до следующего года.

В решении этих высоких организационных вопросов я, конечно, никакого участия не принимал. Передо мной стояли более приземленные задачи по разработке технической документации на проектируемые приборы креновыравнивания и другие. С Леней Манусевичем, которого в прошлом году начальство по моей рекомендации направило работать в расчетно-теоретический отдел, мне с тех пор встречаться по каким-либо вопросам не доводилось, и прежнее представление о работе этого отдела у меня до поры, до времени не менялось. Не менялось до момента, когда меня вдруг посетил Леня. Он ко мне пришел, чтобы выяснить у меня принципы работы системы креновыравнивания, создаваемой для торпед ДБСТ, ССТ. До этого у меня складывалось такое впечатление, что в институте этой системой интересуются только в нашем отделе и на филиале в Ораниенбауме, в порядке разработки конструкций. Ведь пока-что, если не считать закрытую тему по ТАН-53, никакого креновыравнивания в торпедах не было и пока-что не было слышно, чтобы о такой системе где-то думали. Кроме меня, создающего по этой теме диссертацию.

А тут оказалось, что мой протеже, Леня, в 11-ом отделе тоже над этим работает! Мне, конечно, сразу же стало понятно, что о системе креновыравнивания у них представление пока-что самое примитивное. Я ему все пояснил, как мог подробно, и сказал где и что смотреть. Поинтересовался, а чем они по этой части занимаются? Понял, что математику, уравнения, они эксплуатируют вдоль и поперек всем своим могучим коллективом, и приспосабливают ее на ЭВМ (электронная вычислительная машина), т.е. воплощают в жизнь мою несбыточную мечту, о которой, еще пару лет тому назад, мне рассказал Е.П. Попов.

Конечно, я этим креновыравниванием, и конструкциями, и теорией, начал заниматься в пору когда они "еще и не родились", когда в этом расчетно-теоретическом отделе № 11 о замкнутых системах управления еще никто и не помышлял, но до сих пор про это, кроме моего руководителя, никто и знать-то не мог, да и конструкций таких систем еще никто, кроме меня, не создавал, но еще годик-другой и все это будет на торпедах самым обычным явлением, а диссертация на эту тему обществу будет совсем не любопытна! Это мне стало ясно, когда Леня на мой вопрос о возможности какого-то подключения меня к совместной работе по проработке теоретических вопросов по креновыравниванию, очень самоуверенно и с видом превосходства ответил, что все, что они посчитают нужным - будут делать сами! Вот так-то!

Пришлось мне по вечерам играть в пинг-понг поменьше, а оформлять материалы диссертации поактивнее.

Первым делом, от руки и на листах засекреченных тетрадей, составил текст самой работы. Получалось так, что как это будет все выглядеть окончательно - было плохо понятно. Для ясности с этих тетрадок следовало отпечатать сигнальный экземпляр работы. В те времена персональные компьютеры с принтерами представить было возможно так же, как прибытие к нам марсиан с другими инопланетянами вместе. Секретные документы (а моя диссертация, как и все прочие, имела гриф: "секретно") печатались в машбюро на предварительно засекреченных и тщательно учитываемых пустых листах бумаги. В этом машбюро каждая печатающая машинка была на строгом учете, и работать на ней имели право только конкретные машинистки, также специально проинструктированные по правилам работы с режимными документами. Как правило, это были классные специалисты в своем деле. Вот с ними мне и следовало договариваться в частном порядке о печатании диссертации, авторефератов и другого необходимого материала.

Составленный автореферат диссертации было необходимо отпечатать в количестве порядка 20 экземпляров и разослать по адресам различных организаций. Как правило, никакой реакции на разосланные авторефераты не следовало, если только соискатель "не приделывал к ним ноги" - т.е. выписывал местную, или другую, командировку в организацию, куда направил автореферат, и там, на месте, "притворялся хорошим" и кого-либо из тамошних сотрудников убеждал дать на автореферат "Отзыв", и желательно очень положительный!

К защите на ученом совете было необходимо иметь 5 - 7 положительных отзывов.

Организация всех этих процедур требовала непрерывных уговоров своих начальников всех мастей и рангов, чтобы они тебя срочно приняли, чтобы что-то срочно подписать, нельзя было упускать из вида также секретарш этих начальников и множество других влиятельных лиц.

Первым человеком, увидавшим мой труд в виде автореферата, был В.В. ЛАВРЕНТЬЕВ, сотрудник ораниенбаумского филиала института, ведущий математик и гидродинамик, специализирующийся по перекисно-водородным торпедам.

По телефону он меня вызвал в Ораниенбаум и там мы с ним обсудили ряд вопросов по этой теме. До этого я с ним знаком не был, только знал, кто он и чем занимается, в общих чертах.

В.В. Лаврентьев был теоретик-практик. Еще до войны он, вместе с В.Е. Мясиным и с В.В.ГУСЕЛЬНИКОВЫМ закончил математический факультет Ленинградского Университета и дальше все они трудились над созданием подводного морского оружия - торпед.

Военные годы на людей этого поколения положили особо тяжелый груз.

Я, конечно, несколько стеснялся рассуждать о своих достижениях с человеком, который исследованиями подобных вопросов и их практической реализацией занимался намного больше меня!

В.В. Лаврентьев первым составил мне хороший Отзыв.

И пройдет еще совсем немного времени, когда я буду одним из последних, кто видел его живым!

Да будет Земля ему пухом!

Такова "торпедная жизнь".

Помню, что, для согласования одного из отзывов, меня пригласили посетить Военно-Морское Училище им. М.В. Фрунзе, вернее то его отделение, которое располагалось на Московском Проспекте в здании Дома Советов. Именно в этом училище в то время штудировал курс военно-морских наук курсант Рудольф Гусев, автор двулогии (а может трилогии?) "Такова торпедная жизнь". (СПб.: Изд-во ООО "ИВА", 2003. и 2004.).

Пройдя положенные КПП, лестницы и коридоры, я нашел, назначенный мне номер комнаты, вошел в нее, и вдруг увидел здесь АНДРЕЯ БОРИСОВИЧА ДОБРОВА, того самого капитана, или еще в то время лейтенанта, о котором упоминает Р.А. Гусев в своем сочинении, в том месте, где он вспоминает о своей курсантской жизни. С моим двойным тезкой я был дружен и проводил иногда время в период окончания Кораблестроительного института и после этого. Он закончил ЛКИ на год раньше меня.

Естественно, здесь надлежащее качество отзыва сомнений у меня не вызывало.

Одним словом с авторефератами все шло у меня гладко, а вот с собственно диссертацией получилась целая кутерьма!

Началось с того, что мне очень не понравились отпечатанные, где-то в апреле - мае, экземпляры диссертации. Надо-бы сделать один экземпляр, сигнальный, и на нем отработать все неизбежные шероховатости, а уж затем печатать нужное число экземпляров для рассылки по адресам ведущих организаций. Возможно, что я торопился быстрее решить вопрос с готовностью к ЗАЩИТЕ, а может быть что-то еще повлияло, но теперь передо мной лежало несколько экземпляров довольно объемистой работы, которую явно следовало переделать, не говоря уже о массе грамматических и стилистических ошибок. Какое-то полубредовое, несвязное, изложение - одним словом, ни черта, извините, не понять, что автор собирается донести до уважаемой публики. Надо же так суметь! Очень мне уже все это надоело в то время, и просто утомило, но что поделаешь! Нужно снова садиться за эту писанину, снова упрашивать машинисток!

Только я собрался приводить эту макулатуру в надлежащий вид, только решил, что еще неделька- другая и порядок, как вдруг получаю команду "срачнее-срочного" убираться из Питера в Тар-Тара-ры!

Я начальству и про диссертацию, и про рождение у меня, только-что, второго ребенка, и еще о чем-то - никакого эффекта!

Должен срочно, именно я и никто другой, вылетать на

ОЗЕРО ИССЫК-КУЛЬ,

а диссертацию, воспитание ребенков и прочие занятия отложить на "потом".

Вот это мне в данный момент было совершенно ненужно!

Мало того, что мог "погореть" многолетний диссертационный труд, так (и это - самое главное!) у меня около двух месяцев тому назад появился на свет второй ребенок! а я был должен, как легендарный Одиссей, совершенно неожиданно, куда-то "улепетывать от жены и от детей"!

Вот она - "торпедная жизнь"!

Жену приходилась бросать в коммунальной, не очень-то дружественной квартире, с двумя детьми и без чьей-либо помощи!

Начальство и просило и требовало: "Нужно лететь срочно несмотря ни на какие личные обстоятельства!"

Оставалось, или подчиняться, или, с огромным скандалом, отказываться. В последнем случае мне в этом НИИ делать было больше нечего и 7 лет работы из жизни можно было вычеркнуть!

Пришлось этой команде подчиниться, правда, у заместителя начальника отдела А.О. Лукина я "выторговал" условие: через месяц меня обязательно заменят!

С тем и полетел.

 По уже знакомому маршруту: через Москву, до столицы Киргизии - города Фрунзе, далее до города Пржевальска, и. т. д.

Что же такое в "нашем Королевстве" стряслось, к чему была такая срочность?

Я был должен в командировке срочно сменить ВОЛОДЮ ДУБОВА!

В.А. Дубов был молодой инженер, года на три-четыре моложе меня. У нас в НИИ он появился в 5-ом отделе, после окончания Ленинградского института авиационного приборостроения, в момент окончания работ по торпеде ТАН-53. Он даже успел, что-то порядка одного месяца, поработать на испытаниях этой торпеды в качестве ученика-помощника у опытного слесаря-регулировщика - ВЛАДИМИРА ВАСИЛЬЕВИЧА ЛОМОВА.

Владимир Васильевич Ломов это , своего рода, легенда нашего НИИ и нашего приборного отдела.

Это был тип ленинградского рабочего-интеллигента.

Кроме своей основной работы, он регулярно до конца своей жизни, уже в годы перестройки, избирался в народные заседатели и активно участвовал в деятельности органов правосудия.

Войну он прошел пехотинцем "от звонка и до звонка". Владимир Васильевич был участником сражений на "Невском Пятачке", где получил тяжелое ранение. Он имел множество военных и невоенных наград. Литераторы и художники в большинстве, русского солдата, как бы списывали и срисовывали с В.В. Ломова.

Нам всем, мальчишкам по сравнению с Владимиром Васильевичем, было с ним весело и, как-то легко и уверенно.

Хорошо помню, что В. Дубов был главным помощником В.А. Калитаева в деле комплектования приборами, создаваемой в институте торпеды-лаборатории, а чем он занимался еще - не помню. Создание такой торпеды-лаборатории требовало значительных разработок различной технической документации, многочисленных согласований и т.п.

Необходимость создания этой торпеды-лаборатории обуславливалась началом проектирования торпед с использованием аналоговых вычислительных моделирующим машин (АВМ).

Для того, чтобы по электрическим сигналам этих АВМ инженеры с уверенностью могли бы судить об изменении параметров торпеды (например об углах и об угловых скоростях поворота торпеды) в процессе ее движения, должна была быть уверенность, что вводимые в АВМ характеристики торпеды (например, какая сила возникает при повороте руля движущейся торпеды) с достаточной точностью соответствуют действительным.

Грубо говоря, с целью уточнения таких характеристик и методик их расчета и были предприняты в 1958 году испытания торпед-лабораторий на озере Иссык-Куль в Киргизии.

Председателем комиссии по испытаниям этой торпеды был назначен ВИКТОР АБРАМОВИЧ ЛЕВИН, в свое время прошедший школу В.А. Калитаева при работе с торпедой ТАН-53.

Комиссия была укомплектована специалистами-теоретиками отдела № 11 во главе с В.Е. Мясиным, в работе комиссии принимал участие представитель Ломоносовского филиала НИИ - В.В. Лаврентьев, от ЛКИ в работе комиссии участвовал Б.Б. Юфимович, от нашего 14-го отдела в комиссии состоял глава сектора регистрирующих приборов Б.П. Шефтель, был там представитель киевского приборного завода Ю. Путилов, и много других специалистов.

Испытания этой торпеды-лаборатории обеспечивала также большая рабочая группа инженеров и рабочих различных специальностей.

Как я уже говорил, я попал в эту компанию совершенно случайно, предварительно зная об этой торпеде только понаслышке.

Мое начальство толком о моих функциях на этих испытаниях ничего мне не говорило, кроме того, что необходимо заменить Дубова. Меня этот вопрос также не волновал - больше я был обеспокоен вопросом - что делать с диссертационными материалами, как их лучше сохранить. Об этом договорился с ГРИШЕЙ ТАЛАЛАЕМ, который, в то время, был главным помощником В.А. Калитаева по работе в секторе гироприборов. Гриша согласился до моего возвращения хранить в своем спец. чемодане черновики моих трудов - экземпляры диссертации, которые я был должен переделать.

Все.

После этого я сел в самолет, который, по уже знакомому маршруту, довез меня до города Фрунзе без особых приключений. Во Фрунзе следовало пересаживаться на самолет местной авиалинии, чтобы на нем долететь до города Пржевальска, но тут я застрял почти на сутки. Дело было в том, что с гор дул встречный ветер такой силы, что о полетах нечего было и думать. Тем не менее, мне очень хотелось скорее добраться до места и поэтому я все время приставал к аэродромной службе: "Когда же все-таки состоится вылет?".

Наконец ветер начал стихать и "добро" на посадку в самолет было получено.

Аэродром представлял собой большое травянистое поле, посреди которого стоял маленький самолет.

Это был биплан (типа ЯК ?), в фюзеляж которого по маленькой лестнице смогло влезть человек 10 местных жителей и я. Среди них было несколько женщин.

Последними влезли двое летчиков и закрыли за собой дверку в фюзеляже.

Мотор самолета заревел, он довольно лихо запрыгал по кочкам летного поля и вдруг, плавно, отделился от земли и начал подниматься в воздух, делая при этом небольшой вираж в сторону гор, которые возвышались, казалось, совсем невдалеке.

Казалось, что ему, ну... никак не удается забраться так высоко, чтобы спокойно перелететь через эти горы!

Иногда мы подлетали все выше и ближе к вершинам, как вдруг резко проваливались вниз, и все начиналась сначала!

Вдобавок летный экипаж стал между собой ругаться!

Один из летчиков, спотыкаясь, бегал взад-вперед внутри самолета, а в это время другой, сидя за штурвалом в носовой части самолета, махал руками и орал на товарища, что-то вроде: "Забыл взять с собой, а теперь, что делать будем"?

Что они там забыли? Какую-нибудь важную часть самолета, без которой нельзя опуститься на землю, или просто ...?

Ломай теперь свою голову!

Через горы самолет перелетать не стал, а выбрал момент и нырнул в какое-то ущелье. Где поворачивало ущелье, там и самолет делал то же. Правда иногда снизу что-то здорово поддавало и самолет тогда выбрасывало вверх так, что горные хребты оказывались снизу, а затем наоборот, нас швыряло вниз и мы проваливались вниз - глубоко в горное ущелье. И так всю дорогу, пока эти горные хребты не кончились. А временами, вообще казалось, что встречный ветер нас сдувает и мы, то есть самолет, летит вперед хвостом. ( Через много лет с чем-то подобным мне придется столкнуться и в торпедизме. ).

Во время этого полета, с частью экипажа самолета начинало происходить такое же явление, какое иногда бывает в море на какой-нибудь шаланде во время качки: людей "травило" на том же месте, где они в этот момент находились. Но когда мы пролетели горы, полет стал приятным и вскоре под нами появились строения города Пржевальска, вблизи от которого находилось и посадочное поле - аэродром.

Далее, такой же, как и раньше способ переезда на Пристань, на завод.

Володи Дубова тут уже не было.

 Он отбыл в Питер за день - два до моего прибытия.

Да, собственно, и передавать-то ему тут было совершенно нечего.

Испытания торпед-лабораторий по специальным программам, с уникальными регистрирующими приборами, должны были начинаться, где-то, через месяц.

В настоящий момент еще только производилась подготовка и сборка торпедной матчасти, хотя, возможно, что какие-то испытания проводились и на серийной матчасти, которую полностью, включая и приборы, готовил завод. Все члены комиссии и рабочие, которые находились здесь уже не один месяц, были чем-то заняты.

Председатель комиссии В.А. Левин мне объяснил, что основной и единственной моей задачей будет являться подготовка приборов управления для испытаний торпеды-лаборатории.

Все ясно.

 Для выполнения такой задачи мне нужны, во-первых, сами приборы управления, во-вторых, стенды для их подготовки и, в-третьих, рабочие, регулировщики и настройщики этих приборов. Киевские или наши ленинградцы. Когда я сюда добирался, то не было сомнений, что Володя Дубов введет меня по всем этим вопросам в курс дела, как всегда бывало до этого, когда я кого-то подменял, но Володи здесь уже не было и обо всем этом мне пришлось спрашивать также у председателя.

 Виктор Абрамович вытащил документы, в которых приборы управления, комплектующие эти торпеды, были подробно перечислены и попросил проверить их наличие. Все было в порядке: приборы находились на складе и никто их не трогал с момента поступления. А вот о стендах в документах ничего не говорилось. В рабочей группе комиссии также не было ни одного рабочего по подготовке этих приборов управления.

Виктор Абрамович мне объяснил, что ответственность по решению указанных вопросов лежит на отделе № 14, а Александров, то есть я, является в данном случае представителем этого отдела.

Чем же здесь до моего приезда занимался другой представитель отдела № 14 - В.А. Дубов?

Выяснилось, что подобными вопросами он никого не беспокоил. Основным занятием Володи являлись полеты на двуместном самолете-наблюдателе вместе с каким-то, в то время легендарным, летчиком-лихачем. Как только торпеда выстреливалась, с обрыва над озером взмывал вверх маленький самолет с двумя членами экипажа и начинал сверху следить за движением торпеды, а когда оно заканчивалось наводил в нужную точку корабли-спасатели. Ну и еще этот аэроплан дополнительно в воздухе делал кое-какие акробатические кульбиты.

Как же в такой ситуации мне следовало поступать?

Телефонной связи с отделом тогда не существовало, так чтобы можно было посоветоваться со своими руководителями. Оставалось одно - заявить Левину о невозможности проведения намеченных испытаний в связи с отсутствием того-то и того-то. Но устраивать такой скандал, и подводить свой отдел, и такой ценой возвращаться в Питер?

Наверное, так делать было бы и правильно, но у меня в то время подобных мыслей даже и не возникло. Появилась одна мысль: "Нельзя ли тут на месте, на заводе, необходимое оборудование для комиссии как-нибудь раздобыть, или, хотя бы, позаимствовать?".

Стал искать.

Быстро и легко было найдено помещение для установки стендов. С воздушными трубопроводами, разделителем сжатого воздуха, с необходимой электропроводкой.

Заводские прибористы согласились передать для комиссии " в аренду" стенд прокачки гидростатического аппарата (прибора управления торпедой по глубине и дифференту).

Хуже обстояло дело со стендом для прокачки гироскопического прибора курса.

Сначала, где-то, в каком-то цеху, я обнаружил в отдельности станину этого стенда, которую там никто, никак, не использовал. (А весит эта станина порядка 200 кГ!). Затем так же, по отдельности, где-то находил электромотор, поворотную часть, и другие. Это дело дошло до того, что сборку с воздухопроводами высокого давления я нашел на заводской помойке. Валялась там в куче под открытым небом, вместе с другим, вроде бы ненужным, хламом.

Все это я по отдельности приволакивал в свое помещение, собирал, опресовывал гидравликой, потом давал воздух, предъявлял службам по технике безопасности, составлял соответствующие документы.

На всю эту работу у меня ушло время порядка одного месяца, но все равно, к началу "морских" испытаний торпед-лабораторий я немножко не успел. Чтобы не задерживать начало стрельб я решил нарушить технические условия подготовки торпеды и ее приборов управления, предварительно согласовав эти нарушения с председателем комиссии В.А. Левином и со службой ОТК (отдела технического контроля).

Вместо установки приборов на стенд, где они были должны проходить подготовку и проверку, я их устанавливал сразу в торпеду, а ее прокачку несколько усложнил: например, “уход” ротора гироскопа прибора курса я проверял по величине отклонения вертикальных рулей торпеды за определенное время. Если оно было больше, чем определенное по моим расчетам, то прибор курса я снимал, производил в нем соответствующую регулировку и повторял прокачку торпеды.

В принципе также регулировал и проверял канал управления горизонтальными рулями.

Подобные методы проверок не предусматривались никакими документами, но для первых выстрелов мне разрешили составить временные инструкции прокачки. На мою ответственность. В.А. Левин мне поверил, а ему и все остальные, уже на его ответственность. Все получилось отлично, никаких претензий к работе приборов управления ни у кого не возникало.

В принципе мне здесь больше делать было нечего. Подготовка приборов и торпедных стрельб были налажены, и далее, для их выполнения, требовался только рабочий – регулировщик приборов и инженер, отвечающий за прокачку торпеды. Ну а пока я этих, регулировщика и инженера, заменял. Соответствующая информация была передана в Ленинград.

Однако время шло, и все оставалось без изменений. Никто мне на смену не приезжал, хотя прошел уже второй месяц моей жизни “за бугром”, а возможно и третий.

А жить здесь было бы совершенно тоскливо, если бы не культурные мероприятия, еженедельно устраиваемые по инициативе председателя комиссии В.А. Левина. Почти каждое воскресение он организовывал коллективный выезд куда-нибудь на природу: купаться, загорать и, вообще, весело проводить время. И, хотя, мне по известным причинам было не очень весело проводить время в этой командировке, но все-таки эти мероприятия от мрачных мыслей несколько отвлекали.

Особенно мне запомнилось посещение местечка Кайсара, на берегу Иссык-Куля, и речки Джеты Огуз.

На Кайсаре был чудесный пляж. Почти сразу, с разбега, можно было нырять в прохладную, солоноватую, воду озера и плыть дальше от берега на глубину. А наплававшись, вылезаешь на берег, на чистейший песочек.

Все резвились как дети: бегали, делали стойки на руках, кувыркались, по всякому, и, снова, в воду! В перерыве устраивали небольшой коллективный обед, фотографировались.

А вдали на холмах пасли стада пастухи - киргизы.

По-видимому, у здешнего коренного населения купание было не принято. Только один раз я видел, как пожилой аксакал с клочками волос на подбородке, в плотной куртке наподобие дубленки, в сапогах и островерхой шапке, лихо прискакал на лошадке к берегу, привязал ее к какому-то сучку и, как был, ничего с себя не снимая, почти по пояс вошел в воду. Радостно улыбаясь и повизгивая от удовольствия, он раза три погрузился в озеро по шею, затем вылез весь мокрый, вскочил на коня и был таков!

На прощанье он махнул нам рукой, и мы сделали то же.

Вообще-то, как мне показалось, за три года, которые я здесь не был - число верховых стало меньше. На этот раз я не заметил, скачущих верхом, ребятишек до 8 - 10-ти лет и пожилых женщин, верхом на лошадях.

Не меньше запомнились и поездки на Джеты-Огуз, километров за 20 от Пристани.

Речка Джеты-Огуз представляла в тех местах бурный поток чистейшей холодной воды, несущейся с гор через крупные валуны по живописной горной долине. Чуть в стороне стояли массивные скалистые столбы – горы красноватого цвета. Дальше располагались горы с вечными снегами на фоне синего неба, сосны, кустарники. 

Вообще, описание Рая небесного следует делать по образу окрестностей Иссык- Куля!

На одном из таких выездов я проводил время, периодически погружая себя в воды Джеты-Огуза. При этом, обеими руками я крепко держался за выступ какой-то скалы, в то время, как все мое тело болтал поток прохладной воды. Потом вылезал, отдыхал, и все повторялось сначала.

Вдруг раздались истерический женский визг и вопли:

- Андрей, спасай Гоза!

А Матвей Гоз, который в нашей комиссии был главным инженером-электриком, кувыркался в потоке между валунами, то всплывая, то совсем погружаясь!

Речка несла его с бешенной скоростью сверху - вниз в мою сторону.

Ширина речки была метров 20. Я же не успел ничего подумать и от изумления как-то остолбенел! И правильно получилось, что никуда сдуру не прыгнул: этот поток меня бы тут же унес бы очень далеко! А Матвея Гоза он выбросил точно против меня на другой берег речки.

Матвей, мужчина средних лет, стоял напротив меня и всех прочих в шоковом состоянии. Его несло по реке метров 50 и изрядно поколотило о камни, но обошлось без травм.

Удачно.

Оказывается, он свалился в реку, когда стал демонстрировать молодым дамам свое умение преодолевать водные преграды, перепрыгивая с одного камня на другой.

Удивительно, но факт - речка выбросила Гоза на берег, предварительно сняв с него всю одежду. И брюки, и трусы, и даже обувь!

Матвей стоял на другом берегу в костюме Адама и Евы, совершенно голым, и не понимал, что делать дальше и куда себя деть!

А другой берег несколько минут не мог прекратить, неуместный, громкий хохот!

Но через некоторое время общее веселие сменилось, как это всегда и бывает, на беспокойную озабоченность: как же этого Гоза вернуть с другого берега в родной коллектив, пусть хоть и голого!

Через несколько часов напряженных раздумий и неудачных попыток перетащить Матвея через бурную реку, описывать которые не буду, уже к вечеру, за изгибом реки выше по течению, кто-то обнаружил мостик, по которому дрожавшего и посиневшего голого Гоза благополучно переправили на свой берег, после чего все радостные и отдохнувшие отбыли в родную Пристань.

Так, или приблизительно так, проходили выходные дни.

А что было делать людям по вечерам в конце рабочего дня?

Семьи и родные у всех были оставлены очень далеко - "за Бугром", за тысячи километров!

Уже давно, повседневных хозяйственных забот - практически никаких! В поселке и вокруг все, не то что осточертело, а, как говорят, "обрыдло"! На весь поселок одна знаменитая "гальюнштрассе", с которой - и свернуть-то некуда! И так изо дня-в день одно и то же! Правда те, кто это любит, много времени тратили на художественную литературу, благо в те годы Фрунзенское книжное издательство выпускало множество интересной художественной литературы, которая в Российских столицах не выпускалась.

Для любимых жен и детей все закупали какое-нибудь экзотическое "шмутье" и другое.

Хорошего кинотеатра, или клуба, в те годы на Пристани тоже не было. Наверное поэтому, и поскольку все жили в те годы в одном общежитии-гостинице, то обычно по вечерам весь коллектив (или почти весь) набивался в какую-либо одну комнату для коллективного ужина. Основу ужина всегда составляли, прекрасно приготовленные, рыбные блюда из деликатесных иссык-кульских рыб. Уж и названия их трудно вспомнить - в других местах таких и не бывает: "маринка", "осман", "чебак", и др..

Вкуснятина была!

Через несколько лет и в Иссык-Куле этих рыб не стало! Их съела форель, которую решили разводить в этом озере. Причем Иссыккульская форель в этом озере превратилась в очень крупную рыбу, значительно превосходящую своих предков, которыми это озеро заселялось. Как-то, при отъезде из Пржевальска в Питер, от местных браконьеров я получил подарок - выпотрошенную рыбину, которую для перевозки в большом моем чемодане пришлось сложить вдвое!

Итак, коллективный вечерний ужин в "общаге" подходит к концу. Что дальше?

А дальше начинается выступление "акынов": в коллективе было несколько очень неплохих гитаристов.

Обычно играли на гитаре и пели: В.Е. Мясин - наш основной теоретик-гидромеханик, Юра Путилов, посланец киевского завода № 308, на котором делали и готовили приборы управления и регистрации, затем появился с гитарой, проходивший здесь практику, студент ЛКИ. Если мне не изменяет память, этого студента звали, не то Эвальд, не-то Эдвард, а фамилия его, кажется, была - Милославский. Это был очень музыкальный, в то время, малый с характерной физиономией.

К сожалению, он рано умер после тяжелой болезни.

Все остальные дружно подпевали.

Виктор Емельянович Мясин всю войну провел на фронтах артиллеристом. Он играл на гитаре и пел, перемежая эти выступления воспоминаниями.

Помню, как он пел:

- "Загорелый, утомленный!

С автоматом на плечах!

В гимнастерке запыленной

и в армейских сапогах!"

...и т.д.

Слушали его и подпевали обычно очень серьезно. Почти всегда рядом с ним сидел его товарищ Володя Лаврентьев.

Война в то время ото всех нас ушла еще не так уж и далеко. В коллективе было немало и непосредственных участников сражений Великой Отечественной. Воевал Виктор Абрамович Левин, на флоте служил Юра Путилов, и ряд других сотрудников.

Ю. Путилов в основном исполнял озорные куплеты, вроде:

"Проезжий офицер!

Влюбился в швею Нину!

Сломал ей патефон и швейную машину!",

..и т.д.!

Юра был старше меня на год-другой. Это был киевлянин с каким-то одесским уклоном.

Мужчина он был очень видный: под метр-девяносто, с пижонскими черными усиками, а, говорят, что прежде он всех шокировал пышной черной бородищей!

Студент Милославский мастерски исполнял популярные, в то время, песни из студенческого репертуара:

"Стучат вагончики по перегончикам!

Адмиралтейства манит шпиль,

И виден блеск его,

В сияньи Невского!

Сквозь азиатскую жару и пыль!"

Эх, Невский!

Однажды утром меня неожиданно разбудил В. Лаврентьев:

"Быстро пиши жене письмо! Меня ждет такси, я улетаю!"

Я что-то спросонья нацарапал и ему отдал.

А дня через три к нам пришло сообщение, что самолет ИЛ-18, в котором летел Володя, взорвался где-то в воздухе над Казахстаном!

Люди снимите шапки и на минутку молча задумайтесь!

В Ленинграде он оставил жену, Лидию Яковлевну, и дочь, Любу.

Ходили слухи о диверсии - вроде бы этим самолетом также летели специалисты-ракетчики и другие, но слухи - слухами.

В те времена на иссык-кульской пристрелочной станции торпед проходила практику группа студентов ЛКИ, которой руководил молодой преподаватель Б.Б. ШЕРЕМЕТОВ - ученик Б.Б. Юфимовича и в будущем известный ученый, один из руководителей факультета морского приборостроения, готовящего специалистов - инженеров торпедного оружия.

В дальнейшем мне не раз придется вступать с ним в деловые контакты.

Среди студентов-практикантов также были ребята с которыми довелось в дальнейшем работать не один год вместе. В частности моим товарищем на долгие годы стал В.Е. ШЕВЦОВ.

В дальнейшем он будет заместителем главного конструктора по ряду образцов торпед.

Знакомства-знакомствами, но, как я уже об этом здесь сообщал, настроение у меня оставалось неважным и, со временем, становилось все более мрачным, но выхода из сложившейся ситуации я не видел: менять меня здесь никто не собирался.

Но однажды от жены ко мне пришла отчаянная телеграмма :

( Вот не было во времена Гомера нашей техники! Дала бы Пенелопа Одиссею телеграмму вроде той, какую мне направили ... )

"Мы все больны, приезжай"!

Тут мое терпение лопнуло - я решил уезжать, чего бы это не стоило!

Кроме очень возможного срыва многолетней диссертационной работы, у меня создалось очень трудное положение в семье.

Я с женой и двумя детьми, один из которых был еще грудной, жили в коммунальной квартире в комнате 13,5 квадратных метра. В этой же комнате была прописана, а временами и жила, моя мама, которая, после Гражданской войны, "разменяла" дом в Боровичах на эту жилплощадь. Троим взрослым и двум маленьким жить нормально на такой жилплощади было невозможно (даже постель, для возможности передвижения по комнате, на день приходилось убирать). Чтобы у меня сохранилась семья, маме приходилось устраиваться работать и жить в других населенных пунктах.

У жены тоже была мама, которая жила в другом районе города и, в те годы, целиком была занята собственной работой и жизнью.

В этой же квартире на Васильевском Острове кроме нас проживали еще три семьи от которых помощи ожидать не приходилось.

Конечно, я был большой дурень, что создал такую "погоду в доме", но "такова торпедная жизнь"!

Бросить на произвол судьбы больную жену с двумя больными детьми, один из которых грудной, я не мог.

Первоначально я попросил разрешения на отъезд у председателя комиссии В.А. Левина.

Виктор Абрамович ответил, что он меня прекрасно понимает, но для него отпустить меня равносильно снятию с приборного отдела № 14 ответственности за испытания торпеды-лаборатории. Он на это права не имеет.

Делать нечего. Я отправился из командировки без разрешения.

Дней за пять до отъезда, я предварительно отправил директору НИИ А.М. Борушке личное письмо с пояснением причин побудивших меня совершить данный дисциплинарный поступок. При этом я также объяснял ему с какими условиями, по части моей замены, я был направлен в данную командировку, какие задачи ставились передо мной в данной командировке и как я их выполнил.

Все.

То, что я совершил, так или иначе, расценивалось, обычно, как "самовольное покидание боевого поста ".

Если бы я был военным человеком, то наверняка так бы оно и было со всеми вытекающими последствиями.

Если бы я был член партии, то мой поступок давал бы повод наложить на меня "партийное клеймо" несмываемое всю жизнь, где бы в дальнейшем я бы не работал.

Беспартийного служащего, каковым я являлся, вполне можно было: уволить с соответствующей пометкой в трудовой книжке, не признать, сделанные им в командировке, "суточные" и "квартирные" денежные расходы, неоплачивать стоимость проезда до места командировки и обратно, и применять другие административные кары.

На сей раз путешествие с Пристани домой, до Ленинграда, заняло, примерно, неделю и о некоторых его моментах стоит вспомнить на этих страницах, чтобы затем забыть все не так скоро. 

В те времена из командировки с Иссык-Куля нас увозило легковое такси.

От Пристани до столицы Киргизии, до города Фрунзе, мы ехали в тот раз на одном или двух ЗИМах по 3 - 4 человека в каждой машине.

Погрузившись в такси утром, толком не выспавшись, мы мчались по дороге с северной стороны озера, потом через горные перевалы, затем по равнинной местности и, к вечеру, преодолев порядка 600 километров, машины въезжали в город Фрунзе, по нынешнему - Бишкек.

Первую часть дороги я, в основном, крепко спал, лишь изредка посматривая в окошко, где это нас везут?

В одной деревне переехали через петуха, в другой - ЗИМ боднула корова, но когда поехали уже по горным дорогам у всех начал просыпаться здоровый аппетит и шофер нам сообщил, что скоро мы въедем в село, в котором есть столовая, а там хорошо и вкусно всех кормят.

В преддверии вкусного обеда у всех потекли слюнки и все вдруг дружно проснулись.

Но ..., как это часто бывает, сбыться надеждам было не суждено!

Внезапно хорошая дорога уперлась в каменный завал, который расчистить не было никакой возможности: незадолго до нашего подъезда к этому месту здесь произошел большой горный обвал! Сначала мы было немного приуныли: как же теперь из этой первозданной местности можно добраться до столовой и сытного обеда? Но наш шофер, хорошо знавший эти края, выход из положения нашел: он предложил вернуться немного назад, в место, где от нашей главной дороги имеется малозаметный отход в сторону. Это был отход на старинную дорогу, которую в своих путешествиях использовал еще сам Пржевальский, и которая выходила в то же село со столовой.

С трудом машины преодолели и эту дорогу, среди сплошных гор и скал, и примерно через час, мы въехали в нужный населенный пункт. Но оказалось, что этот населенный пункт совершенно не заселен!

Что за черт!

Дома - есть, улицы - тоже есть, даже помещение столовой с соответствующей вывеской тоже есть, но людей, населения, - нет никакого!

На дверях столовой красноречиво висел огромный замок!

Все это было совершенно непонятно, но, тем не менее, ничего не оставалось, кроме отъезда из этого населенного пункта по дороге ведущей дальше, в сторону Фрунзе. Что мы и сделали.

Все стало почти понятным сразу, как только машины выехали за границу территории этого села. Там все увидели, что поперек дороги на въезд был установлен большой белый плакат, на котором большими черными буквами было начертано:

"Внимание! Въезд запрещен! Карантин, Чума!".

Может быть, что слова я здесь чуть-чуть и не так поставил, но то, что слово "Чума" там было главным - это 100%.

Мы-то сюда въехали по какой-то боковой дорожке, которая, по-видимому, нигде, как таковая, не числилась и посему ее не перекрыли!

Теперь ясно, почему в этом селе не было видно людей?

То ли их куда-то эвакуировали, а то ли ....

Я-то до этого полагал, что чума существовала где-то во времена средневековья, или, там в древности, но никак ни в нашу цивилизованную эпоху, да еще в таком государстве, где мы живем! А может быть, это были какие-нибудь "учения"? Но все равно: везти в Европу какую-то азиатскую заразу было не очень приятно.

Вот она "торпедная жизнь"!

Мы договорились, что будем друг за другом следить, и пока ни у кого ничего такого не проявиться будем молчать, чтобы ненароком не посадили на выдержку в какой-нибудь "чумной барак", а потом, как в том анекдоте, доказывай, что ты не верблюд!

Помнится, что "мы" это я сам, Шереметов Борис Борисович - преподаватель ЛКИ и Шефтель Борис Павлович - начальник сектора регистрирующих приборов нашего отдела № 14.

Впрочем, вскоре мы благополучно добрались до города Фрунзе и о "чумном" инциденте стали забывать. Его сменили другие впечатления.

На другой день мы разместились в купе поезда, и он повез нас сначала в Москву, и затем, после пересадки, к Ленинграду.

В силу вышеизложенных обстоятельств, мне иногда приходила в голову дурная мысль, что вполне возможно - это есть моя последняя "Одиссея". Но превалировали все же дорожные впечатления.

В Ленинграде мы оказались еще только через 5 - 6 дней, причем трое суток из них поезд преодолевал бескрайнюю пустыню Казахстана: песчаная равнина, кое-где холмы и барханы.

Места эти казались безжизненными. Только на остановках среди пустыни откуда-то появлялись люди, и временами, меланхоличные верблюды. Пыль, жара, домов не видно. Не очень понятно: где же здесь живут люди?

Позже вспоминались эти места, когда читал "Буранный полустанок" Чингиза Айтматова.

Но на каждом полустанке дешево продавались дыни, чаще всего очень вкусные. Несколько штучек этих дынь привез домой. 

ЛЕНИНГРАД 

Наконец-то я, живой и здоровый, дома.

Уф-фф!

К моему прибытию  семейство выздоровело, но без меня им действительно пришлось очень трудно! Теперь с этим все на какое-то время, слава Богу, позади.

На работе начальство встретило меня вполне спокойно! Все необходимые командировочные документы были подписаны так, как если бы я вернулся из командировки на законном основании в связи с ее окончанием. Только взгляд зам. начальника отдела А.О. Лукина показался мне довольно-таки грозным. Вне всякого сомнения, сработало мое личное письмо на имя директора А.М. Борушко. По-видимому, кое-кто из моих начальников имел с ним не очень приятную беседу.

Еще раз могу и хочу сказать, что Александр Михайлович Борушко являл собой не только пример отличного организатора и руководителя сложнейшего производства, но и человека чуткого и внимательного к своим подчиненным. И это, безусловно, при всем при том, что А.М. Борушко был типичный представитель руководителей той великой Сталинской Эпохи, когда создавалась могучая отечественная промышленность!

Он не обладал никакими учеными званиями и степенями и не претендовал на них. Не читал он лекций в каких-либо учебных заведениях, вел образ жизни скромного труженика. Но, тем не менее, новые современные образцы торпед и мин для нашего флота начали создаваться уже только после его "вступленеия" на пост директора НИИ-400 в 1951 году.

Долгое время на вооружении флота имелись только торпеды времен Великой Отечественной, применяемые только против надводных кораблей. Это были парогазовые или электрические торпеды.

К моменту его ухода по возрасту в 1972 году, на флот уже поступило множество различных новейших типов торпед, мин, тралов. На вооружение флота поступили торпеды с атомным зарядом, противолодочные торпеды, используемые с носителей различных типов и классов, торпеды с различными энергетическими установками, более мощными, чем парогазовые двигатели. Значительное развитие получили электрические торпеды. Торпеды снабжались усовершенствованными системами наведения, а также эффективными неконтактными взрывателями. Система управления торпед и мин также была усовершенствована, в значительной степени.

Для создания таких образцов оружия от А.М. Борушко требовалось проводить умную реорганизацию производства, внедрять в морское оружие и в методы его создания современные технические средства и методики и, может быть это главное, проводить организацию правильной кадровой политики.

"Кадры решают все"! - лозунг времен сталинских пятилеток!

Его последователи, Радий Васильевич Исаков и другие, руководили созданием еще более мощной морской техники, на базе производства, созданного при А.М. Борушке.

Итак, я в очередной раз "спикировал" - сменил рабочую обстановку и вместо "возни" с подготовкой торпед к стрельбам в "тьмутаракане" приступил к техническому творчеству в стенах ленинградского НИИ.

Ну, а как же на все эти события, с моим срочным вылетом на Иссык-Куль и со странным возвращением в Ленинград, реагировал главный виновник этих событий - Володя Дубов?

Володю все это, ни тогда, ни позже, никак не трогало - поскольку свою службу в торпедизме в тот период он заканчивал и даже, как мне это помнится, уже совсем закончил.

Вскоре молодой инженер В.А. Дубов из НИИ-400 уволился, с тем... , чтобы занять должность главного инженера ( !!! ) крупного приборостроительного предприятия в районе сибирского города Барнаула, где он жил и учился, до того, как попал в Ленинград.

Всем казалось тогда, что история его службы в торпедизме окончена и здесь, в НИИ-400, мы с Володей уже не увидимся, но так только казалось! Он еще проявит себя, как очень видный деятель торпедизма!

Одной из задач, за решение которой мне после моего возвращения пришлось заняться безотлагательно - была задача спасения диссертации! Тем более что из аспирантуры мне сообщили, что либо я в 1958 году защищаюсь, либо мое затянувшееся пребывание в аспирантах надлежит прекратить!

Я уже здесь сообщал, что, перед отъездом "за бугор", оставил черновой диссертационный материал на хранение до своего возвращения. И теперь я вдруг узнаю, что на этот материал поступил официальный отрицательный отзыв извне! (Насколько я помню - из в/ч 31303).

Как такое могло случиться?!

Причем аналогичный черновой материал также появился и в некоторых других организациях, из которых к нам стали поступать недоуменные телефонные запросы: как можно в таком непотребном виде представлять материал, куда бы то ни было для получения соответствующего отзыва?

Да я и сам знал, что так делать нельзя ни в коем случае!

Оказалось, что наш сотрудник Гриша Талалай, у которого хранились эти черновые материалы, решил мне помочь и без меня ускорить мою защиту! А возможно, что ему просто надоело таскать в своем рабочем спецчемодане эти материалы. Всякое бывает. Во-всяком случае Гриша, по всем правилам, составил и оформил от имени НИИ письма с просьбой о составлении Отзыва на высылаемый диссертационный материал.

Пришлось мне, первым делом и весьма срочно, составлять другое письмо от имени того же НИИ-400, в котором приносились извинения и просьба вернуть назад ранее отправленные материалы, которые были высланы ошибочно и без визы автора диссертации.

Нервотрепка у меня была изрядная. Чего стоило только то, что мне пришлось объяснять случившееся лично своему руководителю Евгению Павловичу Попову!

Однако вся "макулатура" была мне возвращена всеми адресатами и я сгоряча (и учитывая высказывания оппонентов) все успел отредактировать как следует и во-время, так, чтобы получить положительные отзывы руководителя, оппонента и других в нужный срок - в декабре 1958 года.

Конечно, кроме работы по подготовке защиты диссертации я был занят и основной своей работой - разработкой и выпуском всевозможной технической документации по агрегатам системы креновыравнивания и по другим узлам систем управления. Кроме того, примерно в этот же период, мне было поручено составление раздела для солидного коллективного труда, который назывался: "Атлас гидродинамических характеристик торпед". Вместе с опытным инженером из сектора приборов управления торпедами в вертикальной плоскости - Коузовым Н.Н., мы разрабатывали раздел: "Часть Четыре. Приборы управления торпед".

В этом разделе Николай Николаевич разрабатывал главу с описаниями системам управления по глубине и дифференту всех образцов торпед, от момента их создания до последних, а я делал то же самое по системам управления торпед в горизонтальной плоскости (по углу курса) и по системам стабилизации угла крена. В то время система креновыравнивания применялась еще только на авиационной торпеде с реактивным двигателем РАТ-52, которая имела креновыравнивание на воздушном и на подводном участках траектории. Это была прямоидущая торпеда, у которой протяженность подводной траектории составляла всего 500 метров и которая шла на постоянной глубине в диапазоне от двух до 14 метров.

Разделы этого Атласа составлялись представителями различных подразделений НИИ под редакцией П.И. Смирнова. Павел Иванович в свое время был главным редактором двухтомного издания "Справочник торпедиста". "Справочник торпедиста" был выпущен еще в 1941 году и долго оставался основным руководством для инженеров нашей отрасли. Более полного и всестороннего описания торпед, созданных на техническом уровне того времени, у нас не существовало.

В моем представлении создаваемый нами "Атлас" был предназначен стать продолжением "Справочника торпедиста". Во-всяком случае в своих разделах я должен был подробнейшим образом перечислить и привести все, существующие и созданные на данный момент, схемы и характеристики гироприборов, рулевых машинок, их характеристики.

С Н.Н. Коузовым мы являлись официальными и фактическими авторами этой части "Атласа".

Конечно, этот материал утверждался нашими руководителями: И.Т. Шестопаловым и, моим непосредственным, - В.А. Калитаевым.

Надо сказать также то, что, к сожалению, этот значительный труд никого, после его создания, не интересовал.

Дело в том, что 1958 год можно считать разделом между конструкциями, которые создавались на разных технических уровнях.

Все прежние приборы управления были чистой механикой и пневматикой.

Следующее поколение электромеханических приборов управления, повсеместное применение систем креновыравнивания для пространственно-маневрирующих торпед, в том числе для малогабаритных, в "Атласе" отражения не нашли. Поскольку в эти времена они еще только-только проектировались.

Возможно, что для историков торпедного приборостроения материалы "Атласа" и представляют интерес, если только они еще пылятся где-нибудь в архивах и не уничтожены окончательно.

Как бы там не обстояло дело с моей текущей и основной работой, но на 18 декабря 1958 года была назначена защита моей диссертации на Ученом Совете НИИ-400.

Ученый Совет под председательством А.М. Борушки единогласно (что бывало далеко не всегда) принял Решение о присуждении мне, старшему инженеру, ученой степени кандидата технических наук.

Я во многом был первым.

Моя диссертация была в торпедной отрасли первой научной работой по системе креновыравнивания торпед на основном участке их движения - на подводном участке траектории.

В основе экспериментального обоснования теории лежали опытные стрельбы с конструкцией системы мной разработанной также впервые в практике торпедостроения.

Впервые для торпед с винтомоторной группой была использована система рассогласования горизонтальных рулей, причем целиком по моей инициативе.

Это была первая диссертация, защищенная в приборном отделе № 14.

Это была первая диссертация НИИ-400, в которой управление торпедой рассматривалось с точки зрения теории автоматического управления.

В этой работе использовалось и было исследовано современное математическое описание движения торпеды в воде и впервые, в практике НИИ-400, были применены частотные методы исследования, в виде кривых Михайлова.

Все эти работы я выполнял в течение ряда лет, чуть ли не с момента начала своей трудовой деятельности в НИИ, сталкиваясь при этом и преодолевая различные жизненные обстоятельства, на преодоление которых ушла масса сил и нервов.

Обо всем этом я, в основном, написал выше, а сейчас, на старости лет, с изумлением оглядываюсь на свое прошлое, которое иногда представляется чем-то не очень вероятным и реальным. При этом, безусловно, досталась соответствующая часть этого груза и моим близким.

Нервная перегрузка, по-видимому, привела к неожиданному обострению некой сосудистой болезни: на Ученом Совете, во время защиты, я вдруг ощутил острую физическую боль, которая затрудняла мои движения и перемещения. Последствия этого явления ощущал на себе еще в течение двух-трех лет.

И вот, где-то в течение часа, мои многолетние труды неожиданно получили официальное признание инженеров и ученых - членов Совета!

Ученый Совет состоял из самых авторитетных деятелей науки и техники НИИ-400, Корабелки, в/ч 31303, и ряда других организаций. В их числе были Егоров В.И., Шамарин Н.Н., Скобов Д.П., Пантов Е.Н., и много других известных деятелей.

Мой руководитель, Е.П. Попов, на защите присутствовать не мог, был только зачитан его отзыв.

Официальным оппонентом был Е.Н. Пантов.

В конференц-зале, где проходила защита, присутствовали многие сотрудники нашего 14 отдела и других подразделений НИИ, а также были деятели из других организаций. Здесь были и И.Т. Шестопалов, и В.А. Калитаев, и Р.В. Исаков, и еще много других знакомых и незнакомых лиц.

Ощущал я себя в каком-то тумане.

В те годы звание кандидата наук, особенно если оно было у молодого инженера, было явлением, сравнительно редким. Многие опытные инженеры, имеющие опыт работы и стаж значительно большие, чем имел их я, молодой старший инженер, никаких ученых званий не имели, в связи с чем я первые годы испытывал определенную неловкость.

Моя защита и тема диссертации были в те времена в НИИ-400 явлением весьма заметным, и своеобразный отголосок этого появился в книге воспоминаний О.П. Рекшана: "Торпеды и их создатели", вышедшей в свет в 2003 году.

Я был в числе первых кандидатов наук, защитивших это звание в стенах НИИ-400.

Через несколько лет появились десятки и сотни таких людей, да и само креновыравнивание торпед стало фактом настолько обычным, что многим, наверное, представлялось, что так оно было всегда со времен Уайтхеда и Александровского.

С расстояния в десятки лет все представляется простым и само-собой разумеющимся!

Когда в 1953 году я начинал работать над созданием системы креновыравнивания торпед, она существовала только у реактивной РАТ-52, идущей прямолинейно 500 метров.

Креновыравнивания для торпед с винтомоторной группой (к каковым относится подавляющее большинство существующих типов торпед) не существовало.

Система, разработанная в 1958 -1959 году, для торпеды ССТ была работоспособной при любых маневрах торпеды, в течение любого времени хода этой торпеды.

Креновыравнивание торпеды производилось относительно земной вертикали места, вне зависимости от характера маневров этой торпеды в пространстве и от условий ее выстреливания.

Для работы системы начала использоваться только электрическая энергетика. Пневматика из системы была устранена.

В дальнейшем разработанная система, - прибор креновыравнивания, рулевая машинка и суммирующий механизм рассогласования горизонтальных рулей, будет, фактически без каких-либо принципиальных изменений и дополнений, использоваться, как при разработке новых отечественных торпед калибра 53 см. и более, так и при модернизации уже изготовленных (например, противолодочная торпеда СЭТ-53Э).

Такова была, вкратце, моя "торпедная жизнь" по креновыравниванию в 1958 году.

Здесь следует также отметить, что Защиту я скромно "отметил" в одном из небольших ресторанчиков. Этот факт следует вспомнить еще и потому, что вместе со мной данное событие, наряду с другими членами коллектива, отмечал человек, которого я знал и помнил из совсем другой своей жизни, - из страшной жизни военных лет, когда оба мы были еще школьниками. И он меня тоже неплохо помнил с тех лет.

Этого человека звали ВАЛЕНТИН ФЕДОРОВИЧ НЕКРАСОВ.

Во время войны мы с ним учились в одной школе в поселке "Управленческий", на Волге, недалеко (40 километров) от города Куйбышева (ныне Самара). Я жил там до мая 1944 года, почти до окончания школьного учебного года (я тогда учился в 9-ом классе средней школы), а он уехал с Управленческого после окончания десятилетки в 1946 году. В том же году он поступил в Ленинградский Кораблестроительный институт на факультет Морского оружия, где я был уже второкурсником. В школе мы уже давно хорошо знали друг друга в лицо, у нас была масса общих знакомых, включая его сестру Эру, с которой я учился вместе в 7-ом и в 8-ом классе.

И вдруг в 1946 году, мы, в общем-то, незнакомые друг другу и совсем в другом месте, встретили, хотя и заметно подросших, но хорошо запомнившихся каждому типов из уже давней, прошлой жизни.

Это было, конечно, удивительно, но мало ли чего не случается - мы только с удивлением и с любопытством друг-на-друга посматривали при случайных встречах, но так и не познакомились. Повода к тому не находили, да и быт у нас с ним был совершенно разный.

ЛКИ Валентин окончил в 1952 году и ему вместе с двумя - тремя другими студентами была предложена работа в системе Среднего машиностроения, за пределами Ленинграда и области.

Такие предложения делали только особо надежным людям, способным должным образом хранить секреты атомного и ракетного строительства в СССР.

В надежности В. Некрасова никаких сомнений не возникало, поскольку его отец, бывший пограничник и крупный чекист, в данное время являлся заместителем начальника очень знаменитого Большого Дома. (Как мне помнится, в последние годы правления Л.П. Берии начальником этого Дома был Абакумов).

После устранения Берии и Абакумова, отец В. Некрасова вышел на заслуженную пенсию, а он сам, в 1958 году, из Среднего машиностроения ушел и был принят на работу в НИИ-400, в сектор В.А. Калитаева, где в очередной раз в своей жизни встретил мое знакомое лицо, и я его также. Тут-то мы перестали только таращить друг-на-друга глаза и познакомились поближе, по настоящему и, постепенно, стали приятелями и товарищами и оставались такими вплоть до конца его жизни в конце восьмидесятых, незадолго до моего ухода на пенсию.

Наши жизненные предистории были совершенно разными, но затем наши разные дороги сошлись, и общая работа нивелировала нас и еще больше сблизила.

В 1985 году (или в 1986?) я, похоже, был последний, кто его видел живым и здоровым.

В сентябре (или в октябре?), накануне моего отъезда из Феодосии, вечером мы с ним сидели в моем номере гостиницы "Астория" и вспоминали старых общих знакомых, школьников, учителей и все эти годы.

Утром рано я должен был погрузить себя в поезд, а он обещал то же сделать на следующий день, благо билет на поезд у него уже был взят.

Расстались поздно: до встречи в Ленинграде!

А получилось, что уехать на следующий день он уже не смог!

А в 1958 году в отдел поступил молодой широкоплечий красавец: блондин с голубыми глазами, на которого засматривалась вся женская половина человечества. Но он упорно оставался холостяком и женился на молодой красавице, когда ему уже "стукнуло" 40 лет.

Вначале Валентина можно было считать "баловнем судьбы".

Военные бытовые невзгоды, как я понимаю, его не затронули. Здоровый парень, не видевший жизненных трудностей вследствие положения своих родителей.

 Валентин был хорошим разносторонним спортсменом: отлично играл в футбол, в баскетбол, в пинг-понг. В начале 50-х он был чемпионом среди студентов по плаванию вольным стилем, немного занимался боксом.

После его прихода в отдел он, можно сказать, завел весь молодой состав отдела: начали организовываться всевозможные спортивные состязания, турпоходы. Валентин показывал фантастические результаты на лыжне и многих увлек этим видом спорта.

В ближайшие несколько лет наш отдел № 14 неизменно занимал первое место в спартакиадах НИИ!

Этот же спортивный азарт Валя Некрасов переносил и в места командировок, куда его заносила "торпедная судьба".

Кроме спортивных успехов и достижений Валентин выделялся уверенной и властной манерой поведения, позволяющей ему быть организатором и лидером также всевозможных «компанейских» мероприятий.

«… И мой веселый смех!

Всегда имел успех!

И моя юность разлетелась, как орех!

…» -

Была такая, одна из его любимых песен.

 Молодежи, приходящей в НИИ уже в «постпослевоенное» время, в конце 50-тых – начале 60-тых  годов, импонировала не только его манера уверенного поведения, но и способность всегда быть одетым модно и аккуратно, со вкусом.

Многих сотрудниц и сотрудников впечатляло также то, что внешность Валентина имела поразительное сходство с внешностью американского актера, исполняющего главную роль в кинокартине «Спартак»!

В те времена в памяти еще были свежи витрины спортивных магазинов с установленными в них автомобилями  «Москвич», предназначенными для свободной продажи (за 6, или 8 тысяч?), но на приобретение такого чуда решались тогда единицы. А у Валентина уже был свой «Москвич», и даже «Победа». Такое обладание народ весьма впечатляло! В то время такие люди, особливо молодые, были также предметом общего восхищения!

Очень неплохо в НИИ-400 начал Валентин шагать и по служебной лестнице.

Хорошо помню первые работы, порученные ему в секторе В.А. Калитаева: это были разработки контрольно-регулировочных станций (КРС), предназначенных для подготовки и регулировки различных приборов управления авиационной противолодочной торпеды АТ-1, главным конструктором которой был А.Г. Беляков, до войны известный ленинградский боксер. Так что над этой торпедой трудились к тому же спортивные деятели.

Вполне естественно, что Валентин был членом партии. В отделе его  всегда отличала активная позиция при обсуждении и решении различных вопросов деятельности.

 Так некоторые сотрудниками отдела № 14 помнят его горячее выступление на одном из Научно-технических советов отдела (НТО), в котором он ставил вопрос о недопустимости недооценки деятельности В.А. Калитаева, являющейся,  в значительной степени, знаковой для отечественного торпедостроения.

 (На том Совете обсуждался вопрос о награждении С.Г. Полеско, создателя прибора управления для первой отечественной торпеды с пространственной траекторией движения, которую последний выполнял под руководством Н.Н. Шамарина в отделе № 2)

Позже В.Ф. Некрасов стал заместителем А.Г. Белякова по приборам управления, затем, после кончины В.А. Калитаева в 1969 году, он был назначен на должность начальника сектора, которым руководил Владислав Александрович, а еще через некоторое время, в средине 60-х, его назначили на должность начальника отдела № 62 - того самого отдела, которым в свое время командовал легендарный конструктор электроторпед - Н.Н. Шамарин.

Мой школьный знакомый, учившийся в младшем классе, превратился в одного из ведущих инженеров по торпедному вооружению нашей страны!

Наверное, одним из ответственейших его заданий была сдача торпеды для Военно-Морского флота Иосифа Броз Тито.

Это была не просто сдача торпеды, а настоящая "Югославская трагедия"! Неоднократно срывались все намечаемые сроки предъявления этой торпеды, государство несло колоссальный моральный и материальный ущерб, а торпеда никак не хотела нормально управляться, и все тут!

Естественно в такой обстановке среди нашего руководства возникли поиски "крайнего" и распри по поводу: "А каким способом из этакой трагедии найти выход"?

Ну и одним из выходов было снятие с высокого руководящего поста Валентина Некрасова.

Далее до конца своей жизни он работал начальником сектора в отделе № 42 по проектированию общеторпедных электрических схем.

Торпеду же, в конце-концов "до ума довели", и сдали ее в эксплуатацию, как вариант экспортного исполнения торпед, под символом 53-ВА.

Это была, наверное, последняя, из спроектированных в СССР, парогазовая торпеда. Она была снабжена пассивной акустической системой самонаведения (ССН) и электромагнитным неконтактным взрывателем ( НВ ).

Пассивной называют такие ССН, которые определяют положение корабля-цели по шумам, которые последний создает (излучает).

Активная ССН сама "облучает" цель акустическими импульсами и воспринимает сигналы, отраженные от этой цели.

Вместо В.Ф. Некрасова в Югославию отправили также В.Ф. - В.Ф. МАТУШКИНА.

Все обстоятельства в нашей "торпедной жизни", как это бывает и везде, имеют свое окончание.

Окончилась жизнь в 1958 году, но наступал новый